Ожидая, что их встретят с оружием на изготовку, он резко распахнул дверь... и оказался в комнате, где царил невообразимый беспорядок. Четверо беглецов расположились на полу: двое лежали, остальные сидели возле потухшего очага. Слабый свет едва пробивался сквозь дыры, которые когда-то служили окнами, и через прохудившуюся крышу. Солдаты были одеты в жалкие лохмотья.
Шарп подошел к раненым, присел на корточки и заглянул в их лица; они были бледными, пульс почти не прощупывался. Затем он повернулся к двоим другим:
— Кто вы такие?
— Капрал Мосс, сэр. — Худое лицо капрала покрывала двухнедельная щетина. Дезертиры явно голодали. — А это рядовой Ибботсон. — Мосс показал на своего товарища. — Рядовые Кэмпбелл и Трэппер, сэр. — Мосс говорил четко и по-военному, словно это могло изменить его положение.
В воздухе висела пыль, пахло болезнью и нечистотами.
— Как вы оказались в Оропезо?
— Мы хотим вернуться в полк, сэр, — ответил Мосс, но как-то уж слишком поспешно.
Наступила тишина. Ибботсон тупо смотрел в пол. Только у него было оружие — в левой руке он зажал штык, — и Шарп догадался, что солдат не одобряет того, что здесь происходит.
— Где ваше оружие?
— Мы его потеряли, сэр. И форму тоже. — Мосс явно хотел услужить.
— Иными словами, вы ее продали. Мосс пожал плечами.
— Да, сэр.
В соседней комнате неожиданно раздался какой-то шум, и Шарп резко обернулся. В дверном проеме никого не было. Мосс покачал головой.
— Крысы, сэр. Здесь их целая армия.
Шарп снова посмотрел на дезертиров. Теперь ему удалось встретиться взглядом с Ибботсоном — его глаза горели безумным, фанатичным огнем. Шарп даже забеспокоился, не пустит ли тот в дело штык.
— А ты что здесь делаешь, Ибботсон? Ты ведь не хочешь возвращаться в полк.
Солдат ничего не сказал. Просто поднял правую руку, которую до этого прятал за спиной, — обрубок, замотанный в окровавленные тряпки.
— Иббс подрался, сэр, — объяснил Мосс. — Потерял свою проклятую руку. Он теперь ни на что не годен, сэр. Иббс правша, вы же видите, — равнодушно добавил он.
— Ты хочешь сказать, он не нужен французам. Снова наступила тишина. В воздухе медленно клубилась пыль.
— Верно, — заговорил наконец Ибботсон. У него был голос образованного человека. Мосс попытался заставить товарища замолчать, но Ибботсон не обратил на капрала ни малейшего внимания. — Мы были бы с французами уже неделю назад, но эти болваны решили сначала выпить.
Шарп не сводил с него взгляда. Было странно слышать такой культурный голос из уст заросшего щетиной оборванца. Он был явно серьезно болен, скорее всего, у него началась гангрена, но теперь это уже не имело значения. Признавшись, что они хотели перейти на сторону врага, Ибботсон приговорил всех четверых. Если бы их поймали при попытке сбежать в нейтральную страну, то наверняка отослали, как и Шарпа, в Вест-Индию, где с ними довольно быстро разобралась бы лихорадка, но для тех, кто перешел на сторону врага, есть только одно наказание. Капрал Мосс это знал. Он посмотрел на Шарпа и вдруг взмолился:
— Честное слово, сэр, мы сами не знали, что делаем. Мы ждали здесь, сэр...
— А ну заткни пасть, Mocc — рявкнул Ибботсон, а потом повернулся к Шарпу. Рука со штыком поднялась еще выше, но лишь для того, чтобы подчеркнуть слова. — Мы проиграем войну. Любому кретину это ясно! Французских солдат здесь больше, чем Британия сможет собрать за сто лет. Посмотрите на себя! — В его голосе звучало презрение. — Вы можете победить одного генерала, потом другого, но они будут продолжать наступать! И одержат победу! А знаете почему? Потому что у них есть идея. Ее зовут свобода, и справедливость, и равенство! — Неожиданно Ибботсон смолк, глаза его сияли.
— Кто ты, Ибботсон? — спросил Шарп.
— Человек.
Шарп улыбнулся вызову, прозвучавшему в ответе. В подобных спорах не было ничего нового, стрелки частенько рассуждали на эти темы ночью, у костра, но Шарпу вдруг стало интересно, почему образованный человек, вроде Ибботсона, оказался в армии, да еще проповедует французские постулаты свободы.
— Ты получил образование, Ибботсон. Откуда ты родом?
Ибботсон ничего не ответил. Он продолжал смотреть на Шарпа, сжимая в руке штык. Наступила тишина. Шарп слышал, что Харпер и Петерс переминаются у него за спиной с ноги на ногу.
Мосс прочистил горло и решил поддержать Ибботсона.
— Иббс — сын священника, сэр. — Он сказал это так, будто его слова объясняли все.
Шарп продолжал разглядывать Ибботсона. Сын священника? Может быть, отец рано умер или семья была слишком большой и его в любом случае ждала нужда? Но что заставило Ибботсона пойти в солдаты? Оказаться в одном котле с пьяницами и закоренелыми преступниками — ведь именно они составляли ядро любой армии — зачем?
Ибботсон еще раз встретился с Шарпом глазами, а потом неожиданно заплакал. Он выронил штык и спрятал лицо за согнутым локтем левой руки. Шарпу вдруг показалось, что солдат вспомнил о маленьком садике за церковью и о матери, пекущей хлеб погожим летним днем, теперь уже давно умершей.
Капитан повернулся к Харперу.
— Они арестованы, сержант. Этих двоих придется нести на руках.
Он вышел из домика и сразу окунулся в вонючий воздух узкой улочки.
— Кирби?
— Сэр?
— Ты свободен. — Беззубый солдат тут же умчался прочь. Шарп не хотел, чтобы четырех дезертиров вывели из домика у него на глазах. — А вы заходите в хижину. — Он кивнул остальным солдатам.
Потом посмотрел на виднеющуюся между крышами домов полоску неба, где с веселыми криками носились ласточки. Смеркалось... завтра состоится казнь. А его ждет Жозефина.
— Мы готовы, сэр, — сказал Харпер, появившийся в дверях.
— Тогда пошли.
Глава тринадцатая
Шарп неожиданно проснулся, сел, инстинктивно потянулся за оружием и только после этого, сообразив, где находится, упал обратно на подушку. Он весь был покрыт потом, хотя ночь выдалась прохладной и легкий ветерок шевелил занавески по обе стороны открытого окна, в котором сияла полная луна. Жозефина сидела возле постели и наблюдала за ним, не выпуская из рук бокала с вином.
— Тебе снился сон?
— Да.
— О чем?
— О моем первом сражении. — Шарп не стал больше ничего рассказывать. Ему снилось, что он не может зарядить ружье, штык не надевается на дуло, а французы продолжают наступать, смеясь над напуганным мальчишкой, попавшим в эту пропитанную влагой долину Фландрии. Бокстел называлось то местечко, и он редко вспоминал о страшном сражении на сыром поле.
Шарп посмотрел на Жозефину.
— А что с тобой? Почему ты не спишь? Она пожала плечами.
— Не могу. — Жозефина надела какой-то темный халат; на фоне стены Шарп видел лишь ее лицо и руку с бокалом.
— А почему ты не можешь спать?
— Я думала о том, что ты сказал.
— Все может произойти совсем не так.
— Нет. — Жозефина улыбнулась.
Где-то в городе залаяла собака, но больше до них не долетало никаких звуков. Шарп подумал о четырех дезертирах — спят они или бодрствуют и слушают голос той же собаки? Он вспомнил вчерашний вечер: как сдал пленников, вернулся в гостиницу и долго разговаривал с Жозефиной. Она мечтала добраться до Мадрида, но Шарп считал, что союзникам вряд ли удастся дойти до столицы Испании. Ему казалось, Жозефина и сама не знает, зачем ей нужен Мадрид — для нее это был город мечты, долгожданный клад, надежда найти который уже начала меркнуть. Шарп ревновал к ее желанию попасть туда.
— Почему ты не хочешь вернуться в Лиссабон?
— Семья мужа не примет меня обратно, во всяком случае теперь.
— А... Эдуард.
— Дуарте. — Она поправила его совершенно машинально.
— Тогда отправляйся домой. — Они уже говорили об этом раньше. Шарп пытался заставить Жозефину отказаться от всех других возможностей и хотел убедить остаться с ним, словно и в самом деле мог ее содержать.
— Домой? Ты не понимаешь. Меня просто заставят ждать мужа, как это сделали бы и его родители. В монастыре или в темной комнате, не важно где. — В голосе Жозефины появилось отчаянье.
Она выросла в Порту — дочь купца, достаточно состоятельного, чтобы общаться с богатыми английскими семьями, которые в то время доминировали в португальской торговле. Еще ребенком Жозефина выучила английский, язык богатства и власти. Потом вышла замуж за Дуарте, который был на десять лет ее старше и занимал должность Хранителя Королевского Коршуна в Лиссабоне. Самая настоящая синекура, и Жозефина закружилась в бесконечном хороводе балов, ее очаровали блеск дворцов и красивая жизнь. Потом — два года назад, — когда королевская семья сбежала в Бразилию, Дуарте завел себе любовницу, а Жозефина осталась в большом доме вместе с его родителями и сестрами.
— Они хотели, чтобы я ушла в монастырь. Представляешь? Чтобы я ждала его в монастыре, как покорная жена, а он тем временем на пару с этой женщиной будет производить на свет ублюдков!
Шарп скатился с кровати и подошел к окну. Не обращая внимания на наготу, облокотился о черный подоконник и стал вглядываться в ночное небо на востоке, словно мог разглядеть отражение огней костров французской армии. Они были там, в одном дне пути, но он ничего не видел, кроме бесконечных городских крыш и дорожек лунного света на далеких холмах.
Жозефина подошла к нему сзади и провела пальцами по шрамам на спине.
— Что будет завтра?
Шарп повернулся и посмотрел на нее сверху вниз.
— Их расстреляют.
— Так быстро?
—Да.
Ей не нужно было знать о том, что иногда солдаты промахиваются и офицерам приходится подходить и добивать преступников контрольным выстрелом. Шарп притянул Жозефину к себе, вдыхая аромат ее волос. Она положила голову ему на грудь, а ее пальцы продолжали осторожно поглаживать шрамы.
— Мне страшно, — тихо проговорила она.
— Ты их боишься?
—Да.
Гиббонс и Берри были в казарме, когда он привел дезертиров. Сэр Генри тоже оказался там и принялся радостно потирать руки, довольный тем, что беглецов удалось поймать, он даже многословно поблагодарил Шарпа, словно на время забыл о своей неприязни. Военно-полевой суд являлся простой формальностью, уже через несколько минут бумаги были подготовлены и отправлены на подпись генералу. Судьба четырех дезертиров решилась.