Я услышала звук его шагов по оттаивающей земле. Что-то внутри меня сжалось, готовясь к удару сапогом, – но удара не последовало.
Вместо этого младший брат присел и теплым дыханием дунул мне в глаза.
Они на миг оттаяли и снова замерзли, но я смогла слегка двинуть ими в глазницах. Впервые с того момента, как меня увезли, я смотрела младшему брату в лицо. И на его грязные рыжие волосы.
– Привет, Алиса, – прошептал он.
Я смотрела и смотрела, во мне пробуждалось невероятное узнавание. Слова вышли изо рта слабым шипением, пальцы лежавшей на груди руки чуть шевельнулись.
– Старайся, – прошептал он – так близко к моему лицу, что это был почти выдох. – Вспоминай.
Я уже видела его дважды – до того, как он вместе с братом привез мне лед, – но я не могла вспомнить, где именно. Он не член моей семьи, не слуга, не солдат. Кто же он? Перед глазами мелькнул пыльный бок голубой повозки, обруч, упавший в траву.
Нет, не совсем так.
Это был ржавый голубой «бьюик». И хула-хуп, который я крутила на бедрах, когда он подошел сбоку.
– Привет, – сказал он.
Я проигнорировала незнакомца, сердясь, что из-за него мой обруч упал на землю.
– Я друг твоей бабушки, – сказал он. – Писательницы, Алтеи Прозерпины. Она хочет тебя повидать. Поедешь к ней в гости со мной?
Я сразу развернулась.
– А у нее есть лошадка?
– Даже несколько. И пруд, чтобы в нем плавать. Она очень хочет, чтобы ты к ней приехала, Алиса.
Я подождала, когда упавший обруч успокоится на земле, и забралась к нему в машину. И щелкнула каблуками своих белых ковбойских сапожек – как Дороти, на удачу. И мы поехали.
Воспоминание прорвалось сквозь тонкую паутину, скреплявшую воедино мой мир. Я дрожала и оттаивала на траве, лежа в луже талой воды и цепляясь за свои видения. Женщина в белом джинсовом костюме стряхнула пепел с сигареты. Она тихо выругалась, и я проснулась в море тормозных огней, полосой протянувшихся на дороге перед нами. Засыпай опять, Алиса. Нам еще далеко.
Ее имя. Как ее звали? Воспоминания кипели во мне – новогодняя гирлянда на белой стене, я просыпаюсь рано утром, женщина спит рядом и слегка придавила мне ноги, я освобождаю их. Запах кофейных зерен, дешевые имбирные печенья, горящая полынь. Болезненный хруст моей лодыжки, когда я неудачно спрыгнула с яблони, а она не успела меня поймать. Ощущение ее присутствия в мире рядом со мной, невидимый луч, протянувшийся между нами.
– Элла, – прохрипела я замерзшим горлом.
Мужчина меня не расслышал и ниже склонился к моему рту.
– Ты меня помнишь?
– Голубой «бьюик».
Он улыбнулся.
– Мы уже меняем все, – прошептал он. – Узы почти разорваны. Чтобы сломать это изнутри, мне нужно было вернуть тебя.
– Зачем…
– Потому что я – не книжная страница, – сказал он, обхватив мою голову ладонями.
И вскрикнул – тонким кроличьим криком, от которого вскипели остатки льда в моей крови.
Он упал сверху, пригвоздив меня к земле. Я была все еще слаба, и потребовалось много времени, чтобы освободиться. Мне казалось – целую вечность. Наконец я выбралась из-под его тела и увидела, что из спины его торчит топор. Позади стоял старший брат, сгорбленный и замороженный, и смотрел на меня мертвыми глазами. Воздух вокруг нас сверкал серебряными искрами, такими яркими, что я закрыла глаза, но все равно продолжала видеть их вспышки сквозь веки: сверкающее полотно из тонких нитей. Крохотные, еще более яркие искры сверкали в прорехе, которую мы проделали: в дыре в форме фигуры рыжеволосого брата, который попытался изменить нашу историю. Я заставила себя открыть глаза и увидела, как обрывки нитей соединяются вновь, заплетая дыру под невидимыми пальцами.
Облачко крохотных лучистых солнц метнулось в мою сторону. Я с криком откатилась, еще не в силах двигаться достаточно быстро. Одна искра коснулась моего лба, обжигая его, как уголек, вылетевший из костра. Я чувствовала его на коже – а через мгновение уже под кожей, и там он остался островком тепла, пробуждая к жизни мой замерзший мозг.
– Элла, – выдохнула я, удерживая ее образ перед глазами. Ее карие глаза, длинные светлые волосы… нет! Это не она, это другая мать. Та, что взрастила мой гнев, как виноградную лозу.
Крохотные солнца окружили меня, и рыжеволосый человек на земле пошевелился. Его мертвый брат снова упал и замер, выполнив то, что требовала от него история.
– Пряха, – прошептала я. Теперь я вспомнила ее – и то, как я шла за ней, как потерявшаяся собака, в самое злое сердце Сопределья. В сказку, из которой я давным-давно хотела вырваться. Потому что моя жизнь внутри нее была не настоящей жизнью – лишь историей.
А когда уже стало слишком поздно, она сообщила мне, что выхода на самом деле нет. Но не объяснила, почему: потому что история сопротивляется попыткам ее разрушить. Искры с паукообразными лучиками все еще трудились в воздухе, соединяя разорванные нити, латая дыры. Они извлекли топор из спины младшего брата, починили мой разум, после чего подняли моего спасителя на ноги и закрыли разрыв в его плоти.
Он не может умереть, поняла я. Не может, пока является частью истории. Это я должна его убить, как убила его брата. Потому что в этой сказке именно я была чудовищем.
Но была ли это в самом деле я? От ужаса моя кожа стала тверже, и жестокие искорки теперь отскакивали от нее, как искры кузницы – от наковальни. Я держалась за этот неотвязный страх, смешанный с гневом. Я не хотела дать моей истории кончиться вот так.
Рыжий парень уже стоял на ногах, хотя и с трудом. Глаза у него были дикие. Он пошатнулся, упал на колени, и его стошнило желчью.
– Нам надо идти, – выдавил он. – Пока это не…
Пока это не случилось снова. Я встала между ним и валяющимся на земле трупом. Если уж я чудовище, надо по крайней мере быть полезным чудовищем.
– Садись на коня, – сказала я. Слова выходили изо рта с трудом, как будто меня обкололи новокаином.
Я подобрала топор, лежавший рядом с мертвецом. Нити полотна снова вспыхнули вокруг моих пальцев, сомкнувшихся на рукоятке – рассерженная матрица, впивающаяся мне в кожу сотнями иголок. Боль сперва просто раздражала, но постепенно становилась невыносимой.
– Садись на коня, – повторила я, отворачиваясь от своей горящей руки. – Быстро!
Тяжело дыша, юноша с трудом взгромоздился на моего коня-приданое. Труп его брата на земле дернулся, потом с трудом поднялся и, пошатываясь, заковылял в нашу сторону. Его движения достаточно сильно напоминали человеческие, чтобы разница была пугающей.
Я крепко сомкнула пылающие пальцы вокруг рукояти топора. Труп перевел на меня глаза, похожие на замороженные незабудки, и бросился вперед.
На меня волной накатил его запах – льда и пота, и чего-то неопределенно-гнилого, – когда я размахнулась и ударила. Топор вошел ему в плечо с тошнотворным чавкающим звуком – как шлепок ботинка по глубокой грязи.
Труп тупо посмотрел на топор у себя в плоти, потом снова на меня. Клянусь, он мне улыбнулся – зубы у него были мелкие и серые – прежде чем ухватить меня руками за горло.
Можно ли умереть в сказке?
Может, и нет.
Но зато можно умереть в целом мире, сработанном под нее – полном жестоких королев и черноглазых принцесс, и мужчин с руками, созданными для насилия. По крайней мере – временно умереть. Веки мои поднимались и опускались, как крылья бабочки, голова свесилась вперед. Труп снова расхохотался и смеялся до тех пор, пока я не выгнулась у него в руках и не прижалась ртом к его губам.
Я дунула. Но выдыхала я на этот раз не лед. Я вдунула ему в легкие нечто противоположное льду – жар и гнев на разлуку с Эллой. На пленение сказкой. На роль убийцы, навязанную мне далекой сказительницей, которую лично все это вообще не затрагивало. Я сделала это, потому что девушка, которая отказывается от решительных действий в волшебной сказке, умирает или что похуже, а девушка, принявшая решение, обычно получает награду.
И награда не замедлила себя ждать: привкус металла и пота на губах, похожих на пару холодных слизней. Руки трупа на моей шее резко ослабели и наконец свесились вдоль его тела. Он издал ужасный звук отработанного мотора и кулем свалился на землю. Я наклонилась и вытащила из его тела топор.
Развернулась я с трудом, как будто на мне был надет тяжелый ледяной доспех. Дрожа, я побрела к лошади, которая шарахнулась от меня – вернее, от роя искр, окружавшего меня. Рыжий юноша наклонился к голове коня, прикрыл ему глаза ладонью и что-то ласково прошептал на ухо.
Ткань мира была отчетливо видна – сверкающее полотно, опутавшее нас и не дававшее двигаться. Я взмахнула топором, пытаясь разрубить полотно между мной и лошадью, но ничего не изменилось.
– Черт подери! – завизжала я, упала на колени и двинулась к лошади ползком. Лошадь, окруженная мерцающим и дрожащим программным кодом мироздания, сделала то, о чем я сама мечтала: она взбрыкнула в священном ужасе, сбросила всадника и понеслась прочь.
Всадник тяжело упал на землю, застонав от удара. Искры угасли и отступили. Опять остались только мы – я, он и мертвец на земле. Я почувствовала у себя внутри слабое холодное шевеление – там снова собирался лед.
Воздух вокруг нас подрагивал и сбоил, как помехи на экране плохого телевизора, и перед нами появилась лошадь. Только что было пусто – и вдруг пустое пространство заполнила фигура коня. Того же самого животного, только теперь – с шорами на глазах.
– Нет, – отчаявшимся голосом произнес младший брат. – Не может быть.
Но оно могло. И было. Элла, Элла, Эллаэллаэллалалала. Я повторяла это имя, пока оно не стало сплошным болезненным набором слогов в моей голове. Что означало это слово? Стоило мне перестать об этом думать слишком сильно, режущая боль за глазными яблоками тут же отпустила.
Выхода нет. Только не изнутри.
Холод распространялся по моему телу, как яд. Его пальцы подобрались к моему горлу; скоро они дотянутся и до глаз. Сверкающий воздух выцвел до серого. Я не могла вспомнить, почему плачет этот мужчина рядом со мной.