И только после этого, в настроении благостном и воинственном одновременно, Тимур выдвинулся из пределов Самарканда. Опять же, как сказал летописец: «В месяце раджаб восьмисотого года – года Барса (март – апрель 1398 года. – Авт.) – счастливый Сахибкиран с целью священной войны отправился в Хиндустан». Благодаря этой доброй цели, от Господа всевышнего ему стала ясно видной «помощь от Аллаха и близкая победа».
В сущности, безбожниками, даже с мусульманской позиции, индийцы не были. Тимур шел войной против Делийского султаната, а в нем официальной религией был ислам, и даже официальным языком был персидский, а управляли султанатом в разное время таджики и тюрки. Мусульманская экспансия век за веком, с первого тысячелетия, шла активно не только на запад, но и на восток. Сколько индийцы, буддисты, индуисты, кришнаиты, ни сопротивлялись этому нашествию, но в конце концов отступали и сдавались. Делийский султанат в двенадцатом веке создала афганская династия Гуридов (они были таджиками-суннитами), она же отстаивала его от нашествия монголов, от среднеазиатских правителей, в том числе и от чагатаев. И она же старалась распространить свое влияние на весь Индостан. В тринадцатом веке Делийский султанат был мощнейшей державой на юге Евразийского континента. Но, покорив почти весь гигантский полуостров, султанат не смог удержать завоеванного, потому что растратил много сил и преступно ослабил себя. В начале четырнадцатого столетия от него стали отваливаться огромные территории, на которых образовались новые государства, как, например, Бахманидский султанат, занявший весь центр Индостана. К концу четырнадцатого века Делийский султанат был все так же сказочно богат, как и прежде, но занимал лишь северную часть полуострова, он был откровенно слаб, и к тому же, как любое слабое государство, его раздирали междоусобицы. Об этом не мог не знать Тимур, шпионы которого обильно рассыпались по всему исламскому миру. В сущности, Делийский султанат представлял собой огромный ларец с золотом и драгоценными камнями, на котором висел никудышный проржавевший замок. Только ударь посильнее – и все будет твое.
Тимур поступил хитро – он объявил всему исламскому миру, что идет под знаменем газавата, и поэтому он должен был истребить по дороге всех неверных. Даже если для этого потребуются великие усилия. Они потребовались в горах Юго-Восточного Афганистана, где скрывались кафиры-нуристанцы, закоренелые язычники, не желавшие исповедовать ислам. Тимур заставил свою армию гоняться за ними по снежным перевалам Гиндукуша, по ущельям и расселинам, по вершинам гор, завладевая их укреплениями. Его бахадуры срывались со скал и разбивались, шейхи провозглашали их мучениками за веру, в ущелья с узких каменистых дорожек летели вниз несчастные лошади и верблюды, которых тащила армия, часто со своими погонщиками; самого Тимура, человека уже далеко не молодого, то и дело спускали с гор в плетеной корзине. Его энтузиазм, с которым он взялся за дело, мог и вдохновить, и напугать кого угодно. В каждой взятой горной крепости из отсеченных голов неверных кафиров жестокие чагатаи возводили столь привычные башни. В это же самое время один внук Тимура – Пир Мухаммад – осаждал большой город Мултан, другой внук – Мухаммад Султан – продвигался севернее на еще более крупный город Лахор[36].
Самые неприступные города-крепости не выдерживали натиска чагатаев. Тальмина, Шахнаваз, Битнир, Аджудан…
И везде все одно и то же: штурм, сопротивление, захват, резня. Тысячи убиты, тысячи пленены. Пирамиды из голов. Эти пирамиды стали визитной карточкой Тимура в каждом взятом им силой городе. Именно в эти месяцы в субтропическом климате Индии у Тимура страшно разболелась нога, его пробитое стрелой колено. Ничто ему не помогало. Лекари крутились вокруг него и каждый день прощались с жизнью. Чем больше он отсекал голов, тем страшнее болело колено, а чем сильнее оно болело, тем выше были пирамиды из человеческих обрубков. Под Битниром он готов был потерять сознание от боли, и от его искаженного мукой лица приближенные буквально шарахались в стороны.
Упорнее всех сопротивлялся город-крепость Аджудан. Его население состояло из индусов-огнепоклонников и индусов-мусульман. Они мирно уживались друг с другом вместе. Никто из них не желал другому зла. И мусульманам не нужен был газават Тимурленга. Все уже знали, что азиатский монстр обезумел и движется одной смертельной лавиной. Ему уже все равно, кто мусульманин, кто нет. Он убивает всех мужчин, кто пытается защитить свой очаг и свою семью, а женщин и детей, кого не убьют во время резни, забирает в качестве рабов. И еще знали, что Тимур не пропускает ни одной крепости – и чем сильнее сопротивление, тем страшнее кара. У жителей Аджудана было два варианта – открыть ворота и стать рабами или сражаться. Третьего было не дано. Но перед тем, как сделать выбор, каждый мужчина поговорил со своей семьей. Это было общее решение. Никто не хотел идти в рабство. В первую очередь этого не хотели женщины. Индусы-огнепоклонники заперли своих жен и детей в домах и сожгли их. Индусы-мусульмане просто вырезали свои семьи. И только после этого мужчины стали сражаться с врагом. Такого сопротивления, как в Аджудане, Тимур не видел уже давно. Взяв город, перебив всех защитников, озлобившийся Тимур забыл даже про пирамиды из голов – он велел сжечь и разрушить до основания сам город.
В эти дни он уже не мог сам передвигаться. Не мог сесть на коня. Колено отказывало. Боль обжигала завоевателя все время, не отпуская ни на мгновение. Его носили в паланкине. Оттуда, когда отбрасывали полог, он смотрел на штурм крепостей и отдавал новые приказы. Страшный зверь смотрел из-за двух пологов на несчастный мир, султаном которого он вознамерился стать в единоличном порядке. Демон смотрел на мир, и адов огонь был в его глазах.
Были взяты еще десятки крупных городов-крепостей и сотни малых, прежде чем войско Тимура вышло на просторы к Дели. Обоз был переполнен несметными богатствами, вывезенными из захваченных городов. А еще были пленные – многие десятки тысяч индусов двигались с обозом: мужчины, женщины, дети. Как будто шло переселение народов. Все пленные выполняли работы. Мужчины занимались тяжелым физическим трудом – вырубали джунгли для прохода войска, валили лес для строительных работ, сооружали башни для штурма новых крепостей, гнали скот, молодых женщин чагатаи взяли в качестве наложниц, другие женщины готовили для армии еду. Тысячи детей с плачем просто тащились рядом. Но хвост из пленных уже давно превышал в несколько раз численность армии захватчика.
Тимур собрал военный совет в своем просторном шатре. Слово взял Джахан-шах.
– Государь! Мы в чужой стране, нас все ненавидят и все желают нам смерти. За нами под конвоем следуют более ста тысяч врагов – мужчин-индусов. Кто-то из них ремесленник, кто-то воин, не важно. Они смирились, только покуда над ними наши отточенные мечи. Доверия к ним нет. Если снять путы с их рук и вложить в эти руки ножи, они перережут нам глотку. А битва с делийским султаном приближается. Мы уже слышим трубный вой его страшных чудовищ, боевых слонов, которые готовы затоптать нашу армию.
Полководцы одобрительно закивали.
– Говори яснее, Джахан-шах, – сурово попросил Тимур.
– Мы думаем, государь, – он оглянулся по сторонам, ища поддержки у других командиров, – что, когда мы двинемся на врага, двинемся все разом, да поможет нам Аллах, и оставим обоз позади, наши пленники сумеют освободиться и перебегут к султану.
Теперь его полководцы одобрительно загудели. «Джахан-шах прав!» – говорили они. Великий обоз не на шутку беспокоил чагатаев!
– Еще точнее, – потребовал завоеватель. Колено нестерпимо ныло, и Тимур был зол, что никакие снадобья не помогают. – Пока я слышу лепет ребенка! Не ходи вокруг да около. Ну же?
Джахан-шах вспыхнул лицом от такого выпада повелителя. Но только поклонился.
– А еще точнее, государь, они вооружатся тем, что есть в нашем обозе, а он полон мечей, ножей, луков и копий, и ударят нам в спину. Охраны, которая есть теперь, не хватит. И оставить четверть армии, чтобы держать их на поводке, мы тоже не имеем права. В этом краю нам нужна только победа, потому что отступать некуда, кругом эти проклятые джунгли. Обезьяний край! Пленные могут лишить нас этой победы. Уже не первый день мы говорим об этом на привалах, – оглядев многих, честно признался он. – Но теперь нужно решить, как нам быть, государь.
– И до чего же вы договорились, беки? – Тимур обвел тяжелым взглядом своих полководцев. – Что решили на привалах? – Он не снимал руки с пылающего болью колена. – Как же нам быть?
Все молчали.
– Ну, Джахан-шах?
Тот опустил взгляд.
– Мы должны умертвить их.
А вот тут голоса были разными! Полководцы горячо зашептались, но не все одобрительно. Далеко не каждый готов был ответить именно так. Кто-то искренне возмутился жестокому предложению Джахан-шаха. Глядя на своих бесстрашных львов, Тимур думал. Это была еще одна тяжелая дума. Вершителя мира, хозяина судеб. Потом он сказал:
– Вынесите меня из шатра.
Крепкие слуги подхватили его кресло и вынесли на томительно влажный воздух. Тимур смотрел на гигантский лагерь, раскинувшийся перед ним. Для лагеря им досталось просторное плато. Вокруг были джунгли, скалы и снова джунгли. Воистину, проклятая земля! – думал он. – Как зудящая рана в его колене! Покорить ее и уйти отсюда! Уйти поскорее! Но вначале взять все, что позволит Аллах взять для строительства великой мусульманской столицы мира, для родного, милого сердцу Самарканда! А в лагере хозяева и рабы как могли уже нашли общий язык, их костры горели неподалеку друг от друга, они рядом готовили пищу. Наконец, многие пленники были мусульманами. Женщины-индуски утоляли мужской голод его солдат, обстирывали их и готовили им, мужчины-индусы смирились и, когда не вырубали джунгли, тоже прислуживали его бахадурам. Что же будет в ближайшие часы? Ад! Еще один ад! Тимур уже видел, как эта земля взбухает от крови, словно от многодневного тропического ливня, он уже слышал крик многих тысяч умирающих под саблями и ножами людей. Десятки тысяч будут расставаться с жизнью! Готовые к смерти и не готовые к ней. Но принять ее придется. Выбор уже сделан.