[21]. Ну и правда, привёз. Ещё с годик у нас был мир. До чего ж хотелось верить, что войны не случится! Да только мало отыскалось таких доверчивых. И Билли Байрон уж точно не из них.
– Если хотите знать, я Чемберлену не поверила, – громко провозгласила мама. – И папа Барни не поверил, и дедушка. С Гитлером договариваться, как наш премьер-министр, – это редким олухом надо быть. Но дедушка часто повторяет: без толку винить Чемберлена. Он ровно как курица, что чует проныру-ли`са возле курятника. Хочешь, чтобы куры были целы, – так гони в шею лиса, а лучше пойди на него с ружьём да пристрели. Вот как надо поступить. Папа Барни этим и занят. Он пошёл с ружьём на лиса. Он у нас получит своё, этот лис Гитлер, да, Барни?
– Забавно, что вы так сказали, – ответил дяденька. – Вот Билли о чём-то таком и размышлял всё время. И чем больше он размышлял – а о другом он почитай и вовсе не думал, – тем больше исполнялся решимости. Он должен исправить ошибку, совершённую много лет назад. Но он никак не мог уразуметь, что же ему делать-то, да и вообще, возможно ли что-то сделать. Ну и в глубине души он ещё самую малость надеялся, что всё-таки обознался. Что спасённый им фриц просто очень похож на Гитлера, но не сам Гитлер.
И однажды как гром среди ясного неба раздаётся тот телефонный звонок. На заводе «Стандард», где работал Билли, в кабинете управляющего звонит телефон. У Билли как раз перерыв на чай, он сидит себе тихо и никого не трогает. Тут вдруг прибегает управляющий мистер Беннет, весь такой взбудораженный, и говорит Билли, чтобы тот скорее шёл к телефону по очень срочному делу. Билли, понятно, бегом в кабинет мистера Беннета. Он-то решил, что с Кристиной стряслась беда – несчастный случай какой-нибудь или заболела, в больницу попала. Поэтому Билли бежит, а сам чуть с ума не сходит от переживаний.
Голос в телефоне очень знакомый. Только Билли никак не может припомнить лица и имени, кто же это может быть.
«Уильям Байрон? Это вы, мистер Байрон? – говорит мужчина на том конце провода. – Прошу прощения за беспокойство, но мне необходимо кое-что вам сказать». А Билли всё мучается: кто же это? Но тут сам голос ему сообщает, кому он принадлежит, а Билли слушает и только диву даётся. «С вами говорит премьер-министр, мистер Байрон, – произносит голос. – Я Невилл Чемберлен. И мне необходимо обсудить с вами дело чрезвычайной важности».
2
Билли ушам своим не поверил: сам премьер-министр! От волнения у Билли язык отнялся, и он ни слова не сумел выговорить.
«Вы, должно быть, знаете, мистер Байрон, – тем временем продолжал Чемберлен, – что не так давно я ездил в Германию и наносил визит господину Гитлеру в его горной резиденции. И там господин Гитлер поведал мне удивительную историю. Я обещал по возвращении рассказать об этом вам, поскольку вы к той истории имеете прямое отношение. Господин Гитлер сообщил мне, что в самом конце прошлой войны, в сентябре тысяча девятьсот восемнадцатого года, в сражении при Маркуэне ему сохранил жизнь английский „томми“[22]. Тот миг навеки запечатлелся в его памяти. Потом господину Гитлеру попалась фотография в газете, и он выяснил, что „томми“, совершивший тот акт милосердия, это вы, мистер Байрон. Он узнал вас на снимке, где его величество король вручает вам Крест Виктории. Он сам продемонстрировал мне вырезку из газеты. Он хранит её до сих пор. Затем господин Гитлер провёл меня к себе в кабинет и показал картину на стене. На той картине изображены вы, мистер Байрон. Вы несёте на плечах раненого в полевой госпиталь. Автор картины – какой-то итальянский живописец. Уверяю вас, весьма достойная картина. Написана вскоре после войны. Я выяснил, что вы и в самом деле доставили человека в полевой госпиталь таким образом, и у меня нет повода не доверять словам господина Гитлера. Вы участвовали в сражении при Маркуэне, не так ли?»
«Участвовал, сэр», – просипел Билли.
«Именно за это вас и наградили Крестом Виктории, не правда ли?»
«Правда, сэр».
«И вы действительно пощадили немецкого солдата в том сражении?»
«Всё верно, сэр».
«Так я и думал. Что ж, господин Гитлер, канцлер Германии просил меня передать вам его сердечную благодарность и наилучшие пожелания. Тогда, в восемнадцатом году, мистер Байрон, вы проявили сострадание, и, должен отметить, тем самым вы внесли неоценимый вклад в дело мира двадцать лет спустя. Вспоминая день своего спасения и ваш милосердный поступок, господин Гитлер пришёл в доброе расположение духа. К моей радости, он говорил о вас и в целом о британской армии исключительно с уважением и восхищением. Это помогло нам достичь глубокого взаимопонимания в переговорах и привести их к наиболее удачному, как мне представляется, завершению. Ваше в высшей степени гуманное деяние способствовало укреплению мира. До свидания, мистер Байрон, и примите мою искреннюю благодарность».
Вот и всё. Билли положил трубку.
Можете себе представить, в каком настроении Билли возвращался домой с завода. Он шёл чуть ли не вприпрыжку, ошеломлённый, ликующий. Ладно, пускай спасённый фриц и впрямь Адольф Гитлер. Но, как знать, может быть, в конце концов, это не так и страшно. Может быть, Билли всё же поступил тогда правильно. И Гитлер не такое чудовище, каким все привыкли его считать. У Гитлера тоже есть сердце. Может быть, Чемберлен не зря обещал, что привёз мир. И может быть, рядовой Билли Байрон тоже как-то помог достичь этого мира.
– Сам Чемберлен ему звонил? – перебила дяденьку мама. – Вот так запросто взял и позвонил? Откуда вам о таком знать? Откуда вам знать, что это не выдумки?
– Потому что Билли мне сам рассказал, – объяснил дяденька. – Всё-всё, до последнего слова. А Билли не будет сочинять. Я ведь говорил, что знаю его почти с пелёнок. Он много чего держит в себе – что правда, то правда, – но выдумывать нипочём не станет. Характер у него не тот.
– А это уже конец истории? – поинтересовался я.
Если честно, я даже как-то заскучал. Мне-то без разницы, правду дяденька рассказывает или сочиняет. Мне главное, чтобы конец занимательный. А обычный телефонный звонок – ну что тут занимательного? Даже если звонил сам премьер-министр.
Но скучный конец – ещё полбеды. Спичка-то у нас в запасе только одна. А поезд как стоял, так и стоит посреди черноты туннеля. Мне до зарезу требовалось продолжение. Пусть история тянется и тянется себе, пусть отвлекает меня от темноты.
– Нет, ещё не конец, – ответил наш попутчик. – Хотя славный вышел бы конец, верно, сынок? Что-то вроде «и стали они жить-поживать да добра наживать». Чемберлен привёз нам мир. Никакой больше войны. Билли очень хотел бы такого конца истории, все мы хотели. Да и я не прочь бы завершить свой рассказ на этом месте. Но ты ведь и сам знаешь: не всегда всё выходит по нашему хотению. Иначе и Ковентри никто бы не бомбил, и дом ваш стоял бы целёхонький, мы с тобою тут бы не сидели, а я бы не рассказывал эту историю. Одно я могу тебе обещать, сынок: конец у истории, может, и не такой, как тебе хотелось бы, но зато очень неожиданный. – Он помолчал недолго и возобновил рассказ: – Поначалу казалось, что всё как раз по нашему хотению и выйдет. После того телефонного звонка Билли стал почти что прежним. Снова взялся за карандаш – рисовал он тогда по большей части птиц. Особенно ему полюбился дятел, что прилетал всё время к ним в сад. Такой чёрно-белый и немножко красных пёрышек сзади. Кристина – так та была вообще на седьмом небе от счастья. Наконец-то её Билли вернулся.
Они снова начали ходить в кино. Но вот беда: перед сеансом ведь всегда крутили кинохронику. Каждый раз на экране маршировали немецкие солдаты, а Гитлер произносил свои речи, и говорил он вовсе не о мире. Однако Билли всё же надеялся на лучшее. Да и кто из нас тогда не надеялся? Но потом – когда это случилось? В марте, верно? – в прошлом году, в тридцать девятом, солдаты Гитлера вошли в Чехословакию и оккупировали её всю[23]. И тут уж ни у кого не осталось сомнений: эта армия на Чехословакии не остановится. Солдаты Гитлера потопают дальше своими сапожищами. И Билли, и все вокруг понимали, что тот хвалёный договор, которым размахивал Чемберлен, – просто бумажка. И той бумажке грош цена. Нас всех одурачили. Мы все верили в то, во что хотели верить. В то, во что Гитлер заставлял нас верить. Но после вторжения в Чехословакию у нас открылись глаза. Мы знали, чтó надвигается. И вопрос был не в том, начнётся ли война. Вопрос был в том, когда она начнётся.
Снова и снова Гитлер смотрел с экрана на Билли с Кристиной. Гитлер грозил кулаком всему белому свету. Он чванился, бахвалился, задирался, насмешничал и угрожал. В кинохрониках, выпятив грудь, ходили строем немецкие солдаты, грохотали танки, военные самолёты заполоняли небо. И Гитлер возвышался над всем этим, упивался своей властью и жаждал ещё. Всем было ясно как божий день, что этот человек – тиран, воплощённое зло и что на уме у него только война, разрушения и разбой.
И его надо как-то остановить. У Билли эта мысль никак не шла из головы. Двадцать лет назад он поступил по совести, и, как оказалось, поступил неправильно. Теперь же он должен поступить правильно. Искоренить причинённое им зло. И в один прекрасный день он принял окончательное решение. Он думал о тысячах и, может, даже миллионах тех, кто разделит судьбу Кристины. Будут лишения, страдания и горе, как на прошлой войне. И нужно это предотвратить. Нужно действовать, пока ещё не поздно. Выбора у Билли не было.
Билли поехал один, Кристине даже словом не обмолвился. Просто вышел из дому ранним утром – как обычно выходил на работу. Но в этот раз с собой он прихватил не обед, а паспорт, документы и немного денег. В чемодане, под двойным дном, он припрятал пистолет.
Тот самый, из жестянки от печенья. А в кармане пальто у него лежал счастливый чёрный камешек из Бридлингтона. Ещё он взял с собой коробку карандашей и альбом, к чемодану прикрепил маленький складной стульчик. В общем, Билли хорошо подготовился.