— А мадам Мельроз будет здесь сегодня? — осведомилась Диана.
— О, вы знаете, мы видим ее очень редко, — ответила мадемуазель Агафопулос. — Но если вам угодно повидаться с доктором… он здесь, в своем кабинете… и между консультациями может…
— Нет, благодарю вас, мадемуазель, мы спешим.
С круглой площадки донеслись взрывы хохота, голоса. Одна из продавщиц поспешила навстречу вновь прибывшим, и Зоя метнула вслед ей быстрый взгляд. Это как раз и оказалась Роза, а рядом с ней, отряхивая пальто, какой-то мужчина; погода до сих пор стояла просто ужасная.
— Ах, смотрите-ка, — воскликнула Диана. — Мосье Лертилуа! А мне говорили, что вы больны… Простите, дорогая Роза, мое законное любопытство, но у вас здесь просто чудесно… Вы знакомы с Шельцером?
Все были знакомы друг с другом. Сияющая улыбка Розы скрывала явную печаль, написанную на ее лице. Это горькое выражение не ускользнуло от глаз Дианы, и она перевела взгляд на Орельена. Тот даже не пытался скрыть своей мрачности. До сих пор Диана питала к нему слабость. И прекрасно его знала. Уходя — ведь им так некогда! — Диана спросила своего кавалера:
— Как вы думаете, она живет с ним?
Шельцеру это было глубоко безразлично.
— Моего кузена Барбентана нет в Париже, — произнес он. И Диана добавила:
— Знаете, сейчас уже стали заметны года Розы…
Орельен уселся в салоне под картиной Фужита. Роза поднялась к доктору, и потом ей хотелось повидать своего массажиста-черкеса и договориться с ним относительно сеансов с бразильской певицей, с которой она встретилась в министерстве… Она говорила в «министерстве», потому что предпочитала именовать так ведомство помощника государственного секретаря по делам торгового флота. Там был вечер. Роза прочла «Приглашение к путешествию». Получилось это совсем случайно. Орельена просто мутило от всей этой претенциозной обстановки. Но, говорят, это и требуется публике. Не любил он и живопись Фужита, но изображенная им женщина — все одна и та же — ему нравилась. После приступа малярии он ощущал такую страшную пустоту, что хоть на крик кричи. Странное дело: живешь и не замечаешь своего безделья, а потом в один прекрасный день начинаешь им тяготиться… Что бы он делал, не будь Розы…
На пороге салона появилась Роза с последним номером «Вог» в руках.
— Вы не голодны? Я просто умираю, до того есть хочется! Ведь скоро уже час! Мяса! мяса! Впрочем, и вам, дружок, необходимо съесть хорошенький кусочек мяса… вам надо поправляться.
Она нежно потрепала Орельена по щеке.
Диана сказала правду — Розин возраст стал вдруг заметен… нет, не совсем так… но ее уже оставило сияние молодости. На лице госпожи Мельроз читалась усталость. Складочка в углу рта стала подозрительно похожа на морщину. Слой румян, кремы, казалось, теперь скрывают ее кожу, а ведь всего две недели назад они лишь усиливали природные краски лица. Должно быть, ее утомила пьеса Кокто, измучила роль в этой пьесе. И к тому же, было что-то странное в ее внезапном увлечении, чрезмерно афишируемом увлечении Орельеном Лертилуа. Создавалось впечатление, что она просто за ним бегает, что было уж никак не в ее стиле.
— Вы мне говорили… Вы мне что-то хотели сказать?
Этот вопрос Орельен задал Розе, когда они уселись в баре на улице Вашингтон и заказали себе спагетти al sugo[8] и оплетенную бутылочку кианти. Над их головой висело зеркало с засунутыми за рамку фотографиями знаменитых актеров. Роза вздохнула, прищурила, почти прикрыла свои близорукие глаза и положила на край тарелки вилку, на которую было наверчено сложнейшее сооружение из макарон.
— Удивительное дело, дорогой, вот я все думаю, что со мной происходит… Я надеюсь, что это просто так, временная слабость, но все же…
— О чем вы говорите, дорогая?
— И вы еще спрашиваете? Конечно, я не урод, не старуха… Но подумайте, прошло уже две недели… Да, две недели… и — ничего! ровно ничего! Нет, молчите, неужели вы воображаете, что со мной случалось нечто подобное до вас, хоть раз в жизни случалось? Не возражайте, мне хочется поговорить. Это начинает становиться даже интересным. Если бы я не знала про Диану… ну, и про Мэри тоже, я бы подумала, что вы… что вы, словом, не вполне в норме…
Орельен пожал плечами. Итак, значит, Мэри разболтала Розе… Все женщины на один лад. С самой любезной физиономией он произнес:
— Но, клянусь вам, это зависит только от вас…
— Да ну вас, не валяйте дурака! Вы, слава богу, не гимназист, да и я не подруга вашей матушки! Я не привыкла бросаться на маленьких мальчиков, пока еще не привыкла! Просто ваше сердце занято, занято. Так или иначе, со мной такое происходит впервые: в глубине души я считаю, что это даже прекрасно, только это меня несколько расстраивает… и я думаю…
Роза действительно задумалась. Принесли шницель. Официант, красивый брюнет, с молчаливого согласия Розы, начал действовать сам. С доверительным видом он полил шницель соусом, показав при этом свои большие неухоженные руки.
— Скажите мне, Орельен, — продолжала Роза, — только не лукавьте… как вы считаете, можно еще меня полюбить? Да не смейтесь вы… Возможно, я и корова, но в иные дни…
Орельен с удивлением взглянул на Розу. Он сам мог насчитать по меньшей мере троих мужчин, влюбленных в нее. Доктор, Эдмон, дядя Блез. Он сказал ей об этом. Роза досадливо пожала плечами. Кто же сомневается? И потом, есть еще куча юнцов, которые ходят на все ее спектакли. Но разве это в счет? Конечно нет. Может ли полюбить ее какой-нибудь мужчина, который не знает, что она — Роза Мельроз. Который увидел бы ее случайно и ничего, ничего про нее не знал: ни кто она, ни откуда, ни что делает.
— В свое время, — добавила Роза, — стоило мне посмотреть на мужчину, и он готов был все бросить ради меня…
Орельен положил себе на тарелку еще порцию картофельного пюре.
— Короче говоря, — пробормотал он, — я веду себя как хам…
— Не кривляйтесь… Разве в вежливости дело? Слушайте, однажды во Флоренции…
Но он рассеянно слушал Розины истории. Он отлично понимал, что не о своих победах собиралась она в конце концов ему рассказывать. Так он ей и сказал. Роза не стала отпираться:
— Да, вы правы… но мне доставляет удовольствие говорить о себе. Знаете что, Бебе, то есть я хотела сказать Блез… так вот я его встретила… Не следовало бы мне вам об этом говорить. Блез заставил меня поклясться, что я буду молчать…
Орельен презрительно сморщил нос. Чего ради дядя лезет в чужие дела? И насмешливо добавил:
— Будто вы можете сдержать слово!
Роза не рассердилась, взяла его за руку.
— Странно все-таки, почему вы мне так нравитесь. В конце концов вы не бог весть какой умный, не такой уж красавец…
— В чем же вы поклялись дяде Блезу?
— Поклялась не рассказывать вам… Ах, была не была! Дело в том, что когда мадам Морель убежала от Эдмона, она жила у Блеза…
Теперь уж Орельену было не до шуток.
— Как так? У дяди? А почему он мне ничего не сообщил? Она еще у него?
Нет, ее уже нет там. Уехала. И, кроме того, Амберьо обещал ничего не говорить. Однако нарушил слово и послал Лертилуа записку: предложил ему заглянуть на площадь Клиши.
— Я и не знал, зачем он меня зовет, я ведь заболел… вы же помните!
Все это так. А тем временем крошка Береника совсем заморочила голову старику Амберьо. Он даже не мог говорить о ней без слез. И чуть ли не считает Орельена последним подлецом. Что такое она ему могла наговорить? Можно поручиться, что она не вернулась к своему мужу.
— Гарсон, счет! Простите, Роза… Надеюсь, вы понимаете мое состояние?
Она отлично понимала. Все-таки она заказала себе чашку кофе. И рюмочку коньяку. Орельен ушел. Роза задумалась. Столько мыслей нахлынуло разом, что-то подступило к горлу, застучало в висках. Коньяк у них, надо сказать, отвратительный. Какая вообще мерзкая штука жизнь! Тот же, в сущности, театр: свет, обманчивые эффекты, сцена… а вы поглядите после спектакля на актеров, когда они расходятся по своим уборным. Ой-ой-ой! Но она-то сумеет выдержать до конца. Не даст себя сожрать, как иные прочие. У нее впереди еще есть время, пусть немного, но есть. Нужно, чтобы конец был красивый.
Сестра моя, настал тот час,
Когда лишь нежность манит нас.
Ах, дерьмо! Роза с отвращением раздавила о блюдечко только что закуренную сигарету.
За соседним столиком сидел какой-то очень элегантный юноша, с россыпью рыжеватых веснушек по лицу и приплюснутым носом. Он смотрел на Розу. Роза тоже взглянула на него, прищурив свои близорукие глаза, свои дерзкие близорукие глаза. Юноша сначала покраснел, потом вдруг побледнел. Внезапно Розе вспомнился тот взгляд, каким она, играя Федру, смотрела на Ипполита, и улыбнулась юноше.
LXII
— Целый ушедший в прошлое мир… вот именно… вот именно… Так сказать эпоха… вот именно… вот именно…
Господин Руссель был по-настоящему взволнован. В его годы… Его мир. Его эпоха. Он вспомнил тогдашние моды, костюмы и платья, которые он создал для пьесы «Обнаженная». Ведь его соседом был Анри Батайль. Да… да… сосед… Уже начинало пригревать солнце, и его первые робкие лучи окрашивали все вокруг в нежные тона; сквозь перепаханный бархат полей, желтоватых, белых, коричневых, розоватых пробивалась бледная травка; на фруктовых деревьях распускались первые белые цветы. Чуть подальше земля горбилась холмами в зеленоватой шапке кустарника, — их перерезывал карьер, где пролегали рельсы узкоколейки, предназначенной для вывоза песка. Затем поля, дорога, невидимая отсюда Сена. Весь этот плоский пейзаж тянулся на многие километры. А по ту сторону долины глаз уже ничего не различал, лишь вдали угадывалось плато, уходившее за горизонт.
Огромный лимузин стоял у обочины дороги, ведущей к Мулену, шофер в синей, как у моряка, форме и плоской каскетке ждал пассажиров, сидя за рулем с тем безразличным видом, какой вырабатывается годами многочасового ожидания у подъезда Парижской Оперы. Портной и Поль Дени шагали по тропинке, идущей через поля, невдалеке от усадьбы, где было столько цветов.