ипа «здесь мы откроем», «здесь мы расскажем», «вот рассказ о.», «теперь мы сообщим о.» и т. д.
В этой скупости художественных приемов, с одной стороны, сказывается определенная стадия развития эпоса, к которой принадлежит «Пополь-Вух», с другой — таится и своеобразный замысел автора, связанный опять-таки с исторически сложившимися общественными условиями. Так, например, его почти не интересует ни причинная связь следующих друг за другом эпизодов, ни душевная жизнь описываемых ими героев. Чаще всего их внутреннее состояние выражается обычным для всех древних эпосов способом — через действие. Лишь в редких случаях составитель находит нужным кратко рассказать о переживаниях девушки Шкик, несправедливо осужденной своим отцом на мучительную смерть, или о тревоге бабушки за судьбу ее внучат.
Любовные мотивы в «Пополь-Вух» полностью игнорируются. И это объясняется, конечно, не отсутствием' подобного рода переживаний у окружавших автора современников, как полагают некоторые западноевропейские литературоведы (например, О. Хаксли). Можно совершенно уверенно утверждать, что он имел достаточно материала для развертывания подобных тем. Вспомним хотя бы яркую любовную лирику народов Центрального мексиканского плоскогорья или «Песни из Цитбальче», о которых речь пойдет ниже. Но он сознательно их удаляет. Это соответствует его основному художественному замыслу: не затемнять основной идеи произведения отвлекающими деталями, побочными сюжетными линиями и чисто внешним блеском. Ярким примером может служить роман между Кока-вибом и его невесткой, а также последующая история с ребенком Кокавиба, о которых говорилось в третьей главе «Родословной владык Тотоникапана». Автор последней версии «Пополь-Вух» несомненно знал об этих событиях. Но он, рассказывая о путешествии предводителей киче на восток, не нашел нужным даже упомянуть об этом эпизоде. Такое умолчание, однако, становится понятным, если разобраться, что же являлось основной идеей при создании дошедшей до нас версии.
Эта главная идейная установка выражена как в первых словах, открывающих «Пополь-Вух» («Мы расскажем о начале и главных корнях всего, что было сделано в каждом поселении киче, каждым племенем народа киче».), так и в заключительной фразе произведения («Больше о существовании народа киче. сказать нечего.»). Автор желал создать повествование о славном прошлом своего народа. Конечно, эту славу он понимал своеобразно, как представитель раннеклассового общества: успешные войны, захват пленных и поселений враждебных племен, закономерность и необходимость человеческих жертвоприношений, существовавших у киче. В этом случае его взгляды разительно отличаются от мировоззрения Ф. Иштлилшочитля, который стремился, сознательно или бессознательно, показать, что тескоканцы были равны и по общественному (отсюда феодальные термины) и по культурному уровню испанцам.
Автор последней версии всячески подчеркивает положительные стороны киче: непоколебимость в тяжелых испытаниях, храбрость, энергию и смелость в битвах, трудолюбие, душевную стойкость, привязанность и послушание по отношению к родителям, верность интересам своего народа. Основываясь на этих установках, он сознательно устраняет из своего рассказа все то, что, по его мнению, может каким-либо образом опорочить его родной народ в глазах слушателя (или читателя). Не случайно поэтому он обрывает свой рассказ, не доведя его до двух наиболее трагических событий в истории киче: внутренних раздоров, которыми воспользовались какчикели, чтобы ослабить своих старинных соперников, и испанского завоевания.
Прямых антииспанских высказываний в тексте «Пополь-Вух» не имеется, но общая его направленность, постоянное умалчивание тем о завоевателях, о христианстве уже достаточно характерны. Автор не желает признавать ничего нового, появившегося с испанцами, они для него просто не существуют.
Единственное упоминание о христианстве во введении: «Это мы пишем уже при слове Бога (характерно, что для последнего понятия употреблено испанское слово «диос»), уже в христианстве», вероятнее всего, является просто способом обмана духовной цензуры. Ацтекские писцы, переписывая древние гимны богам, также ставили в начале текста слова: «Посвящается епископу.». Прямую аналогию этому мы видим в заключительной части «Пополь-Вух» — «Это благословил господин епископ» (Ш-уцирисашик р-умаль сеньор обиспо).
Особо следует коснуться вопроса о связи начальных разделов «Пополь-Вух» с текстом Библии (Книга Бытия). Мнение о том, что описание первоначального состояния Вселенной до разделения земли и воды и последующих актов творения было заимствовано из христианской мифологии, широко пропагандировалось первыми исследователями эпоса киче. Впоследствии, при развитии сравнительного изучения мифологических систем у различных народов Америки и Старого Света, эта гипотеза была признана несостоятельной. Об этом не стоило бы и говорить, если бы в последнее время она не появилась снова в работах американских и мексиканских исследователей (Эдмонсон, Рене Акунья). Доводы их, однако, неубедительны.
Подлинным героем «Пополь-Вух» является народ киче. Даже в заключительной части произведения, где речь идет уже о сложении у киче раннеклассового общества и генеалогиях знати, автор последней версии вопреки всем фактам пытается видеть в правителях киче лучших представителей своего народа. Очень характерен в этом отношении отрывок из главы 9, часть IV:
Тогда возросли слава
и могущество киче,
тогда возвеличивались
величественность
и значительность киче.
Тогда были построены
и покрыты белой известью
дома в столице Сиван-Тинамит.
Малые племена
сходились туда,
И повелитель был прославлен.
Киче стали горды,
когда возрастали
их слава,
их могущество.
Тогда они воздвигли дом для божества
и дома для своих владык.
Но не они сами делали это,
не они работали,
не они сооружали свои дома.
Не они трудились над воздвижением
жилища для своего божества.
Это было потому, что они давили
своих подчиненных
и порожденных сыновей.
И они вовсе не обманывали их,
не грабили их,
не схватывали их силой.
Поистине они принадлежали владыкам по праву.
И много было у них (киче)
старших братьев и младших братьев.
И они сходились вместе,
они скучивались вместе,
чтобы слушать приказания
каждого из владык.
Под терминами родства («сыновья», «старшие братья» и «младшие братья») здесь уже подразумеваются понятия чисто социальные, подчинения и рабства. Примечательно, что автор вообще редко употребляет слово мун («раб»), заменяя его, как правило, выражениями «сыновья» и «младшие братья».
Глубокая внутренняя связь автора «Пополь-Вух» с народом сказывается и в другом: вставленные им части имеют более гуманистический характер, чем те, в которых он следовал иероглифическому прообразу своего произведения. И это не случайно: предания о добрых братьях-близнецах, очищающих мир от носителей зла, освобождающих угнетенных от угнетателей (пусть это выражено, как и свойственно той эпохе, в мифологических образах), восстанавливающих на земле принципы добра, — все это, конечно, значительно ближе к фольклорным, народным истокам, нежели к генеалогии знатных родов киче. Но и мифологему древнего эпоса о близнецах автор также подвергает переработке. В этом смысле очень характерно изменение образа Шмукане. Из дикой людоедки, имеющей связь с ягуаром или тапиром и покушающейся на жизнь своих внучат, она превращается здесь в заботливую и нежную бабушку. Определенные изменения можно заметить и в обрисовке характеров близнецов. Заданную древним мифом антикаузальность, непонятные уже ему сочетания групп образов, автор последней версии превращает в последовательное развертывание событий, пытается найти подходящие (как ему кажется) причинные связи. Отсюда, скажем, мотивировка превращения близнецами старших братьев в обезьян и др.
Из таких установок автора вытекает, по нашему мнению, и то реалистическое отношение к действительности (назвать такое явление реализмом в полном смысле этого слова, конечно, еще нельзя), которое можно наблюдать в повествовании. Автор охотнее останавливается на повседневных картинах трудовой жизни, на обстановке обычного жилища земледельца, чем на описаниях дворцов знати и пиров, происходящих в них. Работа индейца на поле, устройство его хижины дается в «Пополь-Вух», можно сказать, почти с этнографической точностью. Не смущает автора и то обстоятельство, что послом старой Шмукане является вошь. Жизнь простого земледельца-майя с ее огорчениями и маленькими радостями рисуется им без всяких прикрас, просто и правдиво.
Выше уже отмечалось, что автор сравнительно скупо использует художественные средства. Тем не менее он создает впечатляющие глубокие образы. Достаточно, например, вспомнить описание лишений, которые терпели киче во время своих странствований (часть III, глава 7), смерть Хун-Ахпу и Шбаланке в подземной печи, восход Утренней звезды и др. Своеобразие жанра «Пополь-Вух» в отличие от произведений Фернандо де Альва Иштлилшочитля, Гарсиласо де ла Веги и других потомков индейской знати заключается в том, что, поставив перед собой ту же, что и упомянутые писатели, задачу — рассказ о древней истории своего народа — автор памятника киче разрешил ее совершенно иным способом, чем они. Он создал не хроникальное, метисное, а эпическое индейское произведение.
Неудивительно, что созданное для народа произведение получило самое широкое распространение, признание и любовь. Ф. Хименес писал об обстоятельствах, при которых он обнаружил рукопись «Пополь-Вух»: «Эта рукопись хранилась у них (индейцев Чичикастенанго. — Р. К.) с такой секретностью, что никто из прежних священников и не знал о ней. Я обнаружил, что это сочинение они впитывали чуть ли не с молоком матери и что все они знали его почти что наизусть.».
После опубликования текста киче и французского перевода Брассером де Бурбуром в 1861 г. «Пополь-Вух» постепенно вошел в круг чтения сперва специалистов, а потом и широкой публики под весьма неудачным названием «Библия Центральной Америки». Цитаты и реминисценции из этого памятника довольно часты в произведениях латиноамериканских писателей. Существуют переводы и пересказы «Пополь-Вух» на испанский, французский, английский, русский, немецкий и японский языки.