– Не сомневаюсь, – хмыкнул Освальд. – Магистр также пишет о своих потерях: одиннадцать братьев и полубратьев ордена и пять сотен прочих рыцарей и кнехтов.
– Опять ложь! – нахмурился Бурцев. – Под Легницей полегла почти вся тевтонская «свинья».
– Может быть, так оно и есть, – пожал плечами Освальд. – Но Конрад не глупец. Зачем ему сообщать всему христианскому миру, насколько ослабел орден?
М-да… Конрад не глупец. Отступающий магистр сохранил самообладание и трезвость рассудка. Не поддался панике, не гнал коней без остановки. Где-то притормозил, чтоб грамотки написать. И ведь написал складно, обдуманно. Целую кучу грамоток. Вот только зачем?
– Что еще пишет Конрад? – спросил Бурцев.
– Призывает европейских правителей к крестовому походу на восток. Конрад хочет построить орденские замки на русских землях и создать… э-э-э, как же он пишет-то? – Освальд нахмурил лоб, вспоминая. – «Защитное порубежье для христианского мира» – во как! Потом Конрад намерен двинуться дальше – на татар.
Так… Началось, значит? Не стал, выходит, Конрад Тюрингский ждать благоприятного момента для осуществления своих наполеоновских планов. Не стал добиваться легитимной власти в Малой Польше посредством выгодного ордену брака. Ну, конечно, князь Казимир-то мертв. Но видимость легитимности тевтонской власти на удобном приграничном плацдарме можно ведь создать и иначе. К примеру, заставить Аделаиду подписать нужные бумаги. «Я, Агделайда, княжна Краковская, жертвую ордену Святой Марии земли своего отца князя Лешко Белого…» Или как там еще составляются такие грамотки? Сколь бы упряма ни была пленница, искусные палачи ордена сумеют ее переупрямить. Бурцева аж передернуло при воспоминании о пыточном арсенале брата Себастьяна.
И кто поможет княжне? Кто оспорит претензии магистра на малопольские земли? Да никто! Мать Аделаиды Грымыслава Луцкая ненавидит собственную дочь. Брат Болеслав Стыдливый, как и его супруга, Кунигунда Венгерская, с головой ушли в религию, и оба к тому же находятся под опекой орденского прихвостня – мазовецкого князя.
На сестру малопольской княжны – Саломею, повенчанную с венгерским королевичем Кальманом, тоже надежды мало. Венгры сейчас отступают под натиском монголов, так что ссориться еще и с тевтонами им не с руки. А в самой Польше не осталось сильных конкурентов, готовых схлестнуться с орденом за краковские земли. Спасшиеся от татар местные феодалы не представляют опасности для Конрада Тюрингского, и он это прекрасно понимает. А потому больше не намерен нянчиться с пленной княжной и, вероятно, с прочими отпрысками Лешко Белого тоже.
Хитроумные долгосрочные интриги позабыты до более спокойных времен. Обстоятельства вынуждают магистра действовать грубо, жестко и быстро, не теряя времени на строительство орденских замков в Малой Польше: собрать корыстолюбивых фанатиков по всему католическому миру, внезапно ударить по разрозненным русским князьям и ослабленным в Польше и Венгрии монголам, укрепиться на захваченных землях, продолжить натиск на восток.
Да, время интриг прошло… Оно и понятно. На геополитической арене появилась новая сила – монгольские орды. Мощь кочевников магистр почувствовал под Легницей. Наверняка Конрад уже смекнул, какую угрозу могут представлять для его завоевательных планов пришлые степняки в союзе с русичами, если орден промедлит.
Превентивный удар Кхайду-хана оказался ощутимым, но он лишь ускорил развитие событий. Крестовый поход, откладывавшийся на далекую перспективу, теперь может начаться в самое ближайшее время.
От тягостных мыслей Бурцева отвлекла лошадь. Кобылка, устав от неподвижности, начала переминаться. А Освальд все говорил. Вроде бы снова прозвучало имя тевтонского магистра.
– Что? – встрепенулся Бурцев.
Поляк усмехнулся:
– Ох, и рассеянный ты нынче, Вацлав. Видать, важную думку думаешь. Я говорю, жаль, сам Конрад Тюрингский не попался нам в руки. Не доехал он малость до этого леса. Пленные сказали, что магистр с десятком рыцарей ушел за Одру. В Глоговской крепости Конрад сменил лошадей, потом переправился через реку, порушил за собой паром и сейчас движется в добжиньские земли. В мой, между прочим, замок, во Взгужевежу, о как! Какого-то важного узника он там держит – то ли посла, то ли колдуна – никто об этом толком ничего не знает. Видать, большая тайна.
Тайны Конрада Тюрингского Бурцева пока не интересовали. А вот Аделаида…
– Где пленные тевтоны, Освальд? – спросил он.
– Известно где! – добжинец с усмешкой махнул в сторону ельника. – На деревьях болтаются. Мы же не дикари-язычники, чтоб полонян с собой повсюду таскать. На месте всех сразу и порешили. Они как сказали, что Конрад на Глоговской переправе за Одру ушел, так я осерчал дюже. Слушать больше ничего не стал – приказал всех перевешать. А тут и дозорный с лесной опушки прискакал. О вашем приближении, гости дорогие, поведал. Ну, мы к встрече и подготовились. Вот, вишь, я самолично выехал вас поприветствовать. Много чего порассказал. Теперь за тобой очередь. Говори Вацлав, куда да зачем путь держите?
– За магистром Конрадом охотимся, – пробурчал он.
Нарочитая, неискренняя веселость Освальда была ему не по душе. Бурцев не удивился бы, если б узнал, что вот таким же дурашливым тоном добжиньский рыцарь допрашивал пленных тевтонов, прежде чем их повесить.
– Вот как? – добжинец посерьезнел, но недоверие все еще читалось в его взгляде.
– Именно так, – огрызнулся Бурцев. – О том, что Конрад переправился через Одру, а мы от самой Глоговской крепости шли по ложному следу, я узнал только что – от тебя. Но, возможно, у нас еще есть шанс догнать магистра.
– У вас?
– У нас, – прищурился Бурцев. – У меня и у тебя. Мы ведь можем объединиться. Предлагаю союз, Освальд. Ради победы над Конрадом Тюрингским. Что скажешь?
Думал Освальд долго. Затянувшееся молчание начинало действовать на нервы. Новгородские дружинники и кочевники позади тихонько переговаривались, сцепив пальцы на рукоятях вложенных в ножны мечей и сабель. Колчаны и кожаные саадаки для луков тоже не были застегнуты наглухо.
– Говоришь, нашел себе новых союзников, Вацлав? – добжинец глянул за спину Бурцеву, потом – в глаза. – Говоришь, татарские сабли тоже могут оказаться полезными? Что ж… Познакомь нас со своими воинами.
Лихой разбойничий посвист взрезал тишину леса. У Бурцева аж уши заложило. Лошадка Бурангула ошалело попятилась назад. Странно было, что свистит не какой-нибудь главарь головорезов, а благородный пан рыцарь!
На дорогу выбирались партизаны. Несколько всадников возникли у обочины. Кони Освальдовой кавалерии – хороши! Не какие-нибудь заморенные крестьянские клячи, а настоящие боевые жеребцы – рослые, сильные. Видимо, захвачены у тевтонских посланцев.
В густой колючей зелени ельника тоже началось шевеление. Вверху показались волчьи шкуры лучников. А вот и сам дядька Адам – хмурый, заросший и исцарапанный хвоей – спустился на землю. А вон там помахивает кистеньком-мачугой Збыслав. Под здоровяком-оруженосцем даже рыцарский конь кажется осликом Санчо Пансы.
Партизаны, подтягивавшиеся к Освальду, представляли собой удивительное зрелище. Судя по трофеям, которые многие лесные воины не преминули напялить на себя, в ельнике, действительно, нашли свою смерть немало тевтонских рыцарей.
Бурцев не смог сдержать усмешки, оглядывая воинство добжиньца. Грязная волчья шкура и чуть смятый стальной шлем-горшок с обрубленным рогом. Простенькая обувь из лоскутов грубовыделанной кожи и дорогая кольчуга двойного плетения, распоротая мощным ударом рогатины. Сучковатая дубина и треснувший треугольный щит с черным крестом на белом фоне. Крестьянский овчинный тулупчик и добротный плащ орденского брата. Засаленный кушак и заткнутый за него рыцарский меч. Такие контрасты не каждый день увидишь.
Партизаны, наконец, собрались возле своего вожака. Десяток лучников да четыре десятка конников на тевтонских лошадях. Всего-то с полсотни человек. Да уж, невелик отряд. Не в этом ли кроется истинная причина сговорчивости Освальда? Возможно, будь у добжиньца побольше людишек, отдал бы рыцарь приказ к нападению сразу, без всяких переговоров, а так… Так еще большой вопрос, кто победит. Похоже, добжинец смекнул, что одолеть дружину своего бывшего оруженосца будет посложнее, чем послов Конрада.
«Но ведь как блефовал, мерзавец!» – не без восхищения подумал Бурцев. Такому пану не рыцарство рыцарствовать, а в карты играть. На деньги. На очень большие деньги.
Освальд ухмылялся. Ну, конечно, теперь-то добжиньский лис имеет полное право скалить зубы. Что ж… Бурцев улыбнулся в ответ. В конце концов, партизанская полусотня в его дружине лишней не будет. Уж он-то знал, как лихо бьются Освальдовы ватажники.
Былая настороженность постепенно уходила. Руки отпускали оружие, мышцы расслаблялись, лица расплывались в улыбках. Нечаянные союзники возбужденно гомонили друг с другом. Общение, правда, между разноязыкими воинами велось при помощи невразумительных восклицаний и яростной жестикуляции.
Мечта интернационалиста! И татары с монгольскими нукерами тут, и русичи, и поляки. И литовец Збыслав. И пруссак дядька Адам… Худой мир – он, как говорится, лучше доброй ссоры.
– Значит, мир? – на всякий случай уточнил Бурцев.
– Перемирие, – широко осклабился добжинец. – Бить магистра Конрада – это я завсегда пожалуйста. Ради такого дела и с язычниками союз заключить не грех. Благо союзы нычне – вещь временная. Да ты не хмурься, Вацлав, в спину не ударю. Пока не изничтожим тевтонского магистра, уговор наш крепок. Даю в том слово!
– Хорошо, – Бурцев кивнул. Слово благородного пана дорогого стоит, а Освальд вроде не из тех, кто нарушает клятвы.
– На, держи вот в знак союза, – Освальд протянул ему увесистую булаву. – Славная вещица – то ли тевтонскому духовнику, то ли слишком уж набожному брату принадлежала. Проливать кровь – не по-христиански это, понимаешь. Вот и пекутся некоторые крестоносцы о спасении своей бессмертной души – булавами бьются, чтоб лишний раз не согрешить. А такой дурой и без пролития крови человека на тот свет отправить – раз плюнуть. Бери, бери – авось пригодится.