– Я так и думал, посол, – сказал Баркук. – Так и думал: они все из рода Чингисхана.
Да, ему все было ясно. Это не просто завоеватель. Имя Чингисхана звучит для него как святыня! Когда для всего остального мира это чума и проказа. Тимурленг был монголом и пришел в мир продолжить дело монголов – завоевать весь белый свет. Предать его огню и утвердиться навеки. Это был второй потрясатель мира – верный продолжатель дела Чингисхана, недаром чагатайский эмир из кожи вон лез, чтобы стать ближе к этому имени и этой крови. И недаром этот хитрый посол много раз упомянул имя безжалостного покорителя мира. Именно такие послы около двух веков назад и расходились во все стороны света, отправленные лично из ставки Чингисхана, часто они одевались торговцами и получали для убедительности целые караваны, подолгу оставались в городах-оазисах, а потом приносили сведения, с кем они говорили, о чем, какие крепости видели, как вооружен противник, сколько у него сил и как лучше поглотить новую страну, вставшую на пути. А еще Баркук знал, что Тимурленг безжалостно истребляет, буквально как насекомых, жителей Кавказа, откуда он, султан Египта, был родом. Кровь его родного племени на руках Тимурленга.
Вот о чем думал султан Баркук, выслушав посла от грозного азиатского Хромца. Он отпустил Шейха Саде и посмотрел на плотную занавесь. Та колыхнулась, и к нему вышел Ахмад Джелаир, бледный и несчастный султан-поэт. Он, на которого напал чагатайский тать и обобрал до нитки, с великим вниманием слушал этот диалог. Баркук поймал взгляд изгнанника. Тимурленг пришел и лишил этого человека трона, богатства, семьи, жен, детей, родной страны, и все это сделал вот так запросто, не моргнув и глазом. И случилось это всего полгода назад! Буквально вчера.
– Что скажешь, мой друг? – спросил Баркук.
– Не верь его послу, мой добрый султан, – попросил Ахмад Джелаир. – Вначале Тимурленг откусит руку, а потом…
Лишенный своего государства султан замолчал и потупил взор.
– А я и не поверил ему, – ответил султан Баркук. – Ни единому слову. Хочет быть осведомленным обо мне? – Он усмехнулся. – Какая наглость! Он и стелет не очень-то гладко, поучает, давит, а спать, я уверен в этом, совсем жестко будет. Я должен подумать.
Ахмад Джелаир поклонился и отошел. Но думал султан Баркук недолго. Очень скоро он подозвал одного из своих приближенных командиров и сказал:
– Убейте посла. Убейте всех, кто пришел с ним. Без свидетелей. Сделайте так, как будто их и не было. Во имя Аллаха, переговоров я вести с ними не намерен. – Ахмад Джелаир, стоявший невдалеке, вздохнул с величайшим облегчением. – Мы будем готовиться к войне с этим людоедом.
А людоедство между тем продолжалось, но теперь на территории Ирака. Как всегда, вынужденное людоедство. В горах, недалеко от Багдада, была неприступная крепость Тикрит. Ее защитники отказались подчиниться Тимуру, даруга крепости долго водил государя за нос, посылал то братьев, то мать с подарками, но сам не выходил, и в конце концов Тимур рассвирепел. Потом, в ходе штурмов, защитники крепости пожалели, что сразу не сдали Тикрит, но было поздно. На Тимура работали лучшие фортификаторы своего времени. Они знали, как делать самые хитрые подкопы и обрушать самые грозные цитадели. Тимур взял большой кровью эту крепость, из голов защищавших построил башни. И снес три стены крепости, оставив только одну, четвертую, как обелиск в память о своей мощи, чтобы все видели, какой неприступной и грозной была эта крепость и что от нее осталось.
И чтобы наконец-то поняли – для него нет предела. Ни высоты, ни численности, ни силы.
Правители Мосула и Ирбиля сами пришли к нему с дарами и поклялись верно служить. Тимур шел вперед, и даруги крепостей приходили к нему кроткие, как дети, и склоняли головы. Кого-то он журил, что не сразу пришли, не встретили его по дороге, кому-то грозил пальцем, как грозят пальцем мальчику-шалуну, но все-таки раздавал с щедрого плеча «халаты милости» и «пояса подчинения». Склонившие голову города, разумеется, были частично обобраны, но жители остались живы, и даже даруги, присягнувшие Тимуру, сохранили свои посты. По сути, это был триумфальный поход по Ближнему Востоку, и скоро Тимур оказался не только на границе с Сирией, которая подчинялась мамлюкам Египта и откуда пока не было никаких вестей, но и с Турцией, которой правил грозный султан Баязид.
Вблизи Мардина, еще одной неприступной крепости, где он отдыхал в садах и ждал повиновения от местного даруги, к нему и пришла эта страшная, черная весть…
Получив в наследство от отца область Фарс со столицей в Ширазе, царевич Умаршах, которому на тот момент исполнилось сорок лет, в течение ближайшего года успешно расширял свои владения. Дети учились у отца – они брали все, что видели. Такова судьба любого завоевателя: не ты возьмешь – у тебя возьмут. Хватай и держи покрепче, рычи и присматривай, что прихватить еще.
Истина в движении.
Умаршах захватил крупные крепости – Истахр, Фадак, Шахрияр, оставалась осажденной крепость Сирджан. Тут Умаршах и получил письмо, в котором отец просил его оставить осады горных цитаделей Фарса на своих бахадуров, и они, мол, разберутся, и просил его с войском прибыть к себе. Слово отца – закон. Умаршах призвал к себе командиров, отдал распоряжения и выдвинулся в поход. Он быстро шел на запад дорогами Шулистана, потом Курдистана и смотрел на горные крепости, разбросанные тут и там. Каждая из них затаилась при виде спешащего войска. В каждой сидел мелкий князек или даруга, которые не желали просто так сдаваться. Они не могли представлять никакой реальной угрозы разрастающейся империи великого эмира Тимура, но рано или поздно этих владетелей нужно будет выбить из их орлиных гнезд и поставить туда своих людей. И вот на пути царевича оказалась небольшая горная крепость Хурмат. Умаршах с небольшим отрядом командиров приблизился к ней. С ним был десятилетний сын Пир Мухаммад Мирзо. Он всюду следовал за отцом: это была его работа – смотреть, как поступает в той или иной ситуации отец. Бахадуры въехали на холм. Горная крепость высилась перед ними с грозными башнями и стенами. Начался январь 1394 года. Холодные ветры задували по всей округе, скалы Курдистана были неприветливы и суровы. Казалось, в крепости никого нет. И вдруг – посвист стрелы. И этот страшный хрип, который услышали все и который уже никто и никогда не забудет. Свита сразу и не поняла, что случилось. А потом увидели, как Умаршах валится из седла. Спрыгнув с коней, они бросились к нему, упали перед ним на колени. Тут же стоял и Пир Мухаммад Мирзо – он смотрел на отца, и ему было отчаянно страшно. В шее Умаршаха торчала стрела. Они закрывали руками рану, но кровь хлестала, обагряя руки приближенных. Умаршах хрипел, вытаращив на них глаза, но сказать ничего не мог. Жизнь очень быстро ушла из его глаз – через минуту они были мертвы. Жизнь принца растаяла среди скал и горных дорог, под зимним небом Курдистана. Только камни обильно окрасились кровью.
Никто не мог поверить тому, что случилось.
Воистину, это была непоправимая катастрофа. Умаршах находился в самом расцвете сил! Править и править, воевать и воевать! Весь мир был перед ним. Сын дольше всех держал отца за руку, шептал его имя, плакал. Не мог осмыслить случившееся. Впрочем, рыдали все. И только потом, когда горе стало оборачиваться гневом, посмотрели на крепость. На проклятую горную крепость Хурмат. Месть! Страшная месть ждала всех, кто был за этими стенами. Месть ждала саму крепость!
Решили никого не оставлять в живых. И ничего не оставлять от самих стен. Что стало с крепостью, ее защитниками и обитателями, красноречиво сказал летописец: «Воины громко плакали и вопили и, плачущие, разнесли ту крепость в пух и прах, никого дышащего живым не оставили». Стрела, выпущенная из лука безымянным воином, как его назвал летописец, «несчастным безумцем», уничтожила и сровняла с землей целый город.
Но еще нужно было сообщить черную весть Тимуру. Решили не посылать отдельно кого-то, да никто и не осмелился взять на себя такую ответственность. Решили приехать и сказать сообща. Пусть вина будет общей.
Они подъехали к ставке государя вблизи Мардина в полном молчании. Вначале о трагедии узнали приближенные Тимура из его свиты. И тут никто не мог поверить в случившееся. И никто не знал, как сказать о том государю. Выждав, пошли к нему.
Тимур ожидал Умаршаха в саду. И вот они появились – их было много. Скорбные лица. Сами будто тени. Тимур сразу вспомнил тот скорбный день, самый тяжкий в его жизни, когда он, возвращаясь с триумфом, увидел процессию в черном, идущую к нему навстречу из Самарканда. Тогда ему сообщили о смерти Джахангира. Тимур увидел испуганное и несчастное лицо внука – Пира Мухаммада Мирзо. И сразу стал искать взглядом другое лицо, которое сейчас хотел увидеть более всех других на свете, но его не было! Умаршаха с ними не было.
Ему сказали. Постарались это сделать все вместе. Тимур долго молчал. Он не зарыдал. Сдержался. Ему хватило сил. Но лицо его было каменным. Не живым.
Потом он вымолвил:
– Поистине, мы принадлежим Аллаху – и к нему возвращаемся.
Летописец сказал: «Сахибкиран, услышав эти слова, будучи стойким, как гора, и следуя аяту Корана: “Терпи же, ведь твое терпение – только с Аллахом”, подумал и принял решение судьбы».
Никто не видел, как он прощался с Умаршахом. Никто не видел его глаз, не слышал его голоса. Несколько часов он пробыл один на один с телом второго любимого сына, которого искренне и заслуженно считал героем.
Тимур распорядился немедленно доставить тело сына обратно в Шираз и отдал трон Фарса царевичу Пиру Мухаммаду Мирзо, в котором сам Умаршах видел своего наследника. Из Шираза тело Умаршаха было доставлено в Кеш, в фамильную усыпальницу, где уже были похоронены многие: и отец Тимура – Тарагай, и наставник шейх Шемс Ад-Дин Кулаль, и Джахангир, и женщины их рода.
Но жизнь продолжалась, и надо было продолжать воевать. После долгих уговоров и штурма Тимур наконец-то взял Мордин. Тут к нему пришла счастливая весть из Султании: у его младшего семнадцатилетнего сына Шахруха родился первенец, мальчик. Его назвали Улугбек, что означало «великий и старший бек».