Фига себе! Это что же получается, господа хорошие, наши матерные слова имеют тюркские корни?! Ругаться матом русичей научили кочевники?!
Лишь когда корчившийся на земле татарин чуть разогнулся и сорвал с головы шлем, Бурцев понял: насчет святорусских корней мата можно не беспокоиться. На него с ненавистью смотрела типичная рязанская ряха. Соломенные, стриженные под горшок и взмокшие от пота волосы, веснушчатая физиономия, борода лопатой, нос картошкой и широченные – пять пар монгольских щелок влезет – синие глаза. Степной воин, который ну никак не мог быть таковым, прошипел, испепеляя Василия взглядом:
– Живота гонезе[26]!!! Израдец[27]!
Понимание древнерусского языка пришло даже быстрее, чем адаптация к наречию поляков и кочевников. Как-никак крови русичей в жилах Бурцева течет поболее, чем татарской и польской.
– Из-ра-дец!
И вот тут-то Бурцева перекрыло по-настоящему. Да какое право имеет этот татарский прислужник обвинять его в израде-измене.
– Это я-то израдец?! Ты, русский витязь, якшаешься с бесерменами-балвохвалами[28], а я, выходит, изменник?!
– Эти бесермены – наши союзники! – вскипятился в свою очередь русич. – А такие израдцы, как ты, заразитися[29] за немецких бискупов[30], кои давно точат зуб на Русь православную!
– Кого это ты называешь союзниками?! Ты вообще в курсе насчет татаро-монгольского ига?
– Иго?! – русич захлопал глазами. – Какое-такое иго?
– Хватит! – раздраженный выкрик прервал перепалку. Кричали по-татарски. Кричал Кхайду-хан.
Бурцев обернулся к нему, позабыв от возмущения, с кем говорит:
– Это что же, лучший кулачный боец твоих туменов – русский?
– Да, он с русских земель, – снизошел до ответа хан, – ибо мы, обитатели войлочных кибиток, не привыкли биться на кулаках. Зачем эта глупая забава воину, у которого есть оружие? А если уж драться без лука и сабли, то куда полезнее конная борьба на поясах. Сбросить в бою противника с седла, ухватив его за кушак, – разумнее, чем бить кулаком по прочному доспеху.
Бурцев прикусил язык: помнится, под Вроцлавом его именно так и свалили с Уроды. А ханская свита уже тянула сабли из ножен. Однако Кхайду не торопился оглашать смертный приговор взбунтовавшемуся полонянину.
– В чем дело, Димитрий?! – обратился хан к сопернику Бурцева. – О чем ты спорил с пленником, одолевшим тебя в честной схватке?
«В честной»? Гм, понятие о чести здесь, конечно, весьма растяжимое.
– Этот человека – с русская земеля, – в волнении коверкая татарские слова, ответил тот, кого назвали Димитрием. – Он браниться ручча[31] так же хорошо, как и я.
– Так ты русич? – хан внимательно посмотрел на Бурцева.
– Не отрицаю, – пожал плечами он.
– И как же тебя зовут?
О, сам хан соизволил поинтересоваться именем полонянина. Знаковое событие. Но добрый ли то знак?
– На родине меня называют Василием, на землях Силезии кличут Вацлавом.
– Очень интересно! Сотник Бурангул принял тебя за поляка. Я – тоже… Подумать только, в улусах польских князей бродит образованный русс, знающий языки Востока и Запада!
– Я же говорил, хан, что много путешествую. А нам, мирным скитальцам, поневоле приходится учить наречия разных народов, чтобы не сгинуть на чужбине.
– Только вот дерешься ты совсем не как мирный скиталец, – заметил Кхайду-хан. – И глаза не научился прятать, подобно беззащитным странникам. А в твоих глазах я вижу дух истинного воина. Тебе не место у костра полонян, русич. Твое место либо среди прославленных богатуров, либо среди мертвецов. Такие люди, как ты, могут быть или очень полезными, или очень опасными. Ты опасен или полезен, Вацалав?
Елки-палки, да ведь это шанс! Кто знает, может быть, в войске кочевников ему будет проще добраться до Аделаиды. Или хотя бы поквитаться с Конрадом Тюрингским и Казимиром Куявским.
– Тебе решать, непобедимый хан, полезен я или опасен, – Бурцев склонил голову, как заправский царедворец. – Но знай: у меня есть основания ненавидеть крестоносцев и их польских приспешников. Именно поэтому я оказался в землях Силезии.
– И что же стало причиной раздора между тобой и моими врагами? – заинтересовался хан.
– Невеста, – Бурцев солгал не моргнув глазом. Ну, какая ему, нафиг, Аделаида невеста-то!
– Что? – изменился в лице Кхайду.
– Моя возлюбленная… – его голос даже не дрогнул. Ведь это уже не было наглой ложью. Даже полуправдой не было: Бурцев давно понял, что по уши влюблен в дочь Лешко Белого. – Моя возлюбленная, которую тевтоны и куявцы похитили для князя Казимира.
– Твою будущую жаным хатын[32] забрал хан Казимир из Куявского улуса?! – встрепенулся Кхайду. – Да-да-да, юзбаши Бурангул говорил, будто немецкие воины с крестами и их союзники-поляки везли с собой молодую хатын-кыз[33].
– Я надеялся найти ее во Вроцлаве, потому и сжег осадные машины. Я пытался отбить ее у Казимира под стенами Сродовской крепости.
– Что ж, может быть… – задумчиво кивнул Кхайду-хан. – Может быть, ты говоришь правду, Вацалав. Любовь – сильное чувство, способное толкать даже мудрейшего мужа на глупости.
То ли это блик от углей ночного кострища, то ли воспоминание о чем-то былом, бередящем душу? На жестком лице хана промелькнула тоска, свойственная, скорее, поэту, нежели воину. А этот Кхайду, оказывается, тот еще романтик!
– Вацалав! – хан долго и пристально вглядывался в глаза Василию, пытаясь прочесть сокровенные мысли пленника. – Я готов поверить твоим словам и готов даже простить твое дерзкое нападение на мои осадные орудия под Вроцлавом. Я готов дать тебе оружие, чтобы впредь ты бился бок о бок с моими воинами против нашего общего врага. Но горе тебе, если ты обманешь мое доверие. Да будут свидетелями вечный Тенгри и всемогущая Этуген[34].
– Димитрий! – хан повернулся к медведеподобному русичу. – Возьми Вацалава под свое начало. Присматривай за ним как следует. Если усомнишься в его преданности, убей… Отныне, Вацалав, унбаши[35] руссов Димитрий – твой начальник. Выполняй его распоряжения и не смей перечить. За малейшее ослушание тебя ждет смерть. За бегство с поля боя – смерть. За нерасторопность в походе – смерть.
– Благодарю, хан. – Бурцев с достоинством поклонился. Несмотря на зловещие предупреждения Кхайду, он был доволен. Судьба давала ему новый шанс. И новую надежду. – Ты не пожалеешь о том, что сделал.
– Делаю это я по двум причинам, – строго объяснил хан. – Во-первых, мудрый военачальник должен ценить и по возможности привлекать к себе сильных, смелых и умных воинов, даже если те прежде бились на стороне врага. А во-вторых… Я желаю тебе найти свою хатын-кыз, Вацалав.
Удар плети. Конское ржание. В следующую секунду Кхайду уже несся меж угасающих лагерных костров. Свита сорвалась вслед за ханом.
Десятник-унбаши Дмитрий озадаченно поскреб в затылке, пробурчал:
– Ну, что, ратник, пойдем к нам, раз уж привалила тебе ханская милость. Вон там костры русской дружины горят.
– Русской?!
– Ну, не половецкой же. Ступай со мной…
Кажется, медведь в броне уже справился с гневом и больше не собирался «лишать живота» ханского протеже. Только потирал отшибленный пах. Бурцев не удержался – спросил:
– Чего это там хан насчет хатын говорил?
– Да старая история! У Кхайду умерла любимая жена. До сих пор по ней страдает, бедолага. Мастера из далекой страны Катая ему даже на шелке лик покойницы-зазнобы вышили. Любовь, понимаешь… Ну, а ты, видать, сильно пронял Кхайду байкой об украденной девке. В общем, считай, что тебе повезло.
Они продвигались по необъятному лагерю, осветившему ночь тысячами огней. Вот, значит, как выглядят татаро-монгольские орды… Три тумена (именно таким было войско Кхайду, вступившее в Польшу) на постое – зрелище впечатляющее.
Просторных шатров и юрт вокруг было совсем немного. Подобная роскошь в походе полагалась лишь для знатных военачальников. Рядовые воины довольствовались либо небольшими палатками, либо подобием спальных мешков из теплых шкур. У каждого под рукой было оружие и пара-тройка лошадей, чтобы при необходимости без промедления вступить в бой или отправиться в долгую скачку. Между кострами и шатрами имелись широкие проходы, так что передвижение конных воинов даже внутри лагеря ничего не стесняло.
У многих костров шла нехитрая трапеза. Склонившись над видавшей виды глиняной и деревянной посудой, воины руками вылавливали кашебразную массу. Запивали ее водой и чем-то белым – то ли молоком кобылиц, то ли кумысом.
А вот зажаренных на вертелах туш или хотя бы битую дичь что-то не видно. Мясцом баловали себя немногие. И даже если баловали… В основном это были нарезанные ломти жесткой вяленой конины, от которой за несколько шагов несло конским же потом: сушеное мясо кочевники во время похода доводили «до кондиции» под седлом. Впрочем, кое-где конину обжаривали на углях.
Грязные жирные пальцы едоки вытирали об одежду. Так здесь ели все – и татары, и их союзники. Русичи – не исключение.
Чудно было Бурцеву спокойно шагать по татаро-монгольскому лагерю в сопровождении русского витязя. История – та история, что ему вбивали в голову со школьной скамьи – сходила с ума прямо на глазах.
Дмитрия частенько окликали. По-татарски – чаще, реже по-русски, а иногда вообще бог ведает на каких языках. Кажется, тут царил сплошной интернационал. Десятник отзывался, поднимая руку в торопливом приветствии, и шел дальше. Лучшего кул