Да, пожалуй, с кнехтами совладать можно. Но вот с рыцарской конницей… Для борьбы со святотатцами идиоты-вайделоты призвали в свой Священный лес даже дозорных. И вот пожалуйста…
Тевтоны, судя по всему, напали неожиданно. Русичи и степняки не успели даже подседлать лошадей. Теперь-то уже поздно: бойцы отрезаны от коновязей, лагерные шатры повалены, сбруя втоптана в снег. Теперь против конных бились пешие. Монгольские нукеры-панцирники из личной гвардии Кхайду-хана еще держались, сбившись в кучку. Новгородцы – тоже, но легковооруженные лучники Бурангула гибли десятками. И прикрыть их в этой суматохе не представлялось возможным. Так ведь все и полягут!
Дмитрий, Бурангул, новгородские, монгольские и татарские десятники что-то кричали, стараясь дать организованный отпор орденским рыцарям. Но крики эти не приносили ощутимого результата. Разрозненные разноязыкие группки не видели и плохо понимали друг друга. Кочевники терялись в пешем строю. Русичи, теснимые вражескими конниками, не могли развернуться в полную силу. Каждый боец слышал и слушался только ближайшего командира.
А черные тевтонские кресты на белых плащах – отличительные признаки полноправных братьев ордена Святой Марии – и серые одежды, украшенные усеченными «Т»-образными крестами сержантов и полубратьев, мелькали уже повсюду. Многочисленные оруженосцы оберегали рыцарей с флангов и тыла. И вся эта масса напирала, давила рассеянных пешцев. Спасти положение могло только единое командование. Стоять в стороне Бурцев больше не имел права. Он повернулся к жене:
– Аделаида, мне нужно туда, – Бурцев кивнул в сторону прусского лагеря. – Ты побудь здесь и не вздумай никуда уходить. Здесь безопасно.
Полячка не ответила. Лишь недовольно дернула плечиком да повернулась к своему новому дружку.
Бурцев тоже глянул на немецкого рыцаря:
– Ты как, Фридрих?
Рыцарь поджал губы:
– Я не желаю биться за язычников и без крайней необходимости не стану поднимать меча против собратьев по вере.
– Ясно.
Вообще-то иного ответа Бурцев не ждал. После стычки с прусскими жрецами в трусости фон Берберга не упрекнешь, но немец не пойдет супротив немца ради «богопротивных идолопоклонников».
– А если твои собратья по вере захотят причинить вред ей? – Бурцев кивнул на полячку.
– Этого я не позволю никому! – твердо заявил вестфалец и демонстративно положил руку на эфес меча.
– Тогда, будь добр, присмотри, пожалуйста, за моей супругой.
Бурцев особо выделил два последних слова. У фон Берберга аж дернулась щека.
– П-почту за честь.
Что ж, по крайней мере, у Аделаиды теперь будет надежная охрана. Вряд ли в столь укромном месте полячке потребуются услуги секьюрити, но уж ежели что… Благородный поединок из-за прекрасной дамы – все-таки не бой на стороне прусских язычников, чьи жены и дети гибнут сейчас под немецкой сталью. Тут, надо полагать, рыцарская честь фон Берберга останется незапятнанной, даже если придется проливать драгоценную германскую кровь.
А если никакого поединка не будет? Если немчура вздумает без боя сдать Аделаиду тевтонам или, чего доброго, умыкнуть прекрасную даму под шумок?
– Сыма Цзян, – окликнул Бурцев китайца.
Старик воинственно взмахнул боевым посохом:
– Моя пойдет с твоя, Васлав!
– Спасибо, отец, не нужно. Пригляди лучше за девчонкой. И за рыцарем этим тоже. За рыцарем особенно.
Он говорил по-татарски, и можно было не опасаться, что Аделаида и фон Берберг поймут.
Китаец кивнул:
– Не волновайся, Васлав. Рысаря и его слуга не обижай твоя красависа. Моя все делайся, как надо.
Ну, вот и славно! Имеется теперь защита и от защитника. Сыма Цзян будет начеку. И даже двум Фрицам нипочем не провести одного хитрого китайца. А уж коли дело дойдет до схватки, обоюдоострая палка мастера восточных единоборств быстро успокоит обоих. Такая палка и в таких руках дорогого стоит. В этом Бурцев уже имел возможность убедиться под Священным дубом.
Лезть к воротам – в гущу жестокой рубки, пешему, без доспехов, с одним лишь трофейным жреческим посохом в руках – верное самоубийство. Бурцев пошел в обход.
Рявкнул, пробегая мимо лучников дядьки Адама:
– Прикройте!
В прусское селение он ворвался через пролом в стене частокола. Сшиб с ног кривой вайделотской дубинкой кнехта, преградившего путь. Добивать не стал – время дорого. Пусть это сделает дядька Адам. Второго противника, рыпнувшегося было наперерез, уже свалила певучая стрела. И третьего тоже…
Бурцев бежал к запертым воротам, за которыми гибли русичи, татары и монголы. Бежал, стараясь не ввязываться в драку. А драка вокруг была славная. Избиение беззащитных баб и детишек прекратилось. Орденская пехота схлестнулась с набежавшими из леса прусскими мужиками. Кнехтов оказалось побольше, да и вооружены они были лучше, но пруссаки в ярости были поистине страшны. Когда такие бойцы вершат возмездие, один троих стоит.
Неистовствующие бородачи в мгновение ока расхватывали оружие убитых кнехтов и нещадно рубились с врагом. Бурцев тоже сменил жреческую палку на немецкую секиру с длинной рукоятью. Уже кое-что!
Меткие стрелы Адамовой ватаги по-прежнему освобождали его от необходимости пробиваться через селение с боем и оберегали тыл. Толковая поддержка лучников дарила лишние секунды. И Бурцев старался максимально использовать это время.
И-эх! – он с разбега вскочил на внутреннюю насыпь у частокола. Ага! Возвышение небольшое, но поле боя – как на ладони. Лучшего командного пункта не придумать. И приказы отсюда, должно быть, слышно хорошо, а то ведь ни сигнальных бунчуков, ни барабанов под рукой нет. Хотелось, правда, не глотку рвать, а спрыгнуть вниз да помочь ребятам. Но там внизу – в теснотище боя пешему ни хрена не увидеть, не понять, не организовать оборону. А секирой больше, секирой меньше – сейчас уже невелика важность. Грамотный же приказ, отданный в нужную минуту, ценится в бою куда выше.
За тыном Бурцев не хоронился. Поднялся в полный рост. Заорал. И по-татарски орал, и по-русски:
– Дмитрий, дурень, не рассыпайтесь! Собирай новгородцев в кулак, сдвигай вправо! В середке народу много – там кучкуйтесь! Бурангул, давай назад и влево, уводи стрелков, кто уцелел, за ханских панцирников!
Его зычный голос разносился над полем боя, перекрывая шум сражения.
– У ворот стенку стройте, Дмитрий! У ворот, где нукеры стоят. Вместе с ними стройте, не порознь. Плотнее щиты! Плотнее! Копья! Копья вперед. Вправо сомкнись! Бурангул, ты куда прешь? Назад отходи – к воротам! Все отходите! Все! Мать вашу, шайтаны недорезанные! Раненых не бросать!
Нежданное возвращение воеводы вдохновило и новгородцев, и степняков. Бойцы воспрянули духом. Разрозненные группки кочевников и русичей, повинуясь приказам Бурцева, сливались в единое целое, ставили перед тевтонами сплошную линию щитов и копий, через которую без разгона, так просто и не проломишься.
– Теперь держать! – надрывался он. – Держать оборону! Как открою ворота, – лучники внутрь!
Горластого военачальника заметили и немцы. Один из крестоносцев, исхитрившись, вклинил-таки коня между пешими ратниками и частоколом, протиснулся поближе, попытался с седла срубить человека на стене. Низенький прусский тын ненамного вознес Бурцева над сражающимися, так что достать его длинным рыцарским мечом всаднику было вполне по силам.
Бурцев уклонился от свистящей стали – острие клинка лишь царапнуло по вороту плотной поддоспешной куртки. А рыцарь уже двинул коня вплотную к стене, размахнулся вновь.
Второй раз бывшего омоновца спасло заостренное бревно частокола. Вовремя укрыло, родимое, от неминуемой смерти. Меч вошел глубоко в дерево, а тут уж и сам Бурцев в долгу не остался. Обхватил покрепче рукоять секиры, гаркнул от души, ударил сверху вниз, опустив тяжелое лезвие на маячивший за стеной рогатый шлем-горшок. Шлем прогнулся, лопнул. Рыцарь с черным крестом на белом плаще рухнул наземь.
Ну, хватит, потешились малость, теперь пора дело делать. Бурцев сбежал к воротам. Обухом секиры высадил засов.
– Лучники, на стену! Живо!
И без того уж не полная сотня Бурангула – легковооруженная и вовсе не предназначенная для рубки в пешем строю – понесла тяжелые потери. Татарских стрелков осталось десятка два – не больше. Теперь эти два десятка во главе со своим юзбаши должны решить исход битвы.
Пока новгородские дружинники и закованные в чешуйчатую броню монгольские нукеры сдерживали рыцарей у ворот, лучники заняли позиции на оборонительном тыне. До сих пор, в тесноте рукопашной, им было не развернуться. Зато сейчас, находясь под защитой стен, воины Бурангула получили возможность расстреливать рыцарей практически в упор. На такой дистанции опытному лучнику нетрудно сбить врага, сцепившегося с другом. И степные лучники били. Били, как всегда, – быстро и метко. Некоторые пускали по две стрелы сразу, и ни одна не уходила мимо цели.
Даже доспехи лучших немецких мастеров не устоят перед мощными луками кочевников. Тяжелые граненые наконечники рвали звенья кольчуг и насквозь прошивали панцири. Всадники один за другим валились под копыта собственных коней.
Немногочисленные тевтонские арбалетчики попытались было огрызнуться куцыми оперенными болтами, но сразу же пали все до единого, утыканные длинными стрелами татар.
Между Бурцевым и Бурангулом втиснулся бородатый прусс в волчьем полушубке.
– Дядька Адам?!
– Ну я, – спокойная констатация факта.
Пожилой бородач натянул лук, пустил стрелу, другую… Волчьешкурая ватага не отставала от своего предводителя. Пруссы сшибали оруженосцев, чьи брони были поплоше рыцарских, валили и самих тевтонских братьев, целя в уязвимые места лат и по смотровым щелям шлемов-топхельмов, а если не могли достать всадников – не щадили орденских коней.
– Ты почему здесь, дядька Адам?
– Да вот, решил подсобить Бурангулу.
В третий раз зазвенела тетива.
– Ну, а там что? – Бурцев мотнул головой назад.