– Или запрешь в башне?! – не унималась Аделаида. Голос ее сорвался на визг. Визжала она препротивно. – Так ведь нет у тебя, лапотника вчерашнего, ни башни, ни замка, ни угла, где голову преклонить и куда жену молодую привезти. Разбойник Освальд – и тот свою вотчину имеет. Хорошо ли, худо ли, но имеет, а ты, выскочка мужицкий, гол, как сокол. Рыцарем зовешься, а ни герба, ни двора, ни оруженосца. Только свора лихого люда, истинной веры не знающего, под началом. Да странствия вековечные-бесконечные. А мне такого не надо, Вацлав! Не на-до! Я княжна Малопольская, дочь Лешко Белого Агделайда Краковская. И я достойна лучшей доли.
Оч-чень интересно. Он уже смотрел на нее с любопытством. Интересно, что девчонке наговорил этот немец?
Аделаида распалялась все сильнее. Вообще-то, когда такое начинается – слова поперек не вставишь. Но Бурцев все же попытался:
– Фон Берберг, между прочим, тоже всего лишь странствующий рыцарь, – напомнил он.
Княжна взвилась по новой:
– Всего лишь?! Э-э-э, нет, не равняй его с собой, Вацлав. Фридрих учтив в обхождении с дамами и куда благороднее тебя. И всегда будет верен в любви! Такой, как он, меня боготворил бы до конца дней своих. А еще он с честью носит герб славного древнего рода. И богат. Ему есть, куда возвращаться после странствий. У фон Берберга в Вестфалии имеются обширные ленные земли, и фамильные имения, и замок такой, о котором тебе не мечталось. И уж коли хочешь знать – да, звал меня Фридрих с собой. Обещал осыпать златом. Обещал сделать хозяйкой в своем доме. И жизнь обещал мне, приличествующую княжне.
– Ну и чего ж не поехала?
– Да ты!.. Да я!.. – задохнулась полячка.
Бурцев устало махнул рукой:
– Значит так, Аделаида, ты не сможешь стать хозяйкой замка фон Берберга. Ты замужем за другим. За мной. Я не Казимир Куявский и не принуждал тебя к замужеству силой. Ты пошла за меня по доброй воле. Но раз уж пошла, давай как-нибудь ладить. Все-таки сочетались мы с тобой законным браком. А после венчания по истинной, как ты говоришь, вере, чего на сторону-то смотреть?
Номер не прошел.
– Ах, законный брак?! Ах, венчание?! А много ли законности и божественного промысла в том, что тати Освальда поймали монаха и под страхом смерти заставили его творить святой обряд. Не в церкви даже, а посередь леса, как это принято у язычников. Разбойничья свадьба – вот что у нас с тобой было, Вацлав, а не церковное венчание. И знаешь, что я тебе скажу? Мало угоден небесам такой брак. Ну, а то, что я сдуру, не подумав, вышла за тебя, так это ведь можно и исправить.
«Валяй!»
Он уже собирался озвучить свою мысль. Опередили.
– Василь! – окликнул Дмитрий. – Дело тут у нас безотложное. И мудреное очень.
Вид у новгородца был виноватый. Чуял дружинник – не ко времени явился. Однако Бурцев сам шагнул навстречу этому медведю в латах. С облегчением шагнул. Даже самые мудреные дела решать порой легче, чем разговаривать с разгневанной женушкой.
– Что, совсем плохо? – сочувственно шепнул русич. Дмитрий давно и искренне сопереживал воеводе, которого, по выражению новгородца, «охомутала» непутевая молодуха. – Бросил бы ты эту княжну, а, Василь. Все равно проку от нее только титул, да и тот – не пришей кобыле хвост. А у нас на новгородчине такие девки! И покладистые, и работящие, и пышнотелые, и…
Бурцев лишь отмахнулся:
– Девок тех еще полюбить надо. А я Аделаидку люблю, какова она ни есть. И хватит об этом, Дмитрий. Дело давай говори. Чего стряслось-то?
Как выяснилось, озлобленные пруссы принесли в жертву раненых и немногих захваченных в плен немцев. Массовое жертвоприношение состоялось сразу же после битвы. Полонян даже не стали гнать в Священный лес, а попросту перерезали в молельном сарае Гляндова городища. Но прежде пруссы вызнали у орденских кнехтов, откуда, куда и зачем двигался отряд крестоносцев.
Судя по рассказам пленников, тевтоны вышли из Наревского замка – того самого, что перегородил дружине Бурцева путь через болота, – оставив за стенами лишь малый гарнизон. Местный комтур со своими рыцарями, сержантами-полубратьями и многочисленной свитой из оруженосцев, кнехтов и слуг отправился в Кульм по призыву ландмейстера Германа фон Бальке, который после смерти Конрада Тюрингского временно выполнял в братстве Святой Марии функции верховного магистра[64]. Кроме того, из допросов пленных явствовало, будто с благословения посланца папы Григория Девятого в Кульме скоро должны провозгласить имя нового гроссмейстера ордена.
Впрочем, Бурцева сейчас больше интересовало другое.
– Если крестоносцы направлялись в Кульмские края, как же они вышли к поселку Глянды? – недоумевал он. – Как вообще отыскали нас в такой глухомани?
– Все просто, Василь. – невесело усмехнулся Дмитрий. – На орденском тракте тевтоны обнаружили следы лошадиных копыт. Следы выходили из леса и в лес же уводили. Разведчики отправились по протоптанной стежке.
– И?
– Следы привели немцев прямиком к лесному острогу.
– Предательство?
– Нет, Василь. Глупость и жадность.
– Не понял…
– А ты вспомни прусские скачки и дележ кунингова добра. Состязания-то проходили возле тевтонской дороги.
– Кто-то выехал на тракт? – догадался Бурцев.
Новгородец кивнул:
– Азарт и жажда богатства оказались сильнее осторожности. Скакать по тракту все-таки удобнее, чем по лесу, и кто-то легкомысленно решил воспользоваться этой возможностью. Сами пруссы грешат на мальчишку, которому досталась шестая часть имущества Глянды. Якобы он сильно отставал, а потом вдруг неожиданно вырвался вперед. Но наверняка этого узнать уже не удастся: отрок мертв. Погиб в схватке с крестоносцами.
Бурцев вздохнул. Да, глупо как-то все вышло.
– Ты об этом хотел мне рассказать, Дмитрий? Это и есть твое безотложное и мудреное дело?
– Не совсем. Тут другое… Пруссы требуют, чтобы мы ушли. Немедленно и все до единого. Да ты сам пойди, вон, послушай…
У ворот частокола громко и угрожающе гомонила толпа. Подобным образом шумят, прежде чем вцепиться в горло врагу. Да, пруссы именно требовали. Требовали так, что стало ясно – будь их чуток побольше, суровые бородачи без лишних слов уже залили бы свой молитвенный сарай жертвенной кровью гостей-иноверцев по самую крышу.
Внезапному помутнению рассудка и будоражению умов немало способствовал одноглазый вайделот. Как выяснилось, Сыма Цзян вовсе не зашиб экс-Кривайто насмерть, а лишь отправил того в глубокий и продолжительный нокаут. Сразу же после битвы с тевтонами одноглазый в сопровождении толпы вайделотов приперся в селение. Разъяренный, красноречивый и напористый, он объявил во всеуслышание, что набег крестоносцев – это справедливая кара за осквернение Священного леса, а пуще того – за неугодный богам поступок Кривайто, посмевшего взять под защиту святотатцев.
Дурацкие скачки и следы, указавшие путь немцам от тракта до самого лесного поселка, были мгновенно забыты. Боги гневаются и во всем виноваты чужаки – такое объяснение больше устраивало общину. Удобно и не столь обидно… К тому же пылающие жаждой мести – хоть какой-нибудь, хоть кому-нибудь мести – души пруссов оказались благодатной почвой для обличительных речей. Даже дядьку Адама и его стрелков вайделоты под горячую руку причислили к пособникам чужеверцев и гнали прочь. А на Сыма Цзяна люди Глянды вообще взирали теперь с плохо скрываемой ненавистью. Боевой посох опального первосвященника больше не пугал взбудораженную толпу.
Воины Бурцева не прятали оружия, пруссы – тоже. И те, и другие ярились все сильнее. Дабы избежать бессмысленного кровопролития, нужно было оставить негостеприимное селение. Но сначала схоронили павших. Кое-как прикопали в мерзлой земле на приметном месте подальше от поселка и Священного леса. Потом начались сборы. Собирались под тяжелыми взглядами недавних союзников.
– Вообще-то, оно понятное дело, – недобро хмурился Дмитрий. – Тевтонские кнехты почти всех баб и детишек в деревеньке порезали. Да и мужиков положили немало. Так что пруссаки сейчас злые – жуть. Виноватых в своем горе ищут. Кому угодно и во что угодно поверить готовы. Но с другой стороны… Могли бы ведь хотя бы спасибо сказать, что ли. Кабы не мы, немцы тут все по бревнышку разнесли бы и вообще никого в живых не оставили. А то что же получается? Мы, значит, кровушку за их деревеньку проливали и нас же отсюда в шею турнули?
Дмитрий тряхнул головой, как разъяренный бык.
– Может, Василь, проучить их, а? Показать, на чьей стороне правда и сила? Пруссов, вон, с гулькин нос осталось.
– Не сметь! – строго зыркнул Бурцев. – Хочешь, чтоб потом нас всю дорогу пруссаки из других селений донимали? Нет, Дмитрий, раз просят уйти – уйдем с миром. Здесь не наша земля и не наше право. Вот только…
Эх, было бы кому уходить.
Дмитрий верно говорил: новгородской и степняцкой крови пролилось под прусским частоколом немало. Почитай половина дружины полегло. Много раненых, есть тяжелые, с полдюжины человек и вовсе вот-вот должны испустить дух. Саней же у пруссов не допросишься, а брать силой не хотелось. Да и куда им с санным обозом-то по глухой лесной стороне? Пришлось вязать носилки и вешать меж конями. Благо лошадей – и своих, и тевтонских набрался целый табун. Лошадей всегда хватает, когда людей мало.
Но все-таки… Куда раненых везти-то? До Руси путь не близкий и не легкий. Почитай, ведь только-только из Взгужевежи вышли. И пол-Пруссии, наверное, еще не прошли. Нет, изрубленным в схватке с тевтонами людям оставшуюся дорогу не осилить. Ничего не поделаешь, нужно половинить и без того поредевшую дружину. Раненых под охраной придется отправить обратно к Освальду – добжиньский пан не откажет в приюте, позаботится о союзниках. А остальные?
Остальным в негостеприимных прусских краях ждать нечего. Пока есть возможность, надо идти дальше. Возможность была… Во всех их бедах одно хорошо: в за