и сыновей!
Да не узнают они
ни бесчестья, ни плена,
ни войны, ни порока!
Да не выбегут
злые духи
ни навстречу им,
ни вдогонку!
Да не будут они грешны,
да не будут они
изранены!
Пусть не станут они
прелюбодеями
и преступниками!
Да не споткнутся они
на дороге, идущей в гору,
на дороге, идущей под гору!
Пусть никто их не тронет,
не повредит им,
не ударит ни в грудь, ни в спину!
Открой пред ними путь славный,
прекрасный путь!
Да не настигнет их
позор
или несчастье,
что насланы твоим гневом
или твоим волшебством!
Да исполнится благополучия
жизнь
тех, кто чтит тебя,
кто приносит жертвы тебе
пред устами твоими,
пред челом твоим!
О ты, сердце небес,
ты, сердце земли,
ты, тайное величие. .
На все времена,
на все века
да будет только свет,
да будет у наших потомков
только мир
пред устами твоими,
пред челом твоим.
О ты
бог!{88}
Около полувека тому назад наши знания о литературе юкатанских майя, в частности о поэзии, обогатились благодаря находке в селении Цитбальче рукописи некоего Ах-Бама, потомка должностного лица (ах-кулеля) в этом селении{89}. Сборник носит название «Книга танцев древних людей, которые исполнялись здесь, в селениях, до прихода белых». В конце заглавия указано, что тетрадь написана (т. е. составлена) в 1440 г., следовательно, примерно за столетие до появления на Юкатане испанских завоевателей.
Содержание «Песен из Цитбальче», как назвал этот сборник его издатель А. Баррера Васкес, очень разнообразно. Среди пятнадцати произведений, находящихся здесь, имеются и культовые песни, исполнявшиеся при определенных ритуалах, и чисто лирические. Перечислим некоторые из них.
Открывается сборник песней об обряде школомче; об этом танце-обряде упоминает в своей книге епископ Д. де Ланда, но по его описанию, этот танец имел вполне невинный характер и являлся чем-то вроде спортивного упражнения в ловкости{90}. Совершенно иная действительность рисуется из первой песни сборника, созданного в Цитбальче. В начале ее описываются стройные ряды сильных юношей, вступающих на центральную площадь, чтобы показать свою ловкость и умение в стрельбе. Посредине площади находится каменная колонна, к которой привязан мужчина; тело его раскрашено синей краской — цвет жертвы. Он весь засыпан благоухающими цветами, ими украшены его руки, ноги и все тело.
Следующий куплет этой песни (очевидно исполнявшейся хором, поделенным на две половины) обращен непосредственно к связанной жертве:
Смягчи свою душу, прекрасный муж, ты отправляешься на небо, чтобы увидеть лицо своего отца (подразумевается бог солнца. — Р. К.). Тебе не надо возвращаться сюда, на землю, в облике маленького колибри или прекрасного оленя, ягуара или фазаненка. Обрати душу и мысли исключительно к своему отцу. Не бойся, нет плохого в том, что тебя ожидает!
В следующем куплете описывается прибытие на площадь должностных лиц селения. Затем следует новое обращение к жертве:
Смейся, хорошенько смягчи свою душу, потому что ты будешь тем, кто принесет голос твоих земляков нашему прекрасному владыке, находящемуся там, на небе…
На этом песня о школомче обрывается, но в том же сборнике под № 13 находится «Песня стрелка из лука», являющаяся, по нашему мнению, продолжением описания того же обряда. Здесь хор обращается к исполнителям жертвоприношения, состоявшего в том, что танцующие по кругу вокруг жертвы стрелки стреляли в нее. Задачей их являлась медленная смерть приносимого в жертву, ибо капающая с него кровь оплодотворяет землю. Как и во многих других произведениях древней литературы, хор обращается к одному исполнителю обряда, но в этом едином числе подразумевается множественное.
Песня начинается с обращения к опытному охотнику, приглашения принять участие в охоте на лесной опушке. Уподобление совершающего обряд — охотнику, приносимого в жертву — дичи, и обрядового танца — охоте восходит к очень древним временам и настолько характерно для поэтического языка народов древней Америки (да и не только Америки), что подробно останавливаться на этом комплексном мифологическом образе не имеет смысла.
Восхваляется охотник: у него высоко поднята голова, глаз меток, наконечник стрелы острый, тетива лука хорошо оттянута, перья на древке стрелы тщательно приклеены смолой кацим и т. д. Собираясь на эту охоту, охотник усердно втер жир оленя-самца в мускулы рук и ног, в колени и ребра, в плечи и грудь.
Затем следует описание самого жертвоприношения, данного в форме наставлений охотнику:
Соверши три быстрых пробега вокруг каменной колонны, той самой, к которой привязан человек. Сделай первый круг (не стреляя), на втором — схвати свой лук, наложи стрелу и прицелься ему в грудь. Не следует вкладывать всю силу, чтобы сразу поразить его, (не нужно) наносить ему глубоких ран. Надо, чтобы он страдал медленно и понемногу, потому что так пожелал прекрасный владыка (бог солнца). На следующем круге, который ты будешь делать вокруг этой голубой каменной колонны, на следующем круге пусти стрелу второй раз. Это ты должен совершить, не переставая танцевать, потому что именно так делают хорошие воины-щитоносцы, которые выбираются, чтобы порадовать нашего молодого владыку-бога.
Далее, по-видимому, помещается пояснение переписчика: «Песня стрелка-лучника начинается, когда солнце показывается над лесом. Воины-щитоносцы выполняют все это наилучшим образом».
Древность этого произведения не подлежит сомнению. И характер самого обряда и образов, и терминология указывают на доиспанское время создания песни. Можно только удивляться, каким чудом она смогла сохраниться при той тщательной духовной цензуре, которую проводило католическое духовенство в среде индейцев.
Из других стихотворений сборника можно отметить гимны, содержащие описание утренней зари и восхваление восходящего солнца (№ 2, 11),т. е. отражающие солярный культ, или песнопения в честь других божеств (№ 6, 9, 10). Особую группу составляют стихотворения, связанные с женскими культовыми действами, а также свадебными обрядами (№ 4, 7, 14, 15), о которых почти нет упоминаний в других источниках. Некоторые из них воспринимаются современным читателем как лирические любовные песни. Образы в них просты и поэтичны (№ 15):
Чиста и белым-бела твоя одежда, девушка.
Приди и порадуй нас своим смехом!
Пусть будет нежным твое сердце.
Интересно, что именно в этих стихотворениях появляются попытки передачи пейзажа, окружающего героев, и созвучной их душевному настроению обстановки (№ 7, Кай-Никте). Это явление, уникальное для древней литературы вообще (может быть, только древнеегипетские поэты и Сафо в какой-то мере приблизились к этому в своей лирике), поражает своим стадиальным рывком вперед. В сущности такая черта появляется в поэзии только в эпоху романтизма. При рассмотрении этого вопроса в то же время следует иметь в виду, что современный читатель, обогащенный опытом последующего развития литературы, часто невольно привносит от себя при чтении древнего памятника чувства, которых на самом деле не испытывал древний автор. Так, например, происходит почти со всеми нами при чтении пейзажей в «Одиссее».
Из других произведений привлекают внимание своей выразительностью культовые песнопения, исполнявшиеся во время обрядов, сопровождавших новогодние празднества (№ 3, 12). Следует иметь в виду, что последние пять дней уходящего года у майя считались несчастливыми. Трогательна, наконец, жалобная песня мальчика-сироты, оплакивающего свою тяжелую судьбу (№ 8).
Если не все, то по крайней мере подавляющее большинство стихотворений сборника из Цитбальче принадлежит к хоровой лирике, где хор перекликается с солистом (солисткой), и поэтому тесная связь их с культом и обрядом вполне естественна; известно, что именно этот вид поэзии главным образом и обслуживал их.
Язык произведений простой, ясный и образный; характерны параллелизмы — явление, свойственное вообще древней поэтике. Нередки повторы, сравнения, метафоры. Сила эмоции в этих стихотворениях сочетается с прямотой и яркостью выражения, с четкой и наглядной образностью. Изображение переживаний, конечно, почти еще не содержит элементов психологического анализа; поэт рисует главным образом внешние проявления чувств и обстановку, в которой они развертываются. Ритмику стиха, однако, уловить пока не удается: очевидно, в произведениях было использовано несколько размеров. Часто используются ритмические частицы. Пока ясно лишь одно: столь распространенный в ацтекской поэзии трохаический тетраметр в «Песнях из Цитбальче» отсутствует. Может быть, немалую роль сыграла в этом специфика майяских языков по сравнению с науатль.
Как уже говорилось, в последнее время началась дешифовка надписей, сопровождающих изображения на расписных сосудах майя классического периода. Тематика надписей оказалась очень разнообразной. Кроме мифологической, обрядовой и календарной тематики, здесь обнаружены и военные, и поминальные тексты, являющиеся древнейшими образцами поэтического искусства майя. Господствующим размером здесь, кажется, является хорей. Будем надеяться на дальнейшие открытия в этой области.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Оценка месоамериканской культуры, как и вообще древней культуры народов Латинской Америки, началась с эпохи конкисты, и споры, возникшие в то время, продолжаются и до сих пор. Здесь можно наметить две основные линии. Одни, следуя Бартоломе де Лас Касасу, Жан Жаку Руссо и другим, рассматривают мир древних индейцев как идиллический, почти идеальный. Их противники, приводя факты ритуальных жертвоприношений, каннибализма, рабовладения и многоженства, стремятся представить ужасы испанского завоевания как цивилизаторскую, «очистительную» миссию. Непредвзят