– Да ведь это же он!
– Он?
– Тот самый немец, с которым говорил фон Берберг, когда я прятался во рву Взгужевежи.
– Это когда вас выбили из замка, а тебя сочли убитым?
– Да!
Надо же, выходит, перед ними стоит сейчас зам фон Берберга – комендант Взгужевежи оберфюрер СС Фишер!
А эсэсовец все кричал. И все громче. Оскорблял, ничуть не стесняясь в выражениях. И визгливо требовал:
– Всем выйти-и-и из танка!
– А вот я сейчас и выйду! – пробормотал Освальд где-то в промежутке между «славянской швалью» и «отрыжкой еврея».
Бурцев протупил. Опоздал. Рука лишь скользнула по кольчуге поляка. Задержать шляхтича не удалось. Взбешенный добжинец, которому, судя по всему, вконец осточертел лощеный эсэсовский крикун, а еще больше – тесное танковое нутро, решительно откинул люк.
Гулкий грохот наполнил подвал Взгужевежи. Вопли смолкли. Выпучив глаза и беззвучно глотая ртом воздух, немец наблюдал, как над танковой башней появилось боевое рыцарское ведро. Офицер отступил на шаг – к охране. Но автоматчики, похоже, тоже офигели не на шутку. Пока добжинец неловко – цепляясь доспехами и перевязью с мечом за края люка – выбирался наружу, никто так и не проронил ни слова.
– Что за маскарад?! – спохватился, наконец, офицер.
Рука эсэсовца судорожно нашаривала пистолет. Освальд молчал.
– Ваше имя, солдат?! Звание?! Подразделение?!
Освальд спускался с брони.
– Снять шлем перед старшим по званию и доложить по форме!
Освальд приближался.
– Стрелять буду! – предупредил немец. Но стрелять он пока не мог: взволнованный фашик не справлялся с собственной кобурой. Еще бы – такое потрясение! Не каждый день приходится видеть рыцарей, разъезжающих в танке.
Автоматчики направили «шмайсеры» на Освальда. Добжинец споткнулся было, но все же преодолел давний страх перед невидимыми стрелами. Сделал шаг, другой… Солдаты ждали приказа. И приказ вот-вот прозвучит – это видно по искаженной арийской физиономии под козырьком фуражки.
Освальд, дурень! Ну, на кой ты высунулся?! Изрешетят ведь в два счета. Бурцев тоже протискивался к открытому люку, даже не зная еще толком, что будет делать там, снаружи, какую помощь сможет оказать вспыльчивому шляхтичу.
И снова яркая до рези в глазах краснота залила все вокруг. Да что же тут творится-то?! Он прикрыл глаза ладонью. И… и вздрогнул от дикого ржания перепуганной лошади. Бу-бум! – громыхнули по броне подкованные копыта. Две тени – два всадника один за другим сверзились с танка за пределы багровой сферы.
Фью-ить! – вспорол воздух знакомый звук. И лязгнул металл о металл…
Бурцев выглянул из танка… Все кончено! Ну, или почти все: автоматчики дергаются в предсмертной агонии. Дисциплинированные эсэсовцы так и не дождались приказа открыть огонь. А действовать самостоятельно ребята, видать, уже разучились. И вот теперь у одного в груди подрагивает длинная татарская стрела – эта вездесущая палочка-выручалочка, прилетающая, когда нужно, и бьющая, куда нужно. Второй валяется с проломленной головой. Сбитая кистенем-мачугой каска вертится волчком на каменных плитах пола.
Эсэсовский офицер был еще жив. В водянистых глазах – ничего, кроме безумия и паники. Позади немца звонко цокали копыта: Бурангул и Збыслав пытались утихомирить лошадей. Лошади успокаиваться не желали. Еще бы, после телепортации-то и слепящей вспышки!
А по броне уже топтался кто-то еще. А потом еще, и еще… Люди – теперь уже пешие – возникали из багрового – цвета крови – ниоткуда, сыпались с танка, ошалело и торопливо откатывались, отползали в стороны, уступая место все новым и новым воинам. Десант новгородцев и татар заполнял коридор. Из Дерпта в подвал Взгужевежи вслед за трофейным танком отправилось десятка полтора бойцов. Правда, никто больше не смог заставить коней въехать в пульсирующие ворота телепортационного портала. Впрочем, оно и к лучшему: даже в просторных подвалах «Башни-на-холме» коннице все же тесновато будет.
– Стоять! – эсэсовец, наконец, выдрал «вальтер» из кобуры. – Не сметь! Прекратить!
Освальд стоял. Стоял перед ним. С обнаженным клинком. И он смел. И прекращать не собирался. Удар меча. Выбитый пистолет летит к стене.
Изумленный, полный ужаса возглас:
– Кто ты?!
Ответ, преисполненный достоинства и жгучей ненависти:
– Хозяин этого замка. Пан Освальд из Добжиньских земель. Герб моего рода – серебристая башня-донжон Взгужевежи на синем фоне.
– Спроси у него! Спроси… – Бурцев молил про себя: только бы мстительный поляк на этот раз не слишком торопился с возмездием. Но добжинец знал, что делать. И о чем спрашивать – тоже знал. И методика допроса у рыцаря-разбойника оказалась действенной. Меч поднялся над головой немца.
– Теперь твой черед называть свое имя или боевое прозвище, девиз или фамильный герб, если они у тебя имеются! – тоном неумолимого палача потребовал шляхтич.
Гитлеровец попытался взять себя в руки:
– Оберфюрер СС… Комендант замка Взгужевежа…
Дослушивать поляк не стал:
– Ты будешь казнен немедленно, пан комендант Обер Фюрер Эсэсовский, если сейчас же не сообщишь, где содержатся пленники…
Меч в руке Освальда поднялся еще выше. Что-то в его голосе заставило Фишера проявить готовность к сотрудничеству. А может быть, фашика просто добило абсурдное столпотворение вокруг. Танк, татарские стрелки, русские дружинники, польский рыцарь…
– Там! – не оборачиваясь, немец указал на коридор за своей спиной. И вынул из кармана ключ.
В ту же секунду фуражка на его голове развалилась надвое. Голова – тоже. Клинок глубоко врубился в череп эсэсовца.
Тело рухнуло, задергалось.
– …Если ты сообщишь, то все равно будешь казнен, – закончил свою речь добжинец. – Прими Господь милосердный эту грешную душу, коли тебе такое по силам. Аминь.
Пан Освальд оставался верным себе: чем меньше живых врагов, тем лучше.
– Ва-а-аслав! Твоя моя поджидай! – взмолился из рассеивающейся багровой пелены китаец, которого едва не затоптали в давке. Но ждать Сыма Цзяна было некогда – Бурцев уже подхватил ключ от темницы и несся по коридору вслед за добжиньским рыцарем.
Впрочем, «вслед за» он бежал недолго. Отягощенный доспехами поляк не мог сейчас похвастать спринтерской скоростью. Бурцев стрелой промчался между спешившимися Бурангулом и Збыславом. Стоп! А если на коня? Хотя нет, не стоит. Здесь – не чисто поле, здесь лучше на своих двоих. Закозлит, не дай бог, коняга под подвальными сводами, встанет на дыбы – шею сразу напополам.
– Вацалав! – окрикнул татарский сотник.
– Пан Освальд! – позвал оруженосец-литвин.
– Оставайтесь здесь! – приказал Бурцев по-татарски. – Прикрывайте нас с тыла.
– Ждите! – рявкнул добжинец по-польски.
Сзади, у танка, уже слышался зычный голос Дмитрия. Новгородец не терял времени даром – расставлял бойцов для обороны. Русичи и татары взламывали двери по обе стороны от бронированной машины: в боковых помещениях удобно прятаться от «невидимых стрел» и бить врага в случае атаки.
Бурцев бежал. Освальд пыхтел и звенел кольчугой за его спиной.
Коридор резко уходил вправо, и именно оттуда им навстречу выскочили двое. С автоматами. Охрана темницы!
– Что случилось?! – на ходу орали по-немецки встревоженные эсэсовцы. – Откуда лошади? Кто кричал?!
Потом оба наткнулись на Бурцева. Увидели добжиньского рыцаря. При полном доспехе. С мечом в руке.
Хвататься за автоматы – поздно. Немцы полезли врукопашку. Бурцев перехватил руку первому. Вывернул. Бросил фашика Освальду. Добжинец сориентировался мгновенно – нанизал эсэсовца на клинок. Пока меч был занят, Бурцеву пришлось повозиться со вторым противником. Здоровым гад оказался. И боксировал нехило. Даже ногами махать пытался. Но подсечка в развороте бросила фрица хребтом об пол. Меч Освальда довершил расправу.
Это был тот самый коридор и заканчивался он той самой тупиковой дверью, за которой в прошлом году томилась Аделаида. Повторяется… все повторяется. Впрочем, замок в дверь врезан новый и выкован он явно не кузнецами тринадцатого столетия. Маленький ключик оберфюрера легко вошел в узкую скважину.
Дверь темницы распахнулась.
Ох, до чего рад был бы сейчас Бурцев, если б на него, как в прошлый раз, бросилась с горшком каши в руках милая княжна. Но княжна не бросилась. Не бросилась и Ядвига. Никто не бросился. Обманул фашик?!
Целую секунду они с Освальдом стояли на пороге, напряженно вглядываясь в полутьму затхлого каменного мешка. Стояли молча, боясь вскрикнуть, боясь позвать, боясь утратить последнюю надежду. Электрический свет бил из коридора, из-за спин, разгоняя мрак и выкладывая на шершавом полу дорожку к глухой каменной кладке. Дорожка эта упиралась в противоположную стену и исчезала. За пределами освещенного пространства густые тени пожирали всех и вся.
Еще секунда… Глаза привыкали – медленно, постепенно. Бурцев рассмотрел две кровати возле сырых стен. Да уж, кровати… Грубо сбитые доски, а сверху – солома и тряпье.
Справа – пусто. Слева… кажется, слева кто-то лежал под грязным одеялом.
И что?! Что все это значит?! Что одну девушку уже не спасти, а вторую еще можно? Что какую-то из пленниц отделяют от них столетия, а другая – вот она, здесь, перед ними? Но кому? Кому повезло?
Василий Бурцев и пан Освальд Добжиньский бросились внутрь, отпихивая друг друга.
– Аделаида!
– Ядвига!
Куча тряпья шевельнулась. Куча тряпья повернулась…
Фридрих фон Берберг смотрел на них из-под замызганной шинели. Избитый, окровавленный. С синяками и ссадинами на бледном лице. Фридрих фон Берберг улыбался. Криво, невесело, без издевки, почти сочувствующе.
– Ты-ы-ы!
Рев Освальда был страшен. Разочарование оказалось слишком, слишком велико, и никаких допросов рыцарь вести не желал. Поляк взмахнул мечом. Отточенная сталь прогудела в воздухе.
Но так же нельзя! Сейчас – нельзя! Бурцев едва успел отпихнуть плечом разъяренного спутника. Добжинец грохнулся на пол. Клинок выпал, звякнул о камень. Бурцев поднял оружие.