– Можешь попробовать.
– А если я дам тебе кое-что?
Существо замерло, в его глазах цвета рыбьего брюха засветился интерес.
– Что дашь? Свои волосы? Свои пальцы?
Я вспомнила картинки с русалками, которые любила разглядывать в детстве – крылатые женщины на затонувших кораблях, задумчивые девы Уотерхауса, водящие гребнями по волосам…
Я вытащила из кармана гребень. Когда я его нашла на столике в кафе – и только что, когда я разглядывала его, прислонившись к стволу, – это была самая обычная красная пластмассовая расческа. Но сейчас он блестел, как перламутр. Я провела пальцем по его ручке, испещренной непонятной резьбой.
Рыжеволосый мужчина оставил эти вещи на столе специально для меня. Для того, чтобы я их нашла. Катерина хотела, чтобы леса убили меня, но кое-кто другой позаботился обо мне заранее, снабдил сказочными вещами-помощниками. Я подумала об Элле – стальном клинке, скрытом в середине букета. Этим лесам не убить меня и не свести с ума, потому что я – не Нэсс. Я – дочь Эллы и внучка Алтеи Прозерпины.
Я подняла гребень так, чтобы лунный свет засверкал на его зубцах.
– Вот что я тебе дам, если ты позволишь мне перейти на тот берег. Живой и невредимой. Не пытаясь ни откусить, ни как-либо еще повредить ни одной части моего тела.
Волшебные сказки учат использовать точные формулировки. Водяная тварь казалась разочарованной моей предусмотрительностью, но уже тянула жадные руки к гребню. Как только я передала его ей, она скользнула под воду и скрылась из вида.
Сначала я опустилась на колени на берег и талой водой с ледяной крошкой смыла кровь со своих рук, ища подходящие слова – молитвы, стихи, – прощание, которое прозвучало бы правильно. Но все, что мне приходило на ум, – это цитата из Воннегута, которую Финч вытатуировал у себя на плече. Я так и не спросила его, когда он сделал татуировку, почему выбрал именно эти слова – и теперь уже не спрошу.
«Все было прекрасно и ничуть не больно»[10].
Я шептала эти слова, оттирая засохшую кровь, которая в свете луны казалась черной. Закрыв глаза, я представила лицо своего друга и снова повторила цитату. И в третий раз – потому что Финчу хотелось бы, чтобы в сказке все делалось по ее законам.
Потом я встала и на пробу тронула лед носком кроссовка. Он был весенний, слишком тонкий и хрустел под ногой, но до того берега было всего несколько шагов. Так что я бросилась по льду бегом, быстро отталкиваясь ногами и скользя, и почти добежала – у самого берега моя нога с хрустом провалилась. Я почувствовала в щиколотке тупую боль от ледяной воды и дразнящее касание пальцев водяного существа, а потом она с силой толкнула мою ногу вверх, так что я кубарем выкатилась на другой берег.
Мне хотелось вернуться к ручью и снова отмыться от грязи, но я не посмела. Напротив, стала карабкаться вверх по крутому берегу, пока лодыжки не начали гореть от боли. А склон становился все круче, и мне приходилось цепляться за кусты, чтобы продолжать подъем. Один раз я схватилась за что-то очень колючее и выругалась, едва не свалившись обратно. Наконец я добралась до верха и оттуда увидела верхушки высочайших деревьев на той стороне. Я стояла над лесом, простиравшимся вплоть до горизонта. Страх, который при подъеме выходил из меня вместе с потом, с бездумным движением вперед и вверх, снова схватил меня за плечи.
И тут я увидела его. Или по крайней мере его часть: вдалеке, среди качающихся темно-зеленых крон темнело что-то неподвижное. Похожее на верхушку крыши – и ни на что другое. Это должен быть особняк, «Ореховый лес». Я словно бы ощутила рядом призрак Финча, тень изумления, которое он бы почувствовал при виде этого.
Моего слуха коснулось какое-то непонятное щелканье. Более всего оно походило на совершенно неуместный здесь звук, памятный по детскому саду: щелчки ножниц, разрезающих бумагу. Я развернулась – и увидела маленькую девочку. Она сидела на красно-белом клетчатом пледе и резала ножницами страницы старого географического атласа. Венчик волос над ее склоненной головой светился в лунном свете. Я поколебалась пару секунд, раздумывая, не лучше ли мне тихо уйти незамеченной, но решила не прятаться. Сопределье забросило меня в волшебную сказку. Может быть, если я дам ей идти своим чередом, мне удастся из нее выбраться?
Маленькие мягкие ручки девочки вырывали из книги страницы – одну за другой. Зеленые карты, прочерченные серебряными реками, замки и города, отмеченные красными чернилами. Карты морей с прорисованными волнами и морскими чудовищами, окруженные по углам лицами четырех ветров с раздутыми щеками. Восточный Ветер, казалось, кричал, когда ножницы девочки изрезали его лицо на куски. Она перевернула страницу, открыв желтую блестящую карту пустыни. Я втянула воздух сквозь зубы, увидев движущийся по желтизне крохотный караван, к которому опускались безжалостные ножницы.
– Зачем ты это делаешь? – спросила я, замерев у края ее пледа.
Девочка не отвела взгляда от атласа, но по голосу было слышно, что она злится. Голосок у нее был странный – тоненький, квакающий.
– Бабушка не велит мне разговаривать с незнакомыми.
Я невольно огляделась в поисках бабушки, ожидая, что сейчас с той стороны холма выскочит какая-нибудь горгона. Девочка подняла глаза. Личико у нее было заострившееся и больное, но глаза прекрасные – цвета океанов, которые она изрезала в конфетти.
– Она там, наверху, – пояснила она, указывая ножницами на небо.
Я взглянула вверх – и не увидела ничего, кроме луны, прикрывшейся одеялом рваных облаков. На миг мне показалось, что у луны есть лицо. Лицо прекрасной далекой женщины, смотревшее на меня неодобрительно.
Лицо исчезло, смытое движением облака, и луна снова стала просто луной – совершенным шаром белого золота, как циферблат часов Casio.
– А хочешь, я представлюсь, – предложила я. – Тогда мы больше не будем незнакомыми. Меня зовут Алиса.
Ножницы девочки щелкнули и остановились. Она взглянула снизу вверх.
– Так это ты – Алиса?
Но ничего интересного в моем лице она, как видно, не углядела, потому что пожала плечами и снова опустила голову. Чик-чик-чик. «Королевский лес», подписанный витым шрифтом, был отрезан от маленького белого замка с зубчатыми стенами.
– А меня зовут Ханса.
Ханса. Я знала это имя – оно встречалось в содержании «Историй Сопредельных земель».
– Значит, ты – Ханса-Странница, – тихо сказала я, стараясь не привлекать особого внимания луны. – А где это мы?
– Вроде ты старше меня, а такая глупая, – ответила девочка. Это прозвучало беззлобно – просто как констатация факта. – Ты разве не знаешь, что мы – в Лесу-на-Полпути?
– Не в Сопредельных землях?
– Сопредельные земли там, – девочка бездумно махнула рукой куда-то вперед и легла на живот. – Мне больше не разрешают говорить с незнакомыми.
– А почему?
– Потому что я слишком доверчивая, – чопорно сообщила малышка. Она явно повторяла слова, сказанные ей кем-то взрослым. – Однажды я даже подружилась с воровкой.
С воровкой? Наверное, это персонаж из ее сказки. В тысячный раз я пожалела, что не читала «Историй Сопредельных земель», не знала их почти наизусть, как Финч. Нет. Нельзя думать о Финче.
– Кто эта воровка? – спросила я, почти ожидая, что в ответ она снова назовет меня глупой.
– Она приходит с той стороны.
– С Земли? Откуда пришла я?
– Ты правда совсем-совсем глупая. Это она приходит с Земли, а не ты. Но она давно уже не приходила. И больше, наверно, никогда не придет. А теперь уходи, пожалуйста, я занята.
Я присела рядом с ней на край пледа.
– Ханса, ответь мне на последний вопрос, ладно? Как звали воровку? Ее звали Нэсс?
– Нет. Ее звали Ванэлла.
Мое сердце куда-то провалилось.
– Элла? Она здесь была? Когда?
– Я же сказала, она больше сюда не приходит. Ты мне заслоняешь свет – уйдешь ты наконец или нет?
– Подожди, пожалуйста. Ты ее видела? Эллу? Она была здесь в последнюю пару дней? Что она украла?
– Я же сказала, что мне нельзя с тобой разговаривать, – снова чопорно произнесла Ханса, переворачивая страницу атласа. – Уходи, пока моя бабушка не рассердилась.
– Ханса, прошу тебя, – я схватила ее за плечо – не сильно, но твердо, – но она вдруг зашипела от боли, пытаясь отползти от меня боком, словно краб.
– Бабушка-а-а! – завизжала она, и перед моими глазами вспыхнул белый огонь. Я оказалась в средоточии обжигающих лучей луны и закричала, пытаясь отмахнуться от света, как от облака мух. Пошатываясь, я бросилась прочь под писклявый смех Хансы – и ужасный лунный прожектор сразу погас.
Я внезапно упала в темноту, перед глазами плясали зеленые пятна – и я покатилась вниз по склону, острая трава ломалась подо мной, одуряюще пахла и резала мою кожу.
Скатившись к подножию холма, я поднялась, промокшая от росы и исцарапанная осокой. Меня охватила настолько острая нужда в Элле, что я думала, что сойду с ума. Запах раздавленной травы проник в меня и наполнил беспросветным отчаянием одиночества, которое приходит только по ночам, когда чувствуешь себя последней и единственной живой душой на земле.
Я безнадежно смотрела в темноту, когда стена холма передо мной вдруг раскололась, как яичная скорлупа. Запах, напоминавший янтарные духи Эллы, хлынул из разлома; если бы в моей голове не стоял аромат зеленой травы, я бы упала в обморок. До того, как меня сшибло с ног волной запаха, я успела добежать до ближайших кустов, достаточно густых, чтобы за ними можно было скрыться.
Свет из разлома был ослепительно ярким, будто внутри холма скрывалось солнце, готовясь выйти на битву с луной. Но чем шире раскрывалась щель, тем слабее становился свет, и вскоре я уже могла смотреть на него сквозь пальцы.
Расколотый холм выглядел оскверненным, раненным, как развороченная грудная клетка. В разломе появились темные фигуры, которые казались человеческими.