ьно перестала быть такой скорой на гнев, сделалась осмотрительнее. Каждый день уже не казался мне запалом, который так и ждет, когда его подожгут, взорвут и забудут.
Мы вместе состряпали для полиции шитую белыми нитками историю про амнезию, мое лицо пару раз промелькнуло в новостях, меня предупредили, что полиция свяжется со мной, когда ей удастся выяснить, что, собственно, со мной произошло.
Через пару недель, когда меня отпустили домой, Элла дорассказала мне свою историю. В своих странствиях она не смогла отыскать Сопределье, но зато нашла «Ореховый лес». Не волшебный особняк, по которому я бродила, как во сне, а полуразрушенное здание, полное кошачьего дерьма и битого оконного стекла. Она забралась внутрь и нашла Алтею, сидевшую в своем кабинете. К тому моменту Алтея была уже несколько дней как мертва.
Руки Эллы почти не дрожали, когда она мне об этом рассказывала.
– Когда я в первый раз сочла ее мертвой, я думала, что со злой судьбой покончено. Я ведь всегда считала, что она насылает на нас Сопредельных, чтобы вернуть тебя. И подумать не могла, что…
Что дело во мне. Она никогда не думала, что это я виновата – темная магия во мне тащила Сопределье за собой, как леска тащит рыбу на крючке.
– Я усвоила свой урок, – продолжила Элла. – Нельзя верить письмам, когда речь идет о смерти. И нельзя убежать от собственного наследия.
Выяснилось, что «Ореховый лес» теперь принадлежит нам, как я некогда мечтала. Элла продала особняк некоей даме, задумавшей устроить там писательский санаторий, и купила нам хорошую квартиру в нашем прежнем районе в Бруклине.
Она нашла себе очередную работу официантки, а я устроилась расставлять товары на полках в продуктовый магазин, а в свободное время притворялась обдумывающей план возвращения в школу. По документам мне было девятнадцать, и Элла старалась на меня не давить.
Но дни, проходившие один за другим без перемены мест, казались мне пустыми, и я не находила себе места. Я часами гуляла, проходя пешком от Бруклина до Манхэттена и обратно, или вниз, до Кони-Айленда. Я начала перечитывать книги, которые мне раньше нравились – все эти томики в бумажных обложках, происходившие из дешевых магазинчиков, пахших плесенью, с книжных развалов и с библиотечных полок. Книжки, которые я увозила с собой и теряла где-нибудь по пути.
Когда я перечитывала «Мальчик, снег, птица», я вспоминала Айова-Сити, где мы с Эллой жили в покосившемся сборном доме неподалеку от рабочей общаги. «Ходячий замок» ассоциировался с перестроенным под жилище сараем в Мэдисоне, где мы провели три одиноких месяца после страшного финала нашей жизни в Чикаго. Как буквы, написанные на оконном стекле, снова проступают, если на них дохнуть, так возвращались ко мне воспоминания, когда я читала. Холодным февральским днем я захватила с собой на Лонг-айлендский паром пару бутылок пива и всю дорогу, пока мы с пыхтением бороздили воду, читала «Мудрое дитя». Я закрывала глаза и вспоминала красные цветы, росшие вокруг нашей мини-гостиницы в Лос-Анджелесе, когда мне было десять. Открывала глаза – и ловила языком нью-йоркские снежинки. Они были невкусные и грязные, как кислотный дождь.
Я засыпала в своей собственной комнате, но очень часто просыпалась рядом с Эллой, которая обнимала меня, запустив мне руки в волосы. Я сбрила наголо всю свою копну колтунов, едва вышла из больницы, и новые волосы отрастали мягче и темнее прежних. Более похожими на волосы Эллы.
– Т-с-с, – шептала она, как всегда, когда меня успокаивала. – Все прошло. Все уже прошло.
Однажды в парке Хай-Лайн я встретила Одри. Она полностью сменила стиль: бронзовые, плотно прилегающие к голове волосы, ярко-красная помада и курточка-матроска с отложным воротником. Мне понравилось. Она выглядела как Эми Уайнхаус, косившая под Джеки О.
Мы с ней посидели на солнце в шезлонге и выкурили на двоих сигарету – французскую, из пачки в стиле поп-арт. Одри ни слова не спросила об Элле, или о том, как я поживаю, и вообще, что с нами было после того, как ее отец, угрожая мне пистолетом, выкинул меня за двери в долгую холодную ночь, полную опасностей похуже уличных воришек. Потому что она была Одри. И я любила ее за это.
Она улыбнулась, когда я закашлялась сладким импортным дымом, глядя на меня сквозь темные очки от Fendi.
– Ты, похоже, слегка растеряла свою крутизну?
Я вцепилась в этот драгоценный источник информации о том, какой я казалась со стороны два года назад.
– А она у меня была? Крутизна? Ну, когда мы жили вместе?
– Черт, да я тебя боялась до усрачки. И ты это знаешь. Ты выглядела как китайская кукла, в которую вселился демон. – Она сдвинула очки и взглянула на меня поверх стекол глазами с длинными стрелками. – Теперь ты кажешься малость… Не знаю, как объяснить. Потерянной.
– Как там Гарольд? – я резко сменила тему.
– В полном порядке. В очередной раз влюблен. Как всегда. А как Элла?
Я помолчала, глядя, как сигарета тлеет у меня в руке. В самом деле, а как Элла?
– У нее все разрешилось, – сказала я наконец. – Со всеми теми… стремными делами. С ними покончено.
– Отлично, – сказала Одри, явно закрывая тему. Она вытащила у меня из пальцев сигарету и последний раз глубоко затянулась, а потом загасила ее и убрала в карман. Обняв меня на прощание – вернее, прикоснувшись ко мне обоими локтями, – она быстро ушла, ни разу не оглянувшись.
Я знала, что этого делать не следует, но все равно то и дело проходила мимо дома Эллери Финча, глядя вверх, на его окна. Конечно, он пропал одновременно со мной, но его отец наверняка списал его со счетов как сбежавшего из дома. Насколько я знала, он даже не объявил его в розыск. Может, Финчи наняли частного детектива. Или им действительно не было до сына особого дела, как он сам говорил. Но я в это не могла поверить. Не понимала, как можно не любить Эллери Финча.
Иногда он мне снился. Во снах мы с ним делали то, чего не успели в жизни – гуляли по паркам, держались за руки в книжных магазинах. Пробудившись от сна, в котором мы вместе переходили реку вброд, в воде по колено, я осознала, что теперь легко могу представлять его, не вспоминая сцену его неудачного убийства. Она слишком много раз проигрывалась у меня в мозгу – и наконец окончательно затерлась.
Думаю, я бы могла провести так вечность – пробуждая с помощью книг старые воспоминания и бродя по миру в полусне, как после долгого лежания на солнце. Но в один прекрасный день, когда с моего возвращения домой прошло чуть больше года, я наткнулась на Дженет и Ингрид, которые пили ледяной кофе на открытой веранде кафешки в Ист-Виллидже.
Глаза у меня вытаращились, едва не выпав из орбит. Я остановилась так внезапно, что какая-то женщина сзади наехала детской коляской мне на пятки. Я быстро убралась с дороги, пробормотав извинение, при этом не отрывая глаз от лица Дженет. Я пошла в их сторону, вытянув руки вперед, как зомби, будто ожидая, что видение вот-вот исчезнет.
Дженет, судя по всему, была рада меня видеть, но особого восторга или изумления не испытывала. Как будто это был приятный сюрприз, не более того, а не космический сдвиг реальности, как она ее себе представляла.
– Без ледяной корки ты выглядишь куда лучше, – сказала она, пожимая мне обе руки. Ингрид только холодно кивнула, прячась за своей чашкой.
– Но как вы… Что вы…
– Т-с-с. Присаживайся. Съешь что-нибудь. Ингрид? – выговор Дженет был куда более британским, чем когда я последний раз его слышала. Менее… Сопредельным.
Ингрид нехотя подвинула мне кусок маслянистого пирога, завернутый в пергамент. На вкус он походил на мокрый песок, но от него мне все же стало лучше.
– Как вы сюда попали? – спросила я, когда наконец смогла снова говорить.
Дженет запустила пальцы себе за воротник и достала плоский мешочек на веревочке – старушки берут похожие нагрудные кошельки с собой, отправляясь в отпуск в большие города. Да, собственно, они с Ингрид и были такими старушками. Но из кошелька Дженет вытащила не пачку дорожных чеков, а плоскую твердую книжечку.
Обложка у нее была зеленая, с золотым тиснением. ПАСПОРТ, гласила надпись сверху; Сопредельные земли – курсивом внизу. Между надписями красовался тисненый цветок – такой же, как у меня на плече. Я взяла и открыла документ – с опаской, как будто он мог испариться. Внутри он пестрел штампами – некоторые были с датами, имевшими смысл, а некоторые – без оных. По большей части штампы изображали собой дверь; но были и штампы с кораблем, с поездом, а один – со стилизованным рисунком башмака. Названия мест были мне незнакомы и казались такими странными, что ускользали из памяти прежде, чем я над ними задумывалась.
Так широко я не улыбалась уже несколько месяцев.
– Еще больше дверей. Вы нашли их.
– Я работала над этим не одна, – скромно сказала Дженет. – В самом конце разные группы беженцев начали смешиваться. Некоторые знали уловки, которые мне не были известны – от правильной работы с источниками зависит больше, чем ты думаешь.
– В самом конце? Конце чего?
Она вытащила паспорт у меня из рук, убрала его обратно и заправила кошелек под одежду.
– В общих чертах, дела в Сопределье в последнее время шли не особо стабильно. Боюсь, мы ненамеренно запустили некую тенденцию. Одна разорванная история влечет за собой другую – ты была не единственной обреченной принцессой, мечтавшей о хорошем конце.
– Погодите. Я была обречена? Чем должна была кончиться моя история? Я ведь так и не узнала.
– Думаю, лучше тебе и не знать. Не хочу породить самоисполняющееся пророчество или вроде того. Короче, тот мир сильно подкосило уничтожение историй, на которых он держался. Он начал несколько… сбоить.
– Я чуть не провалилась сквозь тонкое место, – вставила реплику Ингрид.
– Верно, – подтвердила Дженет. – Она по колени ушла в землю, и под ногами у нее не было ничего, кроме черных звезд, а чертова история пыталась заплести отверстие и выталкивала ее из мира. Но нам удалось ее вытащить, а значит, все стало хорошо, верно, Ингрид?