ултана. Еще одно наказание Аллаха или еще одна причина действовать упрямо и не сворачивать со своего мессианского пути? Ведь, на радость ему, были другие внуки и уже были правнуки – его гордость и надежда. У Мухаммада Султан-шаха тоже подрастал сын – семилетний Мухаммад Джахангир, названный в честь деда.
Тимур выбрал второе. Он как будто соревновался с Богом. Тот отнимал у него любимых людей, а Тимур назло всем, именем Бога, уничтожал все живое на своем пути. Все созданное Господом. И в первую очередь – людей, а человек, как известно, венец Его творения. Хотелось ли Богу таких жертвоприношений? Но они только множились. Воистину, упрямства и гордыни Тимуру было не занимать. Но кто способен выиграть в таком соревновании с Создателем?
Для детей, внуков и правнуков эмир Тимур решил изложить свои мысли о том, каким должно быть государство великих чагатаев, которое они однажды унаследуют от него.
Тимуру очень полюбились сады Дилькушаи. Именно тут, в тени фруктовых деревьев, в благоухании цветов, государь и диктовал секретарям важный трактат. Итоги жизни великого царя! Сахибкиран назвал его «Уложением великого эмира Тимура Гургана».
– Моим детям, счастливым завоевателям государств, моим потомкам – великим повелителям мира.
Он отчего-то был уверен, что его дети и внуки, «дружно встав плечом к плечу», пойдут сообща вершить великие дела. Завоевывать мир! Ах, эти упоительные иллюзии великих завоевателей! Откуда в них такой практицизм, пока есть физические силы убивать и стяжать, и такая сентиментальная наивность, что касается самого ближайшего будущего, когда их уже не будет на земле? А час великого полководца уже пробил – где-то совсем рядом звучал бой часов, отсчитывая сроки, и этот гул уже шел по земле, и вечность звала его. Но Тимуру об этом было неведомо – кажется, он искренне верил, что будет жить всегда, что победит время, как татарского хана, персидского шаха или турецкого султана.
– Да будет им известно, что, в полной надежде на милосердие Всевышнего, я убежден в том, что многие из них наследуют мой могущественный трон. Это побуждает меня изложить для них правила, которыми я руководствовался сам. Строго соблюдая эти правила, они могут упрочить за собою то счастье, которого я достиг столькими беспокойствами, трудами и опасностями, которое дано мне небом, благотворным влиянием религии Магомета, да даст ему Бог мир, и могущественным ходатайством потомков и сподвижников его. Пусть эти правила послужат им руководством как в их поведении, так и в управлении государством, дабы они могли сохранить то государство, которое я им оставляю.
Тимур встал. Хромая, он прогуливался между клумбами цветов. Писцы наблюдали за ним в благоговейной тишине.
– Всех правил двенадцать, – сказал государь. – Ничто лучше не доказывает их важности, как то, что я извлек из них: они помогли мне достигнуть власти, завоевать государства, упрочить за мной завоевания и сделать меня достойным трона. Итак, слушайте внимательно. – Он обернулся к писцам. – Правило первое. Я заботился о распространении религии Бога и закона Магомета, этого избранного Богом сосуда: я поддерживал ислам во всякое время и во всяком месте.
Да, он говорил так, но вспоминал ли он тысячи правоверных мусульман, иранцев и индусов, из чьих отрезанных голов выросли башни по всей Азии?
– Правило второе. Я разделил преданных мне людей на двенадцать классов: одни из них помогали мне своими подвигами, другие – советами, как при завоевании государств, так и при управлении ими. Я пользовался ими, чтобы укрепить замок моего счастья; они были украшением моего двора.
Это несомненно, Тимур умел управлять и манипулировать людьми! Он это делал лучше многих! Его государственная машина работала днем и ночью, на полную мощь и всем на зависть.
– Третье. Советы с мудрыми, предусмотрительность, бдительность и деятельность помогли мне побеждать войска врагов и завоевывать области. В управлении я руководствовался кротостью, человеколюбием и терпением; я наблюдал за всеми, прикрываясь личиной бездействия, был одинаково благосклонен как к врагам, так и к друзьям.
Кротость, человеколюбие и терпение… Две тысячи живых человек, тоже мусульман, замурованных в стены, вопящих, обреченных, могли бы подтвердить его слова!
– Четвертое. Надлежащий порядок и соблюдение законов послужили основанием и подпорой моей судьбы, фортуны. То и другое так укрепили мою власть, что визири, эмиры, солдаты и народ не домогались повышения, а каждый довольствовался своим местом.
Его смертельно боялись даже свои – это правда. И подчас довольствовались одним только его благосклонным взглядом.
– Пятое. Чтобы воодушевить офицеров и солдат, я не щадил ни золота, ни драгоценных камней; я их допускал к своему столу, а они жертвовали для меня своей жизнью в сражениях. Оказывая им милости и входя в их нужды, я обеспечил за собой их привязанность.
Годами они не вылезали из походов, питаясь чужой кровью и плотью, став машинами для убийства. Тимур и впрямь сколотил страшную армию, самую сильную для своих времен!
– И так при помощи доблестных вождей и моих воинов я сделался властелином двадцати семи государств: я сделался государем Ирана, Турана, Рума, Магреба, Сирии, Египта, Ирак-Араби и Ирак-Аджеми, Мазандарана, Гиляна, Ширвана, Азербайджана, Фарса, Хорасана, Четте, Великой Татарии, Хорезма, Хотана, Кабулистана, Бактерземина и Индостана. Все эти страны признали мою власть, и я предписал им законы.
А нужны были его законы индийцам, чья цивилизация существовала уже тысячи лет до эмира Тимура? Но вот пришли монголы Сахибкирана и стали вырезать всех подряд, устанавливая свои порядки. Спросили ли иранцев, также носителей древней арийской культуры: нужны им были чужие законы, хотели они погибать под мечами фанатиков-джихадистов?
– Надевая на себя царский плащ, я тем самым отказался от покоя, какой вкушают на лоне бездействия. С двенадцати лет от рождения я разъезжал по разным областям, боролся с несчастьем, составлял проекты, поражал неприятельские эскадроны, свыкался с видом возмущений офицеров и солдат, привыкал выслушивать от них резкие слова, но терпением и мнимой беззаботностью, от которой я был далек, мне удавалось умиротворять их. Наконец я бросался на врагов. Таким образом мне удавалось покорять провинции и даже целые государства и далеко распространять славу моего имени.
Распространять славу своего имени – это он воистину умел! При его имени вздрагивали так, словно конец света уже был близок, и бежали прочь!
– Шестое. Справедливостью и беспристрастием я приобрел благосклонность созданий Божьих. Свои благодеяния я распространял и на виновного и на невиновного; мое великодушие обеспечило мне место в сердцах людей; правосудие управляло моими решениями. Мудрою политикой и строгою справедливостью я удерживал своих солдат и подданных между страхом и надеждой. Мои воины были осыпаны моими подарками. Я имел сострадание к низшим и к самым несчастным классам государства. Я освобождал угнетенного из рук гонителя и, раз убедившись во вреде, причиненном лицу или имуществу, я произносил приговор по закону и никогда не подвергал невиновного наказанию.
Да он был почти святой!..
– Всякий, поднимавший против меня оружие для разрушения моих намерений, как только умолял меня о помощи, был принимаем мною благосклонно. Я возвышал его в чинах и зачеркивал его вину пером забвения; и если его сердце было еще озлоблено, то мое обращение с ним было таково, что я успевал наконец изгладить самый след его неудовольствия.
Воистину святой! Это подтвердили бы пленники его «индюшачьей фермы» под Самаркандом, султаны и шахи, которых вырезали при первом удобном случае, чтобы избавиться от лишних хлопот.
– Седьмое. Я оказывал почтение потомкам пророка, ученым, богословам, философам и историкам. Я уважал их и почитал. Храбрые люди были моими друзьями, потому что Всевышний любит храбрых. Я сходился с учеными и снискивал расположение тех, у которых была благородная душа.
Защищавший свою родину благородный и храбрый Шах Мансур, чью отрезанную голову бросил к ногам Тимура его внук, вряд ли бы с этим согласился, как и другие убитые защитники своих земель, коим не было числа.
– Я прибегал к ним, и их благословение доставляло мне победу. Я покровительствовал дервишам и факирам. Я тщательно избегал причинять им малейшую печаль и ни в чем им не отказывал. Те, которые дурно отзывались о других, были удаляемы от моего двора. Их толкам не придавалось значения, и я никогда не слушал их клеветы.
Да, блаженные нравились Сахибкирану, как нравятся блаженные почти всем диктаторам. От них не исходит угрозы. Быть милостивым с блаженным – легче легкого!
– Восьмое. Я был настойчив в моих предприятиях. Раз предпринятый проект, каков бы он ни был, овладевал всем моим вниманием, и я не оставлял его, пока не имел успеха. Поступки мои не противоречили моим словам, и я не поступал сурово.
Увы, кривым было зеркало, в которое смотрелся Тимур!
– Я никому не досаждал из опасения, чтобы Всемогущий не поступил со мною сурово и не подавил меня тяжестью собственных моих деяний. Я воздерживался от лихоимства и притеснений.
Как это верно, но это касалось только жителей Мавераннахра, остальным такого счастья не досталось!
– Вы успеваете? – спросил он у писцов.
– Да! – в один голос ответили те.
Тут попробуй не успей!
– Хорошо, – кивнул Тимур. – Девятое. Я знал состояние народа. Я посадил в каждой стране моего царства человека испытанной честности, чтобы он извещал меня о поступках и поведении народа и солдат и чтобы он давал мне знать о всех непредвиденных событиях, которые могли интересовать меня. Когда я открывал малейшую ложь в его донесениях, то строго его наказывал. Как только я узнавал о каком-нибудь случае притеснения или жестокости правителя, солдат или народа, то я давал виновным чувствовать всю строгость правосудия.
Именно против людей «испытанной честности», алчных наместников Тимура, и вспыхивали восстания, которые потом приходилось вновь и вновь заливать кровью.