Хромов, глядя на бурлящие потоки за пределами укрытия, повернулся к Ярославу и спросил:
- Слушай, а дождевую воду пить можно?
- Нет, – Ярослав покачал головой, вслушиваясь в ритм ударов воды о землю. – Она хоть и не такая едкая, как раньше, но всё равно смертельно опасна. Кислотный дождь. Выпьешь – сгорит всё внутри.
Он и сам толком не понимал, как образуются эти ядовитые ливни, чем именно их отличают от обычных, но знал одно – лучше не рисковать. Для него слово "едкий" было лишь жалкой попыткой описать ту опасность, что несла с собой эта жидкость с неба.
Внезапно из-за их спин, из тёмного леса, донеслись странные звуки – будто кто-то медленно тащил по земле тяжёлую цепь или скреб когтями по коре. Звук длился миг и исчез, растворившись в грохоте дождя, словно и не было ничего. Люди насторожились, затаили дыхание, но тревога ушла так же быстро, как и появилась, оставив лишь липкое ощущение чего-то неправильного.
И вдруг, из глубины пещеры, где мрак сгущался особенно густо, раздался голос одного из путников:
- Смотрите… тут что-то выгравировано!
Ярослав вместе со Станиславом подошли ближе, и свет их фонарей скользнул по стене. На серой поверхности камня проступили две кривые строки, неровные, словно выцарапанные в спешке:
"Мы увидели странные тени, движущиеся в лесу. Потом они исчезли, все они исчезли."
Буквы были небрежны, но в них чувствовалось отчаяние, будто рука дрожала от страха, когда выводила эти слова. Холод пробежал по спинам обоих, а шорох дождя за пределами укрытия вдруг стал казаться слишком громким и навязчивым.
Когда глаза привыкли к тусклому свету фонаря и все увидели две строчки, выцарапанные на камне, воздух в пещере будто застыл. Словно кто-то выдернул невидимую нить, что до этого держала их настроение в равновесии, и атмосфера обрушилась в ледяную пустоту.
Сначала ещё сохранялась зыбкая уверенность: после того, как группа вошла сегодня в лес, ничего страшного так и не произошло. Да, все были вымотаны бессонной ночью, мышцы налились тяжестью, а глаза резало от усталости. Но кроме этого – никаких жутких происшествий, никаких монстров или засад. Даже показалось, что лес здесь куда спокойнее, чем зловещий каньон, который они миновали раньше. Это ощущение обманчивого уюта, как тонкое покрывало, уже успело укутать их и приглушить тревогу. Они даже почти забыли о зловещей надписи у входа в каньон, что предупреждала: "Оставь надежду, всяк сюда входящий".
Но теперь память вернулась. Одним толчком – и вместе с ней вернулось всё: исчезнувший труп того парня, отвратительные жуки с человеческими лицами, и эти строки, грубо процарапанные в скале, как крик отчаяния.
- Кто-нибудь ещё пропал? – первым делом отреагировал Станислав Хромов. Он быстро пересчитал людей, взгляд нервно метался от одного к другому, и только тогда выдохнул – все были на месте.
- Может, это чья-то шутка? – осторожно предположил Людвиг Булавкин, постукивая пальцами по влажному камню. – Здесь нет признаков борьбы. Никаких следов крови, никаких костей. Даже скелетов животных нет.
Эти слова ударили Косого, как камень в висок. Он вдруг понял, что Булавкин прав. И именно отсутствие останков было самым пугающим. Обычно в таких местах всегда находилось хоть что-то – птичьи крылья, змеиные позвонки, рога оленя, обглоданные кости кабана. В том каньоне и на прошлых стоянках встречались разбросанные по земле скелеты, свидетельства чужой гибели. Но здесь – ничего. Слишком чисто. Неправильно чисто.
Мысль кольнула ещё сильнее, когда Ярослав вспомнил о том самом крысином скелете, который он сам выбросил. Утром он специально проверял – кости ещё лежали на месте, белые, блестящие от росы. А теперь? В груди неприятно сжалось: вдруг и они исчезли?
- Надо вернуться, – пробормотал он, чувствуя, как по коже пробежал холодок. – Надо проверить, остался ли скелет крысы.
В словах его звучало не любопытство, а мрачная настойчивость. Будто именно от ответа на этот вопрос зависело, поверят ли они сами себе – или окончательно примут, что в этом лесу что-то не так.
И в тишине, нарушаемой только стуком дождевых капель, все почувствовали: мысль о том, что здесь не остаётся никаких следов жизни и смерти, куда страшнее любых костей.
На самом деле солдат был так напуган, что слова его путались, становились ломаными, пустыми и почти бессмысленными. Голос дрожал, как старый провод на ветру. Поэтому Хромов, выслушав его, только покачал головой и не согласился с выданными наспех догадками.
Косой же, напротив, прищурился и долго разглядывал странные вырезанные на камне строки. Каменная стена холодила взгляд, буквы уходили вглубь так, словно их прожгли каленым железом. Он наконец произнёс:
- Чем-то острым, вроде штыка. Слишком глубокие и ровные борозды, чтобы такое смог бы сделать простой нож или что-то из вещей, что у нас под рукой.
Хромов кивнул, скользнув ладонью по неровной поверхности камня, чувствуя холодный шероховатый рез.
- Значит, это были солдаты из Крепости 333, – сказал он и, обернувшись ко всем, добавил твёрдым голосом: – Сегодня ночью спите спокойно, но, если кому-то приспичит выйти, делайте это только втроём. Ни шагу в одиночку.
В его голосе было что-то тяжёлое, каменное – не предложение, а закон. Эта мера звучала разумно: даже если случится беда, трое смогут хотя бы закричать.
Хромов продолжил:
- Ночью выставляем караулы. По очереди. Я первый. Дамы пусть не встают на стражу – это не их дело.
Косой согласился, но внутри всё же скреблась мысль: дозор – вещь нужная, но не от всех бед спасёт. Враг мог подкрасться не только извне, но и изнутри. Он вспомнил, как недавно они с Журавлёвой отобрали у одного из солдат пистолет. Что, если тот решит вернуть его ночью, когда все спят?
Тут Ярослава тихо сказала:
- Ты встанешь на стражу в первую половину ночи, а я сменю тебя во второй.
- Ладно, – кивнул Косой. У них с ней было негласное правило – не причинять друг другу вреда. И оно работало.
- Я выйду ненадолго наружу, – вдруг добавила она, будто между делом.
Косой вскинул на неё взгляд.
"Ты что, не боишься? Вдруг там то же самое, что сгубило других?" – подумал он и, не выдержав, спросил вслух:
- Хочешь, пойду с тобой?
Журавлёва чуть замялась, как будто боролась сама с собой, и сказала тихо:
- Нет нужды.
Косой нахмурился. Слишком уж смелая. Или она скрывает какой-то навык?
И тут рядом поднялась Любовь Синявина. В её голосе звучала лёгкая насмешка, когда она сказала:
- Я лучше составлю тебе компанию.
А потом повернулась к Косому и бросила холодное:
- Ты правда ничего не понимаешь.
У Ярослава вспыхнули уши, он почувствовал, как стыд и раздражение растекаются под кожей. Теперь он понял: девушки пошли не просто так. И их поступок имел куда больший смысл, чем казалось.
Две фигуры, хрупкие и упрямые, вышли из пещеры, словно их не пугала ни тьма, ни ветер, что рвал верхушки сосен. В проёме сразу стало слышно, как снаружи посвистывает сквозняк, врываясь ледяными пальцами внутрь.
Хромов заметил их уход, но промолчал, не остановил – только чуть прищурился, как будто проверял, на что они способны.
А один из солдат, сидящий у костра, насмешливо прошептал, хмыкнув себе под нос:
- Вот жаль будет, если обе пропадут.
Слова его прозвучали мерзко, как крысиный писк, и сразу же повисли в воздухе.
Но прошло меньше пяти минут – и девушки вернулись. Спокойные, невозмутимые, словно гуляли всего лишь к ручью за водой. На лицах – ни следа страха. Их волосы пахли влажной хвоей и сыростью ночи, а в глазах отражался огонь костра.
Будто тьма и буря снаружи были всего лишь игрой для них, а не угрозой.
Изменилась ли сама обстановка? Или, может, всё дело в том, что их отряд не был целью тех самых странных теней, шевелившихся в лесной тьме? Мысли об этом мелькали и у Косого, и у других. Но тревога не отпускала.
Когда девушки вернулись целыми и невредимыми, два солдата, до того сидевшие на корточках у костра, резко поднялись, переглянулись и с преувеличенной деловитостью объявили:
- Мы тоже наружу, не могу больше терпеть.
На самом деле страх в их глазах был слишком явным. Они и правда чуть не описались со страха, но удерживало лишь одно – гордость перед остальными. Девушки, выходит, рискнули первыми, разведали путь, и теперь мужчины чувствовали себя обязанными последовать за ними. До того они собирались справить нужду прямо в пещере, не высовываясь наружу. Но как теперь? После того как Журавлёва и Синявина вернулись сухими и спокойными, сидеть и терпеть стало невыносимо.
Хромов сухо кивнул, бросив короткий взгляд:
- Только быстро. И без перекуров там.
- Не беспокойся, – отмахнулся один из них, торопливо запахивая шинель. Оба натянули фуражки и поспешно вышли в холодную ночь.
В пещере снова воцарилось относительное спокойствие. Косой, раскусывая плитку шоколада, следил за Ярославой Журавлёвой: та повесила на верёвку сырые от дождя штаны и рубаху, а сама грела руки над пламенем. Его подмывало спросить напрямую, но он выбрал осторожный тон:
- Пока вас не было… ничего?
- Ничего, – коротко ответила она, словно поставила точку.
В глубине пещеры потрескивал костёр. Кто-то бросил в огонь шишки – они вспыхнули, и воздух наполнился густым смоляным запахом. Солдаты, иссохшие от жажды, стали давить в пальцах иголки, добывая на ладонь чуть липкий, горьковатый сок. Затем жадно облизывали, морщась, но довольные – лучше горечь во рту, чем сухой язык.
Огонь согревал, в его треске было что-то успокаивающее. На лицах появилось подобие живости, словно вместе с теплом в них возвращалась надежда.
И тут Хромов, сидевший у входа, насторожился. Он подался вперёд, выглянул наружу, где ночь шевелилась темнотой. Его голос прозвучал глухо, но с холодной сталью:
- А эти двое… почему они до сих пор не вернулись?
В пещере сразу стало тише, будто костёр приглушил треск, а воздух застыл в ожидании.