— Уходи, — строго сказал Монте.
Катрина, часто дыша, охваченная внезапно вспыхнувшей злобой, окинула взглядом спину Монте, чувствуя, как ее щеки заливает краска.
— Ты, видно, и на самом деле дикарь…
Монте обернулся.
— Дикий прусс, — сказала она.
— Дикарь, — повторил Монте и вдруг, протянув руку, сдавил пальцами ее голую шею. — Ладно, теперь я буду дикарем.
Монте грубо привлек ее к себе и внезапным рывком обхватил ее руками. Катрина забилась в его объятиях от боли, потом откинулась назад и плюнула ему в лицо. Монте угрюмо наблюдал за ней и внезапно рванул на ней одежды…
Потом они лежали, не глядя друг на друга, и молчали.
— Я говорил тебе: уходи. Но ты не ушла, — сокрушенно промолвил Монте. — Ты презираешь меня, Катрина? Я думал было отомстить, но…
Монте было грустно. Ему хотелось плакать. Он подвинулся ближе к Катрине. Она неподвижно глядела на голую стену. Монте не отрывал от нее глаз в ожидании, что она взглянет на него… Она посмотрела, и тогда он осторожно закрыл ладонью ее глаза.
Епископ сидел привязанный к повозке, в высокой сверкающей золотом митре. Монте разглядывал его, подсвечивая факелом. Потом молча развязал веревки и повел его к себе в палатку. Катрина поднялась и, увидев перед собой епископа, опустилась на колени. Монте зажег факелом несколько свечей и повернулся к епископу.
— Отпусти ей все прошлые и будущие грехи и сделай так, чтобы она была счастлива, — приказал Монте.
Епископ щурился от света и молчал.
— Отпусти ей грехи и сделай ее счастливой, — повторил Монте.
Епископ поднял два пальца.
— Во имя отца и сына…
Катрина сонливо и с удивлением смотрела, как Монте уводит епископа так же внезапно, как и привел.
Над городом висели тучи дыма и пыли. Монте с епископом стояли на холме.
— Содом и Гоморра, — пробормотал епископ.
— Немцы до утра должны сровнять с землей свой город, тогда я отпущу их.
— Тебе все равно не одолеть церковь и Орден, — превозмогая страх, произнес епископ, — ибо они оба стоят на скале, которой имя Иисус Христос. Монте, вся христианская Европа поднялась против тебя, и наместник бога на земле, папа Александр, объявляет один крестовый поход за другим… Бог…
— Бог, бог, — грубо оборвал его Монте. — Богов сотни, и все они грызутся между собой — что им до нас! Пойдемте, ваше преосвященство… Возьмите вот этот камень!
— Ты сейчас убьешь меня? — дрожащим голосом спросил епископ, едва осилив поднять огромный камень.
— Нет, вас должны были бы сжечь на костре.
Они спустились к реке и долго молча шли вдоль берега. Епископ, пыхтя, едва поспевал за Монте.
— Я предоставляю вам выбор, ваше преосвященство, — сказал, остановившись, Монте, — если вы захотите, то станете святым, естественно, после того, как вас принесут в жертву богам… Или я отпущу вас сейчас же. Итак, выбирайте, ваше преосвященство.
— Ты дьявол, Монте, — епископ, обороняясь, поднял руки, но тут же опустил их беспомощно, глухо пробормотав: — Я еще не так стар…
— Вы свободны, ваше преосвященство. Вы переправитесь через реку, вас будет ожидать мой человек с двумя лошадьми, он поможет вам добраться до Айстмаре. Туда часто приплывают купцы с железом и оружием. И только одно небольшое условие, ваше преосвященство. Я не знаю, где мой сын, — может быть, он в Германии, а может быть, уже здесь… Разыщите его и вырвите из лап Ордена, покуда не окончится война… Клянитесь вашим господом богом!
Епископ швырнул камень в реку и кивнул головой. Потом он быстро стал раздеваться, поглядывая на Монте.
— А если ты проиграешь, Монте? — спросил он, войдя по колени в воду.
Монте спихнул ногой в реку облачение епископа и его сверкающую золотом митру.
На другом берегу фыркнула лошадь, и навстречу епископу выехал всадник, держа за поводья свободную лошадь.
— Остерегайтесь литовцев, ваше преосвященство… Князь Трениота здесь где-то неподалеку.
— Ты все же дьявол, Монте! — уже с того берега крикнул епископ. — Но да будет господь бог милосерден к тебе, если ты вернешься в лоно святой церкви…
Монте с девятью прусскими вождями стоял на холме напротив стен Кенигсберга. Они чувствовали себя детьми против этой крепости, которую никогда не смогут одолеть. И они молчали, погрузившись каждый в свои сокровенные мысли.
— Сегодня мы попытаемся штурмовать Кенигсберг, — сказал Монте. — Если нам удастся отбросить крестоносцев с одного вала — за ним будет еще один и еще девять каменных бастионов. Что вы все об этом думаете?
— Надо атаковать, Монте, — ответили ему вожди. — Боги до сих пор были к нам милостивы.
— Нет, — мотнул головой Монте, — да и сами боги поломали бы себе зубы об эти бастионы. Мне жаль наших воинов. Пускай голод заставит крестоносцев сдаться. Сегодня мы начнем строить мост через Преголю и заградим путь вражеским судам. И мы будем стоять до тех пор, пока они не подохнут от голода или не сдадутся.
Монте подстегнул коня, и вожди последовали за ним.
В полдень, когда пруссы, раздевшись, купали коней в Преголи, со скрипом опустились подъемные мосты и из Кенигсбергской крепости посыпалась крестоносцы. Они рвались в прусский лагерь с двух сторон: одни из разрушенного города, другие по берегу реки Преголя.
— По коням! — скомандовал Монте.
Пруссы отступали, стараясь заманить крестоносцев подальше от моста через Преголю и от своего обоза. Потом они внезапно повернули коней и, обойдя немцев, зашли им в тыл и бросились в открытые ворота крепости.
Подъемные мосты вовремя поднялись вверх, и в пруссов полетели стрелы и град камней.
— Ни один крестовый паук не должен вернуться в крепость! — крикнул Монте, и пруссы, подхлестнув лошадей, стремглав помчались на не успевших еще перестроиться крестоносцев. Они лавиной набросились на них — падали лошади, сбрасывая с себя всадников. Коня Монте пронзила стрела, Монте свалился наземь и с быстротой рыси вскочил на ближайшего коня, из-за спины перерезав крестоносцу горло.
— Немец, отправляйся в ад!
Крестоносцы отступали через разрушенный город, и лишь немногие из них успели юркнуть в крепость, ибо перед другими никто не опустил мост, боясь, как бы вместе со своими не ворвались пруссы.
В Кенигсберге жалобно звонили колокола. В прусский лагерь несли раненых воинов и укладывали их на шкуры. Монте все не возвращался, и слух о том, что великий вождь пруссов убит, словно ветер, облетел весь лагерь. Достиг он и Катрины, которая в течение всего сражения нервно ходила по своей палатке и молилась… Она разрыдалась, а колокола все звонили и шум в лагере становился все громче.
— Даруй моему Монте вечный покой, боже милостивый, и отпусти грехи его, господи, — сквозь слезы молила Катрина.
Потом она встала и вышла из палатки. Ярко светило солнце, а колокола все звонили и звонили.
Поле сражения было усеяно трупами людей и лошадей.
— Где Монте? — спросила Катрина пошатывающегося прусского воина.
Тот только развел руками.
Умирающий крестоносец протянул руку и схватил Катрину за полу одежды. Она вздрогнула.
— Где Монте? — срывающимся голосом крикнула снова Катрина. — Ты убил моего Генриха?
— Монте?.. Убит? — На бородатом лице крестоносца появилась блаженная улыбка. — Слава господу богу, дьявол поломал свои рога…
И он судорожно притянул Катрину к себе. Вскрикнув, она упала, но успела быстрым движением вытащить из-за пояса крестоносца кинжал и, зажмурившись, вонзила его в лицо раненого.
Чем ближе к крепости, тем больше становилось убитых и раненых.
Катрина брела по полю боя, крича по-немецки: «Где Монте? Ты убил моего Монте!» — и приканчивала лежащих немцев. Несколько пруссов следовали за ней по пятам, их собиралось все больше и больше, и тут прибежал сам Монте с окровавленной головой.
Он сокрушенно и с болью смотрел на Катрину, боясь прикоснуться к ней. Потом он тихо позвал ее:
— Катрина, не убивай!..
В палатке Катрина все еще не могла прийти в себя, она как бы не узнавала Монте. И вдруг бросилась на него с необыкновенной силой и, повалив наземь, начала целовать его глаза, волосы, сжимать и ласкать своими кровавыми еще руками. Монте хотел что-то сказать, но она зажала ему рот своими губами.
Они лежали с открытыми глазами и не могли уснуть, а в темноте ночи до самых стен Кенигсберга мерцали огоньки свечей. Женщины Кенигсберга бродили по мертвому полю сражения и засыпали землей глаза своих близких.
Военный совет заседал, расположившись на дубовых бревнах, как всегда, с невозмутимым стоическим спокойствием. Рядовые воины собирались кучками поодаль, сохраняя почтительное расстояние. Все с напряженным вниманием глядели на вернувшегося из Литвы посланца.
— Так что же ты делал так долго в Литве, коли вернулся с пустыми руками? — спросил Монте.
— Я не виноват, что руки мои пусты, — промолвил посланец: он был под хмельком и стеснялся. — Каждый день меня литовцы спаивали и угощали как желанного гостя, но пока что они не могут прийти нам на помощь. Я сделал все, что мог.
Он нагнулся к Монте и что-то долго нашептывал ему на ухо. Лицо Монте светлело. Воины, ничего не понимая, смотрели на своего вождя.
— Спасибо тебе. Можешь идти, — кивнул ему Монте.
По рядам воинов пробежал шепот, потом они расступились, и в круг военного совета на вороном копе въехал сопровождаемый всадниками на таких же вороных конях жрец Алепсис. Все приложили ладони к горлу и поклонились.
— Да поможет тебе Патримпас, Монте, и дальше отправлять всех крестоносцев и всех христиан к их богу… Ты чем-то недоволен? — спросил Алепсис.
— Патримпас мною доволен. Каждый день я завершаю с окровавленными руками. Пожелай мне лучше, Алепсис, чтобы от крови не озверело мое сердце и чтобы Йоре, богиня зелени, не пожалела мне своих целебных соков.
— Пустяки говоришь и плохой пример подаешь своим воинам, — строго прервал его Алепсис, и воины, стоящие за кругом совета, подались вперед, прислушиваясь. — Чем больше будет пролито христианской крови, тем жирнее будет наша земля. Вчера я говорил с богами, и боги меня спросили: «Что случилось? Отчего великий прусский вождь Монте отпускает крестоносцев живыми и не дает нам освежить наши высохшие глотки их черной кровью?»