Серго делегат VI съезда от Петроградской большевистской организации. И докладчик по вопросу, всех особенно волновавшему, — о явке Владимира Ильича на суд.
Двадцать седьмого июля председательствовавший Свердлов объявил:
— Слово товарищу Орджоникидзе.
"…им важно выхватить как можно больше вождей из рядов революционной партии. Мы ни в коем случае не должны выдавать т. Ленина. Из дела т. Ленина хотят создать второе дело Бейлиса…"
В поддержку докладчика:
Дзержинский: "Я буду краток. Товарищ, который говорил передо мной, выявил и мою точку зрения… Травля против Ленина… — это травля против всех нас, против партии, против революционной демократии. Мы должны разъяснить нашим товарищам, что мы не доверяем Временному правительству и буржуазии…".
Скрыпник: "В резолюции, предложенной т. Сталиным, было известное условие, при котором наши товарищи могли бы пойти в республиканскую тюрьму, — это гарантия безопасности. Я думаю, что в основу резолюции должны лечь иные положения. Мы одобряем поведение наших вождей. Мы должны сказать, что мы протестуем против клеветнической кампании против партии и наших вождей. Мы не отдадим их на классовый пристрастный суд контрреволюционной банды".
Съезд встал на позицию Серго — единогласно высказался против явки Ильича властям. Большевики, на счастье человечества, оградили Ленина от расправы разъяренных контрреволюционеров.
Все документы съезда — тезисы о политическом положении, резолюции, новые лозунги, Манифест съезда — все шло от Ленина, из его последнего подполья. Ставя на голосование тезисы, написанные рукою Ильича, Свердлов точно заметил: Ленин невидимо участвует и руководит работой съезда.
Партия подтвердила оценку, высказанную Владимиром Ильичей в разговоре с Серго в Разливе, — власть можно взять теперь лишь путем вооруженного восстания, период мирного развития революции окончился, меньшевики и эсеры превратили Советы в пустые говорильни.
"Правильным лозунгом в настоящее время, — заявил VI съезд, — может быть лишь полная ликвидация диктатуры контрреволюционной буржуазии… Пролетариат не должен поддаваться на провокацию буржуазии, которая очень желала бы в данный момент вызвать его на преждевременный бой. Он должен направить все усилия на организацию и подготовку сил к моменту, когда общенациональный кризис и глубокий массовый подъем создадут благоприятные условия для перехода бедноты города и деревни на сторону рабочих — против буржуазии".
Партия большевиков принимала на себя высокую ответственность за судьбу страны, за будущее народа. В своем Манифесте VI съезд призвал готовить социалистическую революцию:
"Готовьтесь же к новым битвам, наши боевые товарищи! Стойко, мужественно и спокойно, не поддаваясь на провокацию, копите силы, стройтесь в боевые колонны! Под знамя партии, пролетарии и солдаты! Под наше знамя, угнетенные деревни!"
17
С Финского залива подули резкие сырые ветры.
Они срывали с деревьев, кружили еще не пожелтевшие листья. Потом мокрый туман затянул улицы. Совсем потускнело, провисло небо. Петроград залили дожди.
— Зина, хочешь я верну тебе лето? Я забросаю тебя цветами, засыплю фруктами! Целый день будет ярко светить солнце!
— Да, да, да! — подхватила Зина. — Очень хочу!
— Тогда поскорей собирайся на вокзал. Мы едем на Кавказ, — объявил Серго.
…На задворках типографии негоцианта Куинджи, в небольшой комнате, за единственным столом, представляющим все имущество редакции "Бакинского рабочего", низко согнулся — правит корректуру — Степан Шаумян. С треском распахивается дверь. Стремительно влетает человек в широкополой соломенной шляпе.
— Степан-генацвале!
— Серго, друг! Каким ветром?
Встреча с Шаумяном была первой из многих намеченных в Петрограде. Щедро обеспечив Зину ошеломляюще яркими впечатлениями, одарив ее солнцем и цветами, Серго почти полтора месяца колесил по Бакинской, Тифлисской, Эриванской и Кутаисской губерниям. Побывал на нефтяных промыслах Апшерона и на заводах Черного города, в депо и мастерских Закавказской магистрали, в рабочем центре Армении Александрополе.[57]
Добрался и до высланных на Кавказ десятков тысяч солдат — участников демонстрации 3–4 июля в Петрограде. Не считаясь со строжайшим запрещением военного министра "будоражить полки", выступал на ротных и батальонных собраниях, на гарнизонных митингах.
Серго никогда не сгущал красок. Охотнее всего он громил противника оружием, взятым из его арсенала — документами, свидетельствами, признаниями его прессы.
Серго не удержался: одну неделю провел в родной Имеретии. Заранее никого не предупреждал. Но едва тифлисский поезд вырвался из тоннеля, подошел к станции Белогоры, Орджоникидзе окружили десятки людей — родственники, бывшие соученики, односельчане.
Среди встречавших был и двоюродный брат самого близкого и любимого друга Серго Самуила Буачидзе — Моисей Захарович. В его доме в Белогорах Самуил и Серго не раз устраивали тайные сходки крестьян и железнодорожных рабочих, бурные дискуссии с меньшевиками и социал-федералистами, заседания штаба боевой дружины. У Моисея в тайниках, вырытых в подвале дома и на кукурузнике, хранилось оружие, прокламации.
После падения Квирильско-Белогорской республики, созданной Самуилом — тогда его уже больше знали под именем товарища Ноя, — каратели жестоко избили Моисея Буачидзе. Дом его и все вещи сожгли дотла, большую семью пустили по миру. Кое-как став на ноги, Моисей Захарович вновь давал приют и оказывал всяческую помощь революционерам, снова делился с ними последним.
— Где наш Самуил? — немедля спросил Серго. Поспешил добавить: — Последнее, что знаю, с мандатом Ленина он отправился на Северный Кавказ. Я его не застал в Петрограде.
— Ив Белогорах тоже… — продолжил Моисеи Захарович. — Самуил приезжал в прошлом месяце. Четыре или пять дней оставался у своих стариков.
Ездил в Горешу, искал твоих родственников, расспрашивал, нет ли вестей о тебе.
Тогда же Серго познакомился со старшим сыном Моисея Захаровича — Теймуразом (домашние чаще его называли Сосо) и с братьями Самуила — Константином и Андреем.[58]
Отдых в Гореше закончился скорее, чем надеялся Серго. Среди ночи нарочный из Белогор доставил депешу. Центральный Комитет партии вызывал в Петроград.
Зина осталась пока в Гореше. Первое коротенькое письмо от Серго было из Армавира:
"Едем, но страшная теснота. Чувствую себя не очень важно, хотя я совершенно здоров. Как только доберусь, немедленно переведу деньги, и ты сразу выезжай".
Второе письмо из Курска:
"Завтра утром буду в Москве, послезавтра — в Питере и приступаю к делу… Сегодня я в ударе: целый день громил в вагоне одного меньшевика. Наглец тыкал мне в нос "Известия ЦИК" (официальный орган заседающих в Центральном Исполкоме меньшевиков и эсеров), кричал: "Извольте прочесть, что пишут благоразумные и умеренные социалисты", Я прочел этот "глас вопиющего":
"Поспешим, друзья мои, закончить революцию: кто делает революцию слишком долго, тот не пользуется ее плодами"… Что ж, учтем? Чувствую себя превосходно. Умылся в первый раз после Кутаиса".
Лишь к вечеру двадцать четвертого октября поезд дотащился до Петрограда. Серго прямо с вокзала направился в Смольный.
Жалобно дребезжа, переполненный трамвай, облепленный снаружи штатскими и военными, пересекал город со скоростью старинной тифлисской конки.: В юношеские годы Серго любил купить билет за пятачок, усесться в открытом вагончике — ехать и высматривать приятелей. Захотелось — сошел, пошутил, посмеялся с парнями, потом назад в конку. Еще большим шиком было спрыгнуть с вагончика у винного погребка, выпить стакан кахетинского и опять занять свое место в конке.
Одна существенная разница. В тифлисской конке всегда было весело и свободно, а сейчас в петроградском трамвае — не протиснуться. Синий, прокуренный, спертый воздух насыщен тревогой, подозрениями, скандалами.
После частых огней Невского, запруженного взбудораженными людьми, Литейный и особенно Суворовский проспект показались Серго черными провалами. Редкие прохожие торопились юркнуть в подъезд, укрыться в подворотне. Только в скверах и на площадях вокруг огромных костров толпились бородатые солдаты в серых папахах.
Костры пылали и на последней остановке трамвая у дымчато-голубых куполов Смольного монастыря. Рубиновый отблеск огня и яркие лучи граненых зеркал прожекторов высветливали наведенные на город стволы полевых пушек, пулеметы с аккуратно заправленными лентами, двуколки со снарядами и походные кухни у белой колоннады Смольнинского института благородных девиц. Само здание, бессонное и многолюдное, хорошо было освещено изнутри.
Три или четыре часа назад, как только до полной черноты сгустились сумерки, также трамваем до угла Боткинской улицы доехал Ленин. Дальше пешком через мост и по набережной Невы — в Смольный. Горели костры, дымили факелы. Вооруженный народ, серый от шинелей и черный от блуз и кацавеек, приготовился.
"Нельзя ждать!! Можно потерять все!! — несколькими часами раньше торопил Ленин членов Центрального Комитета партии…
— ни в коем случае не оставлять власти в руках Керенского и компании до 25-го, никоим образом; решать дело сегодня, непременно вечером или ночью.
История не простит промедления революционерам, которые могли победить сегодня (и наверняка победят сегодня), рискуя терять много завтра, рискуя потерять все.
Взяв власть сегодня, мы берем ее не против Советов, а для них.
…народ вправе и обязан решать подобные вопросы не голосованиями, а силой…"
Ильичу, томившемуся на конспиративной квартире — все на той же Выборгской стороне — казалось, что письма, только что отправленного в Смольный3 недостаточно. Архиважно не упустить момент. "Смелость, еще раз смелость и всегда смелость", — вновь и вновь повторял он знаменитое восклицание Дантона в законодательном собрании Франции.