"При сем имею честь представить вашему превосходительству копию добытой агентурным путем избирательной платформы РСДРП, Означенная платформа в рукописи переслана из-за границы и подлежит отпечатанию под непосредственным присмотром члена ЦК — "Серго", упоминаемого в моих предыдущих представлениях и ныне, по сведениям агентов, находящегося в г. Киеве.
К сему ходатайствую перед вашим превосходительством сведения о месте нахождения "Серго" использовать без указания источников на г. Москву. И докладываю, что о поступлении подлинника "платформы" известно лишь двум лицам, почему и дальнейшая разработка по сему делу крайне нежелательна ввиду опасности безусловного провала весьма серьезной и ответственной центральной агентуры".
Ничего плохого Орджоникидзе не подозревал. Малиновского он нисколько не опасался, тем более что после Праги их отношения стали теплее. Серго и сейчас сказал ему чистую правду. Рукопись Ленина он действительно собирался печатать в Киеве. Нашел подходящую типографию, условился с владельцем, только тот в последний момент оробел, отказался от своего слова. Серго ругался, а должен бы благодарить своего невольного спасителя!
Раздосадованный Орджоникидзе, уже не предупреждая Малиновского, внезапно уехал в Тифлис. Еще несколько недель он останется на свободе, среди борцов.
Приезду Серго Стасова душевно обрадовалась. Она с удовольствием отправилась на свидание, назначенное у почтамта на Михайловском проспекте. Веселый, отлично одетый Серго подхватил Елену Дмитриевну под руку. У гостиницы "Северные номера" предложил зайти в духанчик. Подобно большинству популярных тифлисских кабачков, этот также находился в подвале. Стасова заколебалась. Серго настаивал. Чтобы не обидеть его, пришлось согласиться.
Через несколько минут на столе появились кувшин с вином, нацеженным из бочки, тарелки с зеленью, вареным лобио с орехами, сыром. На кухне жарились шашлыки. Серго шутил, рассказывал веселые истории. Елена Дмитриевна пыталась заговорить о делах. Ничего не выходило.
Стасова не заметила, как Серго перемигнулся с вошедшим в духан толстяком. Тот заулыбался, сорвал с блестящей бритой головы черную круглую шапочку, издали протянул руки.
— Теперь все в сборе, можно поговорить, — объявил Орджоникидзе, ставя на стол пустой стакан.
Впоследствии Елене Дмитриевне придется часто обращаться к этому толстяку. По очень веской причине — у него своя, хорошо оборудованная типография. В том же районе — вблизи почтамта и "Северных номеров". Для пущей — важности в конторе типографии Стасова отрекомендовалась как заведующая школой общества учительниц. Школе требовалось то одно, то другое. Из большого уважения к "госпоже директорше" текст у нее всегда принимал сам хозяин. Он же выдавал готовые заказы — небольшие, тщательно упакованные пачки.
А в тот вечер, приятно проведенный в духане, Серго поручил своему приятелю отпечатать солидным тиражом "Избирательную платформу" и воззвание к рабочим.
В Тифлисе у Серго было много и других дел. Он выступал на сходках, на больших собраниях — отчитывался перед партийной организацией, вручившей ему прошлой осенью мандат на Пражскую конференцию. Стасовой и Спандаряну казалось, что Серго слишком рискует. Они торопили его с отъездом.
С большим транспортом литературы Орджоникидзе сел в поезд. Где-то рядом примостился филер. Из Баку в Петербург полетело сообщение:
"На север проследовал бывший член Российской организационной комиссии "Серго". Здесь он оставил следующую литературу…" (Все обстоятельно перечислено.)
В Ростове никаких осложнений. В Харькове тоже. Только на почте ждала открытка из Киева с настораживающе невинным текстом. Дата поставлена внизу, после подписи, два раза подчеркнута. Это предупреждение — написано "химией", надо проявить, затем расшифровать. Киевляне сообщали, что товарищ, который вместе с Орджоникидзе должен объехать южные губернии Украины, ожидает в Одессе.
"Придется Москву опять отложить, — подумал Серго. — Ничего, там Малиновский, если что срочное, сделает сам".
Волновало Серго другое. Ленину казалось, будто Русское бюро ЦК все делает не так быстро, как нужно. Заподозрил Серго в неаккуратности — грехе, по мнению Ильича, величайшем. После недолгого колебания Владимир Ильич послал в Тифлис письмо, поразившее Стасову необычно резким тоном. Лишь в приписке, после слов "передайте это письмо С", было скупо добавлено "привет товарищам".
"Меня страшно, — подчеркнул Ленин, — огорчает и волнует полная дезорганизация наших и (ваших) сношений и связей. Поистине, есть отчего в отчаяние придти!
…Ни из Тифлиса, ни из Баку (центры страшно важные) ни звука толком, были ли доклады? где резолюции?
…Точного письменного ответа нет и о платформе. Будет ли издана? Когда?.."
Покуда Елена Дмитриевна расшифровала эти строки, снова переписала "химией" и они дошли до Орджоникидзе, прошло не меньше двух недель. Оставалось надеяться, что все уже утряслось. Так Серго и ответил Стасовой,
"Письмо Старика написано, как видно, в начале марта, теперь, должно быть, он до некоторой степени успокоился".-
Еще через несколько дней Надежда Константиновна известила: "Дорогие друзья, получили сразу два ваших письма (о местных делах и о намеченных планах) и 2 листка: "За партию" и платформу. Горячо приветствуем".
Это было последнее, что дошло до Серго.
В первых числах апреля в Москве Орджоникидзе встретился с Малиновским.
"Решено, — с интересом читал донесение полковника Заварзина директор департамента полиции Белецкий, — если обстановка не изменится, сорганизовать летом текущего года ряд заседаний нового Центрального Комитета партии с приглашением для участия в таковых представителей от отдельных подпольных организаций империи. Главными вопросами, кои предложены будут на разрешение, явятся окончательное распределение порядка выступлений в период предвыборной кампании и точное установление кандидатур представителей партии.
В видах ознакомления активной партийной среды с взглядами и намерениями центра партии предложено устройство в возможно большем числе местностей империи ряда нелегальных законспирированных собраний. Из коих первое должно состояться в ближайшем будущем в г. С.-Петербурге под непосредственным руководством "Серго". По имеющимся предположениям, он намерен на днях выехать в г. С.-Петербург для осуществления вышеуказанного собрания".
Господин Белецкий тут же приказал:
— За "Прямым"[38] установить круглосуточное строжайшее наблюдение.
Полковник Заварзин не поскупился, выделил трех наиболее смышленых филеров. Посыпались рапорты:
"Прямой" встретился с неизвестным, прибывшим с Казанского вокзала…"
"На Патриарших прудах "Прямой" 40 минут беседовал с "Кобой", центровиком…"
"Перед отходом скорого поезда "Москва-Одесса" "Прямой" появился на вокзале. Что-то сунул в руку кавказцу или еврею, следовавшему в вагоне № 4".
Ночью 9 апреля Заварзин, никому не доверяя, торопливо писал телеграмму.
"Срочно. Петербург.
Лично начальнику охранного отделения.
9 апреля Николаевского вокзала поездом № 8 выехали Москвы Петербург центровики эсдеки Серго и кооптированный Коба. Примите наблюдение филеров Андреева, Атрохова, Пахомова. Последнего верните.
Ликвидация желательна, но допустима исключительно лишь местным связям без указания источников на Москву, Полковник Заварзин. № 289303".
Серго чувствовал себя уверенно. В бумажнике у него лежал паспорт на имя Гасана Новруз-оглы Гусейнова, крестьянина деревни Сарван Борчалинского уезда Тифлисской губернии. Безупречный документ, ни одна буква не исправлена, все в неприкосновенности. От такого "вида на жительство" подлинный Новруз-оглы отказался единственно ввиду смерти. Бедняга умер несколько месяцев назад.
Эта подробность смутила опытную подпольщицу Веру Швейцер. Она порекомендовала паспорт на прописку в полицию не посылать.
— Устроим вас, Серго, на конспиративной квартире.
Орджоникидзе согласился, к удовольствию филеров. В их обязанности как раз входило выведать петербургские связи "Прямого". Потому-то его и не взяли сразу на перроне вокзала, наводненного сыщиками.
Первыми, кто смутил Серго в имперской столице, были… мороз и старый величавый лакей Стасовых. Посидев с полчасика в санях — на очередную явку надо было ехать в конец Обводного канала, — Серго так замерз в своем парижском демисезонном пальто и котелке, что не мог достать из кармана портмоне. Попросил извозчика:
— Ты, голубчик, сам как-нибудь вытащи мой кошелек и отсчитай, сколько тебе следует.
Наутро, прочитав, что накануне было восемнадцать градусов мороза, Серго воскликнул:
— Если бы я знал, что так холодно, обязательно бы умер!
А о страхе, что на него нагнал лакей Стасовых, шутки ради, написал в Тифлис Елене Дмитриевне:
"Ваш дворецкий с бородой графа захотел от меня получить визитную карточку, у меня же, к сожалению, не оказалось и простой картонной бумажки. Долго уламывал. Беседовал с вашими. Сделал все, что нужно… Виделся еще кое с кем; надеюсь, что дела пойдут недурно".
Сердце — вещун, говорят в народе. На этот раз оно что-то спасовало или Серго за делами не услышал. Лишь на четвертый день жизни в Петербурге на Невском он заметил за собой хвост. Кликнул лихача, приказал: "Побыстрее, дам на водку". Чуть погодя оглянулся. Сзади — другие сани, за ними еще одни. Протянул лихачу трешницу: жми изо всех сил.
Раздались свистки. Наперерез бросились городовые, из подворотен выскочили дворнику
Орджоникидзе продолжал верить в силу своего "железного", как говорили подпольщики, паспорта, тем более что при обыске у него ничего компрометирующего не нашли. В карманах были только рецепт на лекарство и письмо — коротенькое, деловое — в контору братьев Лианозовых, бакинских промышленников.
Первый допрос длился минут десять.