Встали с рассветом. Умылись ледяной водой из колодца. Трезвея, сливали друг другу из ведра на голову и фыркали от холода. Теща напоила теплым киселем. Вывели и заседлали коней, вздели доспехи, приторочили оружие и тронулись со двора. Неторопливо проехав улицами Славны, добрались до Знаменских ворот. За воротами пустили коней наметом по дороге на восток — в сторону Болотова поля. Затем проехали мост над Малым Волховцем, а от Волотова свернули на юг в сторону Ковалева, держа путь к Спасо-Нередицкому монастырю и княжескому Городищу. Утро уже полностью вступило в свои права, солнце грело и уверенно шло к зениту, когда козляне подъехали к воротам княжеского града. Десная створа ворот была открыта, но в воротах и на верхах вежи были вооруженные и доспешные вои, остановившие приезжих и потребовавшие объяснений, кто они и откуда. Горислав и Путята сошли с коней, приблизились к створам ворот и, отвечая на вопросы сторожи, попросили вызвать кого-нибудь из старших в княжеском полку. Когда княжеские вои узнали, что за люди перед ними, то явно насторожились и стали посматривать на приезжих с недоверием. Разговор прервался. Горислав и Путята отошли в сторону к лошадям и стали ждать. Через четверть часа из ворот выехал молодой и нарядный верховой, по виду боярин. Ему указали на козлян. Не сходя с коня, боярин подъехал к ним. Еще раз переспросил их о том, откуда они. Услыхав ответ, с удивлением вскинул десную бровь, внимательно осмотрел приезжих и спросил, о чем-хотят говорить. Горислав отвечал за всех. Без слов, осмотрев доспехи, оружие и коней, боярин кивнул головой. Затем велел козлянам оставить коней за воротами под присмотром сторожи и следовать за ним. Четверым воям княжеской дружины велел сопровождать их до княжеского терема.
Через десять минут обезоруженные козельские вои уже стояли перед князем Александром на княжеском подворье в окружении переславских гридей, отроков и новгородских кметей. Ратмир, приведший козлян, был рядом с князем. Высокий, широкоплечий, голубоглазый и светлорусый князь явно нравился Гориславу, ибо был «остромысл» не по годам и задавал вопросы со знанием дела. Более всего интересовало князя, как вооружены и уряжены татары. Дадеко ли бьют их пороки и какова сила и точность их ударов. Князь спрашивал, почему татарская рать так долго не могла взять Козельска, как устроен был Козельский град, и помог ли князь Михаил козлянам. Горислав разъяснял уверенно, обстоятельно и складно. Но на последний вопрос взялся отвечать Путята. Видно было, что ответы понравились князю, и он понял, что имеет дело с опытными и бывалыми воями. Молодые козляне — Вышеслав и Поспел лишь утвердительно кивали головами во время ответов старших товарищей и пытались вставить хоть слово. Когда же под конец Горислав добавил, что занимал в черниговской дружине место детского, что он и Путята повидали татар еще на Калке пятнадцать лет назад, то князь Александр и все окружавшие его в полном молчании и с великим уважением воззрели на старых козельских воев. После недолгого молчания князь спросил еще, почему козляне решили служить ему, а не черниговскому князю. Горислав отвечал, что в Новгороде на Славне у него семья, и что после того, как князь Михаил Всеволодович оставил Козельск, Вщиж, Дебрянск и другие города своей земли на произвол судьбы, служить ему он более не станет никогда. Эти же слова подтвердили и произнесли Путята, Вышеслав и Поспел. Более говорить было не о чем. Новгородский князь подошел к Гориславу, положил длань ему на десное плечо и молвил:
— Ти реклъ есмь. Буди тако.
У Горислав отлегло от сердца, и он благодарно поклонился князю. Все четверо поступали на службу в княжеский полк как простые гриди. Им показали в конюшне, где поставить коней, отвели место для отдыха и ночлега в гриднице, а для доспехов и оружия в оружной палате. Через день бывшие козельские вои уже несли дозорную службу в окрестностях Новгорода Великого.
Жаркий июль вступил в свои права. В Оденпе в русском храме на Собор Архангела Гавриила (13 июля) служили литургию. Нарядная Елена стояла и молилась в ошеей части храма вместе с матушкой и младшей сестрой. Правее их и ближе к солее стояли дядья, старшие братья Елены и еще несколько бояр. Среди них Елена выделяла одного лет двадцати шести — двадцати восьми от роду статного и красивого ликом. Он был наряден и, казалось, весел, ибо у него сей день были именины. Звали его Гаврилой Борисовичем. Он был старшим сыном бывшего новгородского тысяцкого Бориса Негочевича — ярого сторонника покойного посадника Внезда Водовика. Говорили про Гавриила, что он был храбр и дерзок, не раз дрался в сечах против воев Ярослава Всеволодовича, псковичей и поганой литвы. Да и по его лику было видно, что он смел, умен и благороден. Елена уже не первый раз видела его здесь в храме и успела заметить, что Гаврила Борисович вместо молитвы часто смотрит на нее с восхищением и не может оторвать очей. Они уже не раз приветствовали друг друга при встрече поклонами, причем он улыбался Елене, сияя очами, и пытался заговорить. Однако она избегала разговора. Вот и сейчас он как нарочно встал позади ее братьев, почти вровень с ней, и искоса посматривал на нее. Ей льстило это. Но мысли об Александре не давали ей покоя, и она стыдила себя за то, что этот боярин нравится ей.
Служба в храме шла своим чередом. Но мысли Елены были совсем далеко от того, о чем говорилось или пелось в молитвах. Ее терзали тяжелые и противоречивые чувства. Она вспоминала Александра, мысленно просила у него прощение за то, что давно не могла написать ему и сообщить что-то о себе. Он, наверное, ждал вестей и мучился. Но Елена сама постоянно была в этих муках. В муках ожидания, в муках безысходной любви и желания. Как она устала от всего этого за последние два года. Она так редко могла видеться с Александром, так редко целовать его и делиться с ним своими чувствами и мыслями. И даже, когда они встречались где-нибудь тайно и, как правило, в черных избах простолюдинов или смердов на одну ночь, он всегда был озабочен своими княжескими делами и мало говорил с ней о любви и их будущем. Да, она невероятно устала ждать и терпеть, смиряться и прятаться, бояться каких-то диких татар. Как ей хотелось открыться во всем родным и близким. Как хотелось пойти с ним под венец и зажить так, как живут после свадьбы молодые жена и муж. Да, но братья с дядьями сделают все, что бы ни она, ни матушка никогда не возвратились в Новгород. Здесь, в Медвежьей Голове, Елена окончательно поняла, что с Александром ей не испытать счастья. Но она, вероятно, могла достичь его с этим, пусть еще мало знакомым, но любящим ее, молодым и красивым, смелым, дерзким, независимым от уз власти и обстоятельств человеком. Она с теплом посмотрела в сторону Гаврилы Борисовича, и глаза их встретились. Румянец покрыл ее ланиты, и она опустила очи.
Сомнение вновь шевельнулось в ее голове, потому, что она своим женским сердцем и естеством вдруг услышала и почувствовала что-то крохотное и теплое, но сильное и великое внутри себя. Словно очнувшись от сна и не веря себе самой, Елена вдруг вспомнила, поняла, что, скорее всего, есть еще одно обстоятельство, которое может помешать ей устроить жизнь с этим новым, но интересным и сильным человеком. С их последней встречи с Александром прошло уже более шести седмиц… Потому надо было торопиться и скорее решаться на что-то. От этих мыслей ей стало немного дурно и показалось, что в храме слишком душно. Елена перекрестилась и обмахнула себя краем большого плата. Румянец разлился по ее лицу, и она почувствовала сильный приступ тошноты, подступивший к ее гортани…
Неле возвратилась в Оденпе в конце сентября. Она остановилась все в том же доме. Но теперь сняла лишь две комнаты, поселившись там со своей девушкой-служанкой. Почти два года она не была здесь, а жила у отца и сестры в Риге. Когда до нее дошла страшная весть о том, что почти все ополчение Оденпе погибло в сражении под литовским городом Шяуляем, она более месяца ждала, молилась и надеялась увидеть Иоганна. По словам нескольких воинов, «чудом выживших» в битве и видевших его в момент отступления христианского войска, Иоганн храбро дрался, прикрывая отход раненых товарищей. Это известие лишь некоторое время вдохновляло Неле. Однако надежды на то, что Иоганн цел и невредим, таяли с каждым днем. Ей все чаще стала приходить мысль о том, что он, возможно, ранен и попал в плен к язычникам. Это заставило ее собраться и отправиться в Ригу, искать помощи у отца, сестры и ее богатого и влиятельного свекра. Ведь именно благодаря ему отец пять лет назад отыскал их в Новгороде и возвратил домой. С этими мыслями и надеждами она приехала в Ригу осенью 1236 года. Однако и там оказалось все непросто. Отец ничего не сообщил младшей дочери о своем участии в походе на литву и о своем серьезном ранении, полученном в том же сражении, где пропал и Иоганн. Рыцарь Пауль фон Горст был в постели. От тяжелого удара, полученного в грудь, сбившего его на землю с коня, и последовавшего перелома бедренной кости, он потерял способность передвигаться. Увидев в постели бледного и изнемогавшего от боли отца, Неле взялась ухаживать за ним. Со своей просьбой обратилась к сестре. Анхен, в свою очередь, попросила своего свекра Иоахима Бора, и тот обещал начать поиски. Всем тогда, правда, было нелегко. Ясно было, что этот влиятельный и богатый человек озабочен многими подобными просьбами. Сестра уже растила двоих детей. За год до приезда Неле у нее родилась маленькая дочь. А старшему — сыну было уже четыре годика. Неле любила детей и радовалась за сестру. С удовольствием брала на руки малышку и целовала белокурого племянника. По-доброму завидовала сестре. Но ее личная жизнь еще не определилась, она не могла позволить себе такого же женского счастья.
Дела между тем шли своим чередом. Отец стал поправляться, встал на ноги, но службу у Иоахима Бора нести уже не мог. Дела у купца шли все лучше, ибо в те годы положение в землях Ливонского ордена было спокойным. Анхен в очередной раз стала беременна. Однако никаких известий об Иоганне не приходило. Иоахим Бор неоднократно посылал своих торговых агентов из леттов в Литву, но те возвращались ни с чем. Месяц шел за месяцем, время тянулось в ожидании, но они были тщетны. Отчаявшись, она уже было собралась ехать в Литву сама и узнать хоть что-то. Пусть даже удастся найти могилу Иоганна и поклониться ей. Но родственники вовремя отговорили ее от этой безумной затеи. Сидеть же и ждать в Риге она уже больше не могла. Наконец решила вернуться в Оденпе в надежде, что, может быть, Иоганн, если жив, возвратится туда же и будет искать ее там. Или, может быть, хоть кто-то, из попавших в плен в Литве, возвратится домой и расскажет ей что-то о женихе.