Весь княжеский полк залечивал ожоги и раны, отмывался от гари, сажи в банях на Городище и в окрестных слободках. Князь Александр пригласил к себе в гости Ратмира, и теперь они и другие молодые новгородские мужи сообща парились и мылись в бане, пили холодный квас, пиво, обсуждали новости, вспоминали пережитую трагедию. Говорили и о том, что, по слухам, в Чернигове заболел и слег беглый посадник Внезд Водовик, но его сторонники собираются перебраться во Псков. Александр рассказывал новым содругам о вестях, полученных от отца из Залесской Руси. О том, что великий князь владимирский дядя Юрий принимал послов монахов-доминиканцев от римского папы Григория, склонявшего князя к принятию латинства. Юрий выслушал посольство, но ответил отказом и выслал доминиканцев из Залесской Руси. По слухам, те направились в Киев, и неизвестно еще, чем закончится их миссия. Плохи тогда были дела и в Киеве, и на Галичине. Галич уже неоднократно переходил из рук в руки. То его захватывали угры, то его вновь забирал Даниил. Но теперь обстановка на юге изменилась. Киевский князь Владимир Рюрикович вступил в союз с Даниилом против Михаила Черниговского, а тот позвал на помощь половцев. В Южной Руси разворачивалась небывалая междоусобная война, в которой, скорее всего, примут участие и половцы, и угры, и ляхи. Хорошего от этого было мало. Единственно, что и было хорошего, так это то, что Михаилу Черниговскому будет теперь не до Новгорода Великого. Что-то теперь будет делать господа, бежавшая из Новгорода под крыло черниговского князя?
По рассказам, совсем был плох прежний новгородский архиепископ Антоний. Благо хорошо служил в Святой Софии владыка Спиридон. За этим разговором и пригласил Ратмир молодого князя Александра отстоять вместе литургию в главном соборном храме, а потом наведаться к нему в дом в гости.
В субботний день князь Александр стоял литургию под сводами центрального нефа Софийского собора в окружении Ратмира, Збыслава Якуновича, Гаврилы Алексича и своих верных отроков. Служил архиепископ Спиридон. Слаженно, строго, возвышенно пел владычный хор, так, как поет только мужская часть клира и мнихи. Собор был полон народа. Утренний свет и свечи ярко озаряли образа и фрески среди полутемных, сводчатых помещений. Священники, обходя большой храм, кадили народ, образа, стены с фресками, углы и порталы собора. Во время одного такого обхода с кадилом прихожане, стоявшие левее центрального нефа, сдвинулись одесную — к центру. Тогда-то Александр и увидел, как Ратмир, смотревший ошую, улыбнулся и поклонился кому-то. Александр, с интересом посмотревший туда же, увидел, что Ратмир переглядывается с юной синеоокой девой, одетой богато, но неброско. Серебристо-синий плат красиво лежал на ее темно-русых волосах и оттенял тонкие черты лица. Девушка заметила интерес молодого князя к себе, поклонилась ему и, заливаясь нежным румянцем, склонила голову. Женщина, стоявшая рядом, также улыбнулась Ратмиру, но, увидев взгляд Александр, нахмурилась и отвернулась.
Молодой князь справился у Ратмира о том, кто это, и ожидал услышать, что девушка — его остуда. Но Ратмир отрицательно покрутил головой и, улыбаясь, сказал, что девушка — его сродница по матушке — двоюродная сестра. А та женщина рядом — его тетка. Выждав немного и заметив интерес князя, Ратмир стал тихо рассказывать, что сестру зовут Еленой и что она дочь убиенного боярина Семена Борисовича, ярого противника его батюшки Ярослава Всеволодовича и сторонника Внезда Водовика. Александр внимательно слушал, замечая, что чем далее он смотрит на сестру Ратмира, тем более она нравится ему. На взгляд ей было лет четырнадцать. Она была стройна, бледна, но черты ее лица были удивительно благородны, тонки и красивы. От Ратмира князь узнал, что вся ее семья после погрома их двора поселилась на владычном подворье и находилась под опекой владыки. Дядья Елены, из которых известен был Михаил Борисович, бежали со своими дворами в Черниговскую землю с посадником Внездом. С ними ушли и братья Елены — сыновья покойного Симеона Борисовича. Семьи свои беглецы заблаговременно отправили куда-то ближе к орденскому рубежу. Теперь же дядя Михаил дал о себе весть вдове погибшего брата и предлагал перебраться ей и дочерям покойного на Черниговщину. Александр поинтересовался, что же отмолвили беглому боярину. И Ратмир ответил, что его тетка-вдова пока из Новгорода никуда уезжать не хочет. Часто ездит молиться ко гробу покойника-мужа в Юрьев монастырь, налаживает разоренное хозяйство да наводит порядок в ограбленных во время смуты ближайших селах. Как ни странно было это, но Александр воспринял эти слова с большим удовольствием и кивнул головой. А Ратмир внимательно посмотрел на своего молодого друга и господина князя Александра.
Новый 6740 год (1232 г. от P. X.) принес в Новгород Великий новые тревоги. Беглый новгородский тысяцкий Борис Негочевич со своими сподвижниками явились из Чернигова во Псков, схватили наместника князя Ярослава Всеволодовича боярина Вячеслава, избили и оковали его. По всему видно было, что псковские мужи во многом поспособствовали княжеским супротивникам в этом деле. Однако понимали, что это может вызвать княжескую грозу, и направили в Новгород Великий своих посылов, чтобы изложить Ярославу Всеволодовичу или молодым новгородским князьям Феодору и Александру требования беглых новгородских бояр. Те же просили отпустить на волю их семьи в обмен на Вячеслава и его людей. Все эти события всколыхнули Новгород. Тайные супротивники князя Ярослава, затаившиеся до времени, сеяли смуту в умах черного люда, подбивали его к мятежу. Ползли слухи, что князю Ярославу дела нет до новгородских неурядиц, что оставил Новгород Великий сыновьям, а сам сидит в любимом своем Переславле, занимается делами Низовской земли, охотится да гуляет с двором и дружиной.
Известия о произошедшем были срочно отправлены князем Феодором в Переславль-Залесский. И через двенадцать дней после прибытия псковских послов князь Ярослав Всеволодович уже въезжал на княжеское дворище Великого Новгорода. Еще за день до подхода к Новгороду распорядился, чтобы схватили псковских посылов и посадили их в поруб под стражу на Городище в гриднице. Князь Феодор исполнил веление батюшки немедля. Ярослав Всеволодович был доволен сыном и при встрече прилюдно расцеловал его. Затем во Псков был послан ближний боярин князя с требованием отпустить Вячеслава и княжеских людей. Что же касалось беглого тысяцкого Бориса и других супротивников-новгородцев, то им князь Ярослав велел путь указать прочь из Пскова. Боярин уехал.
В ожидании известий прошла неделя. Новгород затих, как лес перед грозой. На осьмой день из Пскова прискакал муж, передавший условия псковского веча. Псковичи настаивали возвратить опальным новгородцам их семьи и их имущество. При исполнении этих условий обещали отпустить Вячеслава. Так наступило размирье, тянувшееся все лето. Князь Ярослав велел перекрыть все пути на Псков и не пускать туда купцов и торговый люд. Теперь уже псковичам пришлось несладко. Цены во Пскове на хлеб и другую снедь побежали вверх. Особенно стало тяжело с солью, которую покупали по семь гривен за берковец[120]. Наконец к Успению в Новгород пришла весть, что Вячеслав и княжеские люди отпущены из Пскова. В ответ князь Ярослав Всеволодович велел отпустить с Городища псковских посылов, жен и семьи опальных новгородских бояр, чтобы шли, куда глаза глядят. Мира же со Псковом не взял.
Отсияло летнее солнышко, отморосили холодные осенние дожди. Князь Ярослав уезжал надолго в Переславль по делам и опять возвратился. Вот сковало землю морозом, и первый снег укрыл ее. В начале зимы в Новгород пришло псковское посольство с поклоном и просьбой ко князю Ярославу. Псковичи полностью признавали его власть над собой и просили к себе на княжение его сына Феодора. Просьба псковичей сильно испугала молодого князя, но он и вида не подал. Правда, один на один просил батюшку не отпускать его из любимого им Новгорода во Псков. Отец внял словам любимого и послушного сына. Во Псков решил посадить шурина князя Юрия Мстиславича— младшего брата своей жены Феодосии. На том и порешили. Князь Юрий со своим двором и псковским посольством двинулся принимать псковский стол, а новгородские беглые бояре решили искать заступничества в Чудской земле у немцев. Со своими семьями и дворами они оставляли Псков и направлялись в Медвежью Голову (Оденпе). Тревоги во Пскове и Новгороде временно улеглись.
Тревожной стала наступившая зима для Северо-Восточных русских земель. По замерзшим дорогам и первому снегу воинственная мордва стала совершать грабительские набеги на Нижегородскую и Муромскую волости. Конные отряды мордвы, обходя стороной крепкие грады, жгли деревни, села, храмы, монастыри, брали в полон русичей, мурому, мещеру, угоняли с собой скот и лошадей. Великий князь Юрий решил дать отпор мордве соединенными силами владимиро-суздальских и муромо-рязанских князей. Послал он и в Переславль-Залесский к брату Ярославу. Ярослав же решил отправить в поход против мордвы своего старшего сына Феодора. В Новгород послание Ярослава Всеволодовича пришло у же в начале декабря. Феодору было велено оставить новгородский стол на брата Александра и выступать в поход не мешкая. Здесь молодой князь уже ослушаться батюшку не мог. С Неле он простился очень быстро и уже по пути. Потом полдня догонял свой небольшой отряд, ушедший на Заборовье.
В Переславле сборы были тоже недолги. С Феодором уходило в поход двести переславских и двести дмитровских конных воев. Батюшка благословил его. Матушка обняла, поцеловала, поплакала и перекрестила. И князь Феодор двинулся во главе своего небольшого полка в дальний поход к восточным рубежам Руси. Много страшного и жестокого, того, что происходит на войне между людьми враждующих сторон, видел он там.
Владимиро-суздальские и муромо-рязанские полки, которые вел старший сын великого князя Всеволод Юрьевич, сурово карали мордву за разорительные набеги на русские земли. Горели мордовские городки, села и языческие капища, взятые изгоном русской конницей. Дымами десятков пожарищ была окутана мордовская земля. То там, то здесь вдоль дорог встречались посеченные и побитые стрелами мордовские мужи и ратники. Плакали от горя и разлуки мордовские женки и дети, угоняемые русичами в полон. Плакали от радости русские, муромские и мещерские полонянники, освобожденные русскими воями от рабства и возможной продажи где-нибудь на торгах у Русского или Греческого моря. Морд