С другой стороны раздался сиплый крик. Там Ярослав Косой, вырванный из сна мгновенным толчком инстинкта, уже действовал. Его рука сомкнулась на горле нападавшего – так быстро, что тот даже не успел закончить вдох. В штыке, который солдат пытался поднять, не осталось силы. Мышцы свело – противник будто попал в тиски.
В пещере послышался глухой удар. Каменная стена дрогнула, когда Косой, словно играючи, швырнул здорового мужика весом под девяносто кило в скалу. Глухой треск костей перекрыл сипение. Солдат дёрнулся, пальцы его разжались, и стальной штык со звоном упал на каменный пол.
Капли крови зашипели, впитываясь в землю, которая ещё хранила сырость после ночного дождя. Огонёк костра отразился в потускневших глазах первого из нападавших. Второй сползал вниз по стене, пытаясь вдохнуть хоть раз, но рука Косого держала его железной хваткой, и воздух в лёгкие так и не пришёл.
Пещера снова погрузилась в напряжённую тишину, нарушаемую лишь редким потрескиванием углей и тихим звоном упавшего оружия. Те, кто ещё бодрствовал у костра, сидели неподвижно, будто сами превратились в каменные глыбы. Никто не решался выдохнуть громче, чем позволял страх.
А храп, которым только что наполнял пространство Ярослав, больше не звучал.
Внезапная драка взорвала ночь, будто сам Урал содрогнулся от удара грома. Те, кто ещё дремал у костра, вздрогнули и вскочили: эхом по каменной пещере прокатился оглушительный выстрел, такой резкий и пронзительный, что в первые мгновения многим показалось – рядом рванула граната. Воздух загустел от запаха пороха, а огонь в костре вспыхнул ярче, будто подпитанный новой жертвой.
Проснувшиеся не сразу поняли, что происходит: кто-то хватался за оружие, кто-то таращил сонные глаза в темноту. И только серый силуэт – тень Станислава Хромова – уже возник рядом с ним, словно отозвавшись на зов смерти. Его клонированная сущность скользнула в полумраке, не издавая ни звука, будто сама ночь встала рядом.
Ствол пистолета в руках Ярославы Журавлёвой ещё хранил остаточное тепло, отдавая в её ладонь жгучую прохладу металла. На земле, скорчившись, лежал её противник. Он уже не дышал. В воздухе повисла тягучая тишина, нарушаемая лишь тонкой нитью дыма, тянущейся из ствола вверх. Это был её первый выстрел за всё время их скитаний, и никто из присутствующих, даже она сама, не ожидал, что палец её нажмёт курок так решительно, а душа не поколеблется. Взгляд её оставался спокойным, глаза – прозрачными, холодными, будто она не убила человека, а просто допила чашку воды.
Но больше всего всех потрясло вовсе не это.
То, что сотворил Ярослав Косой, выбивало из головы любые мысли. Всё произошло почти одновременно с выстрелом. Один из нападавших – здоровенный мужик, весом под девяносто кило, – взвыл, когда оказался в железных руках Косого. Тот, казалось, даже не приложил усилий: просто ухватил его за горло и поднял над землёй одной рукой. Ноги несчастного дёргались в воздухе, сапоги скребли по каменному полу, не находя опоры. Крик оборвался сипением.
Косой резко дёрнул рукой, и тело врага врезалось в каменную стену с таким глухим звуком, что у присутствующих в груди похолодело. Хруст, с которым треснули кости, будто разошёлся эхом, и кровь, тёплая и густая, брызнула на серый камень, оставив на нём тёмные, блестящие в свете костра следы. Штык, ещё недавно сжимавшийся пальцами нападавшего, вывалился и звякнул о пол.
В этот миг все словно увидели Ярослава заново. Его рост – всего-то метр семьдесят восемь, подростковая худоба, жилистые руки, но никак не плечи борца. Он всего семнадцать лет жил на свете, да и то большей частью голодал в трущобах. Кто мог подумать, что в его сухом теле скрывается такая дикая, звериная сила?
Журавлёва, сжимая в руке уже остывающий пистолет, смотрела на Косого, и в её глазах мелькнуло то же изумление, что и у остальных. Учитель, Булавкин, даже сам Хромов с его мрачным даром – никто и никогда бы не предположил, что этот парень способен так ломать людей, словно хрупкие ветки.
У многих невольно пронеслась одна и та же мысль: "Что же это за сила скрывается в недоедающем, полуголодном беженце?"
Пещера вновь погрузилась в тишину. Лишь потрескивали угли, источая смоляной запах, и по камням, будто по чугунным плитам, капала кровь.
В лучшем случае, думал каждый из них, Косой мог обладать кое-какими навыками выживания – теми, что он выработал, скитаясь по пустошам и обживаясь в мире, где каждый день мог стать последним. Никто не предполагал, что в его сухом теле таится нечто большее, чем привычка к лишениям.
Он никогда не показывал всей своей силы, а Журавлёва до этого момента ни разу не стреляла из пистолета. У окружающих было лишь смутное, туманное представление об их боевых возможностях. И именно поэтому нападавшие решились атаковать – сочли их лёгкой добычей.
Но реальность оказалась куда суровее, чем их предположения.
Пальцы Косого сомкнулись на шее противника, как железные клещи, и тот сразу ощутил, как кровь перестала приливать к мозгу. Лицо его пошло пятнами, глаза выкатились, дыхание сбилось. Да, в теории он мог бы ударить ногой в пах или рёбра Ярослава, но мысли уже померкли, тело дрожало в судорогах, а сознание рушилось, как карточный домик.
Журавлёва, не удостоив взглядом убитого ею солдата, спокойно, почти равнодушно перевела глаза на Косого. Теперь в её руках были уже два пистолета – она держала их уверенно, направив стволы в разные стороны, готовая встретить любое движение враждебных тел. Взгляд её был холоден и твёрд, но в глубине глаз всё же мелькала тень недоумения.
Ведь она точно знала: Ярослав спал. Она слышала его храп, видела его лицо. Он мог бы, конечно, изобразить сон – но нельзя было подделать движения век. Её учили различать настоящее и притворное: глаза выдают человека, даже когда он уверен, что обманул всех. Тот, кто лишь притворяется спящим, не может долго удерживать неподвижность век, они будут подрагивать. Косой же был в глубоком сне, без сомнений.
И всё же стоило врагам двинуться – он проснулся. Мгновенно. Храп оборвался, и словно зверь, очнувшийся от спячки, он встал на ноги готовым к схватке. Как? Как мог человек из трущоб, простой беженец, не прошедший ни одного курса выживания, постоянно оставаться настороже, даже во сне?
Журавлёва не знала того, что Косой давно не нуждался в ночных караулах. С тех пор как у него появился дворец – тайна, неведомая другим, – он обрел способность спать и бодрствовать одновременно.
И вот теперь, прямо на её глазах, он показал силу, которая казалась нечеловеческой. Худой, жилистый подросток вдруг обернулся чудовищем, сжимающим врага, как тряпичную куклу. Даже сама Ярослава не ожидала такого.
На земле корчился в крови солдат, в последней попытке выкрикивая сквозь хрип:
- старшина… останови их!..
Но названный им, сжавшись в клубок у стены, лишь дрожал, как загнанный зверёк. Его рот был плотно закрыт страхом – он боялся даже шевельнуться, не то что поднять оружие.
Станислав Хромов нахмурился, его голос прозвучал глухо и напряжённо:
- Что здесь происходит?
Косой не обратил на него внимания. Его глаза по-прежнему были прикованы к врагу, которого он держал, словно решал, стоит ли даровать ему последние секунды или оборвать их сейчас же.
Он вспоминал, как совсем недавно подкинул этим людям найденные им сосновые шишки и иголки, позволил пользоваться чистым источником в пещере. Пусть мотивы его были не безгрешные – жетоны благодарности значили для него многое – но в целом он поступал справедливо, по-человечески.
И именно поэтому злость кипела в нём сейчас. Он заранее видел, что эти люди что-то замышляют. Сначала надеялся: может, остановятся, проявят хотя бы малую долю сдержанности. Но, как оказалось, надежда эта была напрасной.
Он даже не стал спрашивать у напавших, что ими двигало. Вода? Оружие? Или же Любовь Синявина? Ответ был не нужен. Он и не чувствовал себя преданным – предательство возможно лишь там, где есть доверие. А здесь, в этой холодной и пахнущей гарью пещере, не было никакой разницы между этими людьми и дикими зверями, выжидающими удобный момент для броска.
Ярослав Косой не сломал шею своему врагу сразу. Держал, сжимая, как клещами, чтобы посмотреть, как поведёт себя Станислав Хромов. Но в ту же секунду в глубине его сознания раздался ровный, гулкий голос из дворца:
"Квест: подарите врагу быструю смерть."
У Ярослава внутри всё оборвалось. Ему показалось, что сердце пропустило удар. Раньше дворец требовал от него милосердия, наставлял идти по пути добра, искать обходные тропы. А теперь – вот так, просто и жёстко. Слишком прямо, слишком кроваво.
Мысль свербела, как заноза: может быть, по-своему дворец считал, что избавить врага от мучительной агонии – это и есть добро? Убить, но быстро. Прервать боль и страх.
- Чёрт…, да ты слишком резко меняешь правила игры, – прошептал Ярослав сквозь зубы, ощущая, как по пальцам стекает липкий пот противника.
Но он понимал: дворец не был живым существом. У него не могло быть ни воли, ни колебаний. Были только холодные механизмы, чуждая логика, которая выдавала такие задания.
Сдавленный хруст пронзил тишину. Нападавший затрепетал, выгнулся и обмяк, будто кукла, у которой оборвали нити. Тело с глухим стуком рухнуло на каменный пол. В этот момент сержант, сидевший в углу, задрожал всем телом. Его зубы выбивали дробь, глаза закатились от ужаса.
- Это не… не я…, – лепетал он, хватая ртом воздух. – Я даже не сказал им, что у тебя есть… силы!
Его голос перешёл в визг.
Бах!
Выстрел разорвал мрак. Резкий запах пороха смешался с гарью костра. Пуля вонзилась прямо в глаз сержанту, и он рухнул, обмякнув, даже не успев вскрикнуть.
Ярослав резко повернул голову. Ярослава Журавлёва, стоявшая неподалёку, опустила пистолет и спокойно сказала:
- Сокрытие преступления – это то же самое, что и участие в нём.
Её голос был холоден, будто зимний ветер. Она стряхнула невидимую пыль с рукава и снова подняла оружие, прикрывая остальных.