— Прошу вас, господа, запомнить, что нынешней ночью вы меня здесь не видели, понимаете, что я хочу сказать? Не видели меня здесь. Я не здесь. Я в Люксембургском дворце. — Сенатор то и дело мило подхихикивал, и от раскатов его голоса с характерным южным акцентом дребезжал хрусталь. Он согласился выпить с ними бокальчик. Пена хлопьями стекала по его холеной бородке. Он незаметно ущипнул фисташковую соседку, очевидно, он ее знал как завсегдатай заведения, которое усердно посещал ради Манон Грёз.
— Да, господа, решено и подписано, вы меня не видели… Я не покидал нынешней ночью Сенат… Воистину историческая ночь. Всего в четвертый раз с тысяча восемьсот семидесятого года бюджет республики будет принят вовремя, сразу, без десятка предварительных вариантов! Да, да! И все это благодаря существованию некоей юридической уловки, позволяющей продлить старый год на несколько часов. В одиннадцать часов пятьдесят минут пристав Палаты остановил часы, висящие в зале заседания, и только в половине четвертого, когда я ушел, принимали последние статьи мои коллеги, которые всегда отстают на год. Если они кончат к шести часам, к половине седьмого, и то слава богу… Ну, вот я и сбежал потихоньку… понятно?.. В четвертый раз с семидесятого года! Лучше будет, если вы ничего не скажете Эдмону о нашей встрече, из-за мадам Барбентан… Мы здесь среди джентльменов! Но, простите, меня ждут…
Он поспешно засеменил к столику Волина.
— Вот вам, мой милый, акционерное общество «Косметика Мельроз» почти в полном сборе, — сказал Декер. — Не хватает только одноручки! Нет, нет, не нужно заказывать еще бутылку!
— А если мне так хочется, — ответил Орельен с нехорошей улыбкой. — В четвертый раз с семидесятого года. Гарсон!
— Тебе пора идти спать, Роже, — вздохнула Симона.
Он пристально взглянул на нее. Вот он сидит здесь, и она ждет, когда он захочет с ней пойти… Он рассмеялся. Слишком в этой жизни все просто. Сенатор, шампанское, Симона. Что ж. Он пойдет и будет спать с ней. Жестом собственника Орельен положил руку на обнаженное плечо Симоны.
— Гарсон!
Но прежде чем уйти, следует набить морду этому паяцу несчастному, и поэтому он схватил господина де Мальмор за галстук. Попадали стаканы, раздался звон разбитой посуды, доктор бросился разнимать сцепившихся мужчин, с соседних столиков оборачивались, молодой человек что-то бормотал… Орельен бросил на стол билет в тысячу франков. Молодой человек с кадыком твердил:
— Вы просто не в своем уме!
Симона умоляюще произнесла:
— Деньги, Роже, возьми свои деньги… — Она подобрала сдачу и оставила гарсону на чай.
— Ведь ты знаешь, где я живу, — на той маленькой улочке возле «Мулен-Руж». Пойдем скорее, у меня газ, ты согреешься…
Орельен уже не помнил, как очутился в фиакре, запряженном одной лошадью. Экипаж немилосердно трясло. Куда-то исчез доктор, исчез малый с кадыком, исчезла фисташковая дамочка, и с ним осталась только Симона, нежная, ласковая Симона, и она целовала его, прижимала к его губам свои мягкие, влажные губы… Яркий свет на площади Бланш на мгновение болезненно ударил в глаза, но Орельен тут же забыл о нем… Вот и приехали, опирайся на меня сильнее. По узенькой темной лестнице они поднялись в комнату Симоны. Первое и единственное, что бросалось в глаза, была постель. И еще целая розовая россыпь фотографий у окна, а на окне занавески с бомбошками.
Орельен почувствовал, что с него снимают туфли. Бессмысленным взором он смотрел на рамочку из раковин, куда была вставлена карточка голенького младенца, лежавшего на подушечке. За цветной ширмой — биде и кое-какие кухонные принадлежности вокруг зеленой спиртовки. Это было похоже на дурной сон. Что там делал сенатор? И та шлюха…
— Ты не поверишь, Роже, душенька, но я в тебя влюбилась, уже несколько месяцев как влюблена… а ты ни разу не захотел зайти…
Эта женщина на коленях у постели, этот тюфяк, ямкой продавившийся под тяжестью его тела. Полумрак. Что все это означает? Была война, были Гюро, Бомпар, Салоники… Все то, о чем мечталось годами и что ни разу не воплотилось в яви… ускользающее время… Кто эта девушка, откуда она? Грубым движением он всклокочил ей волосы. Она удивленно взглянула на него и слегка вскрикнула. Путаясь в нижнем белье, которое она не успела с него снять, он бросил ее на постель.
— Роже, — прошептала она, — Роже…
Перед Орельеном был еще кто-то. И Орельен чуть не набил ему морду… Напротив кровати висело зеркало. Вдруг Орельен увидел все, что оно отражало, — беспорядочно разбросанные вещи, грубость их любви. И он с яростью обнял Симону.
LVI
Было, должно быть, больше десяти часов, когда Орельен, подходя к дому, заметил у своего подъезда автомобиль Эдмона. Что сей сон означает? Приехал пожелать ему счастья и всяческих благ? Орельен чувствовал себя, что называется, не в своей тарелке, его не оставляло ощущение какой-то удивительной сухости кожи. Он взбежал по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки.
На площадке его ждало поистине необычное зрелище. Оттуда доносились раскаты голосов, и Барбентан в великолепном сером шершавом пальто спортивного покроя, в фетровой шляпе, сбитой набекрень, стоял в классической позе полицейского, желающего проникнуть в чужую квартиру, — то есть поставив одну согнутую в колене ногу на порог, чтобы перед самым его носом не захлопнули дверей. Мадам Дювинь — впрочем, виднелась только рука мадам Дювинь и клок ее седых волос, — держа дверь с обратной стороны, ядовито отвечала на вопросы гостя.
— Что это значит? Мадам Дювинь, сейчас же впустите мосье Барбентана…
Пришлось взять ее за плечи и отвести от двери. Мадам Дювинь, очень взволнованная, неохотно оставила свои позиции и, указав Барбентану на только что вернувшегося домой хозяина, процедила сквозь зубы:
— А мосье не хотели мне верить. Я же говорила, что мосье Лертилуа нет дома!
Только в комнате Орельен заметил, что гость его неестественно красен и вид у него самый растерянный. Но сначала надо было удалить свидетелей.
— Мадам Дювинь, подайте мне чаю, только покрепче, с лимоном…
— Чай с утра! Мосье, должно быть, хотел сказать кофе…
— Повторяю, дайте мне чаю! Что это в конце концов? Оставьте нас одних…
Когда они остались одни, Эдмон громко спросил:
— Где Береника?
— Береника?
— Не валяй дурака… Она здесь, у тебя…
Шутка зашла уже слишком далеко. Но по виду Эдмона чувствовалось, что он отнюдь не намеревается шутить. Он схватил Орельена за плечи.
— Ты что, окончательно с ума сошел, что ли? Ведешь себя, как ревнивый муж!
Эдмон в изумлении отступил на шаг.
— Значит, ты хочешь сказать, что не знаешь, где она?
— Даю слово… И почему ты отправился искать ее именно сюда?
— А где же прикажешь ее искать? Избавь меня от излишних подробностей. Пока все оставалось в известных границах… но сейчас ты уж явно переигрываешь!
— Я просто ни слова не понимаю, что ты говоришь!
Эдмон ответил еще что-то, Орельен ему возразил, и тут только сам понял, что и впрямь Береника исчезла, что с ней, возможно, что-нибудь приключилось…
— Объясни ты ради бога толком, — взмолился он. — Береника! Что случилось с Береникой?
— Этого еще только недоставало! И ты меня об этом спрашиваешь?
— Отвечай, что с ней случилось?
— Я и не подозревал, что ты такой блестящий актер…
Эдмон сел, сдвинул на затылок шляпу; теперь он окончательно стал похож на полицейского шпика.
— Береника ушла от нас вчера вечером, около полуночи, предварительно повздорив с мужем. Мы думали, что она вернулась домой. Сами-то мы встречали Новый год в «Беф»… Но дома ее не оказалось. Так мы зря и прождали ее всю ночь… и утром — ее нет. Тогда я и приехал к тебе.
Эдмон произнес последнюю фразу с таким видом, словно нет и не было ничего более естественного, чем искать Беренику здесь. Но Орельена охватила неподдельная тревога. Насмешливые слова Эдмона окончательно взбесили его.
— В конце концов я вовсе не любовник мадам Морель.
— Ах, вот как! С чем тебя и поздравляю…
Следовало бы просто уложить его на месте за этот издевательский тон.
— Если бы ты не был моим гостем…
— Ей-богу, ты просто смешон!
Еще минута, и дело, возможно, дошло бы до драки. Эдмон сидел с багровой от злости физиономией, а Орельен побледнел как мертвец.
Ему невольно мерещилась Сена, протекающая под его окнами, утопленницы, которых вылавливают из ее холодных вод, та незнакомка и та покойница, которой, по рассказам мадам Дювинь, отрубили палец.
— В конце концов, — заметил он, — это на нее не похоже. Она не того сорта женщина, что убегают из дому…
— Прелестно звучит это слово «сорт». Я восхищен твоим умением классифицировать женщин по категориям и сортам.
— С каким наслаждением я бы дал тебе пощечину…
Дверь, ведущая из кухни, приоткрылась. Мадам Дювинь принесла чай. Она поставила поднос на стол. На подносе стояли две чашки. Пусть мосье даст чаю хорошенько настояться…
У мадам Дювинь был явно заговорщический вид — чувствовалось, что ей хочется сказать что-то своему хозяину. Орельен нетерпеливым жестом отослал ее обратно на кухню:
— Оставьте нас в покое! — Потом обратился к Барбентану: — Хочешь чаю?
— Нет, спасибо… чай — утром… я придерживаюсь мнения твоего милейшего цербера…
Чай недостаточно настоялся, и поэтому Орельен, залив кипятком ломтик лимона, лежавший на донышке чашки, решил подождать. А Барбентан продолжал:
— Итак, ты утверждаешь, что не видел Береники после половины двенадцатого тридцать первого декабря?
Настоящий допрос. Ничего не поделаешь, приходилось подчиняться.
— Нет, не видел. Я был у Люлли, и не один, и страшно напился. Ночевал я не дома, а у крошки Симоны, если хочешь знать… Гордиться тут особенно нечем… Ну, доволен ты наконец или нет?
Орельен произнес эту тираду одним духом, с холодной яростью. Глядя, как он заботливо укутывает чайник и вертит ложечкой ломтик лимона, можно было поверить, что он говорит правду, что действительно этой ночью он напился до положения риз. Эдмон задумчиво покачал головой.