Адриен был способен оценить комизм их беседы. Правда, южный акцент сенатора почти не резал ему ухо: в конце концов такой же акцент был у самого Адриена, только у старика он более заметен, — по окончании войны Арно немало потратил труда, чтобы отделаться от провинциального произношения. Но еще более Адриен оценил тот факт, что сам помощник государственного секретаря обеспокоил себя и нанес ему визит. Пусть его называют для красоты слога министром. Адриену Арно титул помощника государственного секретаря казался одновременно и более загадочным и более реальным. В нем с детства жило безграничное уважение ко всему официальному, к властям, к государству, к правительству. Он благословлял несчастный случай, позволивший наслаждаться нечаянным отдыхом, он теперь мог долгие часы предаваться мечтам и обдумывать это приключение, конец которого он предчувствовал.
Его беспокоила Изабелла: она была как бы частью его прежней жизни, пошлым о ней напоминанием. Неужели так необходимо преследовать его и здесь? Он только улыбался про себя, сравнивая отведенную ему комнату в доме Барбентанов с той, что занимал у своих родных! А эта Изабелла еще все время старалась остаться с ним наедине, и он боялся, что их могут застигнуть: вдруг отворится дверь, войдет кто-нибудь из прислуги, мадам Барбентан… Нельзя вести себя так у чужих: какая лакомка эта Изабелла. И нет никакой возможности образумить ее.
Поэтому он предпочел опередить события. На тот случай, если бы мадам Барбентан что-нибудь заметила… Адриен открыл ей всю душу. Никогда бы он не осмелился… хотя бы из-за двоюродного брата… он скрытен от природы… но, вы меня поймете, мадам… не судите обо мне плохо, я этого просто не перенесу… Что делать, Изабелла не отдает себе в этом отчета. Поэтому вся вина ее. Кроме того, Адриен доверяет Бланшетте. Доверяет безгранично, сердцем, а не рассудком.
— Но ведь вы меня совсем не знаете, — возразила Бланшетта.
Он поднял на нее красноречивый взгляд. О нет, он знает ее, знает гораздо лучше, чем она думает! Ведь их отношения начались не совсем обычным образом.
— Ну хорошо, — согласилась Бланшетта, — расскажите мне о вашей кузине… Вы ее любите?
Было бы подло с его стороны сказать, что он ее никогда не любил. Бесспорно, он питал к Изабелле привязанность, но что-то его в ней раздражает. Это длится уже давно. Адриен не из тех мужчин, что заводят связи направо и налево. Но нельзя вечно хранить верность, если основана она не на любви, не на настоящей любви. Надо сказать, что все это произошло отчасти по вине случая. Жили они под одной крышей. Его двоюродный брат постоянно находится в отлучке. Он работает представителем крупной фирмы, импортирующей зерно, и вынужден неделями сидеть в Марселе, в Сен-Назере… Ну, а в пустом доме остаются двое — мужчина и женщина, оба молодые…
— Простите, — перебила его Бланшетта, — мне нужно распорядиться по хозяйству.
LXX
— Ого-го! Ну и парад, такого еще не бывало!
Публика толпилась на террасе, залитой светом вращающихся фонарей. Лакеи в золотых ливреях стояли длинными шпалерами, другие скользили вокруг бассейна; вновь прибывавшие гости выходили из автомобилей, с шелестом скользивших по лиловато-розовому песку. Весь пейзаж, с широкой просекой, выходящей на газон, покрытый огромным полотнищем золотого цвета, деревья с позолоченными стволами и листочками, старательно завернутыми в золотые бумажки, казался нереальным, бутафорским, красота обнаженных женских плеч, нелепый вид костюмированных мужчин, — все это вызвало легкое головокружение у Бланшетты, которую Эдмон притащил сюда по каким-то своим соображениям. Доставив жену на бал, он тут же перестал ею заниматься и передал с рук на руки только что представленному им англичанину: тип бывшего оксфордского студента, жирный, рыжеволосый, не старый и не молодой, полуголый, с копьем и луком в руке и с длинной золотой сетью. Как его зовут? Во всяком случае, безумно богатый человек.
В течение трех месяцев в Париже только и разговору было, что о празднике, который собирался дать герцог де Вальмондуа, и всякому хотелось туда попасть. Дом герцога, «его страсть», по его собственному выражению, помещался в Лувесьене по соседству с владением Коти. Герцог ради праздника приказал замаскировать свой особняк сверху донизу золотым панно, велел перекрасить под золото сфинксов, украшавших лестницу. Интерьер был убран еще более несуразно. К полуночи началось настоящее столпотворение. Невиданная выставка драгоценностей! Недаром вокруг владения шмыгали беспокойные тени, полицейские торчали за каждым углом, и, когда гость собирался выпить бокал шампанского в золоченой беседке, его вдруг окликали какие-то незнакомцы, словно чудом появлявшиеся из-за кустов. Дело в том, что окрестные жители, возбужденные слухами о празднестве, собирались у входа в парк и бродили вокруг ограды, надеясь разглядеть, что происходит в саду. Говорили, что эта неслыханная роскошь возмутила людей, и в полиции боялись волнений. Простоволосые женщины, собравшиеся у входа, осыпали гостей герцога бранью. Все это придавало празднеству какой-то тревожный, но не лишенный прелести характер.
Когда двенадцать высоченных дам, одетых валькириями, взошли на лестницу, распевая по всем правилам: «Эйотохо! Эйиа-ха!» — венецианский дож, размахивая длинными руками, набросился на Бланшетту. Это был Кюссе де Баллант в развевающемся плаще.
— Дорогая мадам, но кто же вы? Держу пари — Даная! Неужели вы не сумели найти другого костюма, менее, так сказать, закрытого? А я-то надеялся получить удовольствие!
Он не без удивления оглянулся на кавалера госпожи Барбентан — забавный субъект. Тот представился:
— Хью Уолтер Тревильен… — Это имя что-то говорило Кюссе.
— Вы, случайно, не тот Тревильен?
— Именно тот самый.
— А я-то думал, что сегодня вечером все сплошь подделка. Вы не находите, что мысль устроить золотой бал скорее уж к лицу какому-нибудь галантерейщику из квартала Сантье, мечтающему сравняться с герцогом Вальмондуа, чем самому герцогу?
С этими словами Баллант исчез так же неожиданно, как появился. Ему, очевидно, хотелось выступить со своим коронным номером «Почтальон», но роль эта никак не вязалась со здешней обстановкой, а главное — с венецианским плащом. Все вокруг было заполнено звуками джаза, рвавшимися из открытых окон, возле которых устроились музыканты. Танцы шли в нижних залах. Все этажи по фасаду были освещены, и с балконов доносился смех приютившихся там парочек. Настоящий театр.
— У вас восхитительный костюм, — сказал Тревильен. — Единственный, который не создает впечатления карнавального.
Бланшетта улыбнулась этому явно преувеличенному комплименту. Провела рукой по большим цехинам из картона, которые отливали золотом при каждом ее движении, потрогала декоративные браслеты, колье, диадему и убедилась, что все в порядке и не сбилось на сторону. Платье она заказывала у Шанель, большой любительницы цветных камней. Перед самым отъездом на бал Бланшетта зашла показаться Адриену. Тот посмотрел на нее с таким восхищением, что она не могла скрыть улыбки. Адриен совершенно искренне находил ее прекрасной. Он привык к своей хозяйке, но ее образ — эта Даная, вся в золоте и драгоценностях, этот образ самого богатства, запал ему в сердце. Бланшетту тронули его восторженные восклицания. Откровенно говоря, она гораздо охотнее осталась бы дома, посидела бы с ним, чем тащиться сюда. Поглядели и будет. Но приходилось ждать, пока Эдмон соизволит увезти ее домой.
Тревильен ловко схватил два бокала с подноса, который проносил мимо слуга. Они сели немного поодаль, у окна. Говорили они по-английски. Он удивлялся, с каким совершенством владеет госпожа Барбентан его родным языком.
— Вы, должно быть, американка!
Бланшетта расхохоталась.
— А я-то надеялась, что сумела отделаться от американского акцента… Я долго жила в Америке…
Его ответ донесся до нее точно с другого конца комнаты. Мимо них прошла пара: Диана де Неттанкур в костюме Дианы-охотницы, с бриллиантовыми звездами в волосах, на поводке она держала двух огромных рыжих борзых, а рядом с ней — мужчина во фраке, один из немногих, не пожелавших, видимо, надеть маскарадный костюм, в золотой маске и в золотом парике. Он поклонился Бланшетте. Она подала ему вдруг похолодевшую руку.
— Вы, Орельен… — прошептала она.
Так вот почему она попала сюда. Сама судьба свела их сегодня. Как странно было видеть его в маске, видеть безликого Орельена.
— Вы понимаете, я никак не мог допустить, чтобы мадам де Неттанкур явилась на бал одна, без спутника… Она меня попросила… А Жак должен прийти с супругой.
Почему это он вздумал перед ней извиняться? Бланшетта вдруг вспомнила, что Береника доводится двоюродной сестрой ее мужу. Она взглянула на госпожу Шельцер, которая встречала гостей на крыльце, с удивительным бесстыдством разыгрывая из себя чуть ли не официальную хозяйку дома; и, конечно, Орельену не так уж необходимо было сопровождать любовницу Жака Шельцера, раз его супруга не думает делать тайны из своей связи с герцогом Вальмондуа.
— Наконец-то вы вернулись к светской жизни, дорогой друг, в этом году вас нигде не было видно…
Орельен поклонился, давая понять, что его ждет дама.
— Вы так долго не появлялись…
Бланшетта глядела, как он удалялся с Дианой и ее борзыми.
— Кто это? — спросил Тревильен. — Красивый малый!
Бланшетта ответила что-то, лишь бы отвязаться. Таким образом поддерживать беседу пришлось ее кавалеру.
— Вы даже представить себе не можете, какие перемены я обнаружил в Париже… Решительно не узнаю Францию… Я долго, очень долго жил вне Франции… да… Когда началась война, я был в Африке… Ненавижу войны. Я и остался в Африке. Там все просто… берете себе боя… или кого-нибудь еще — это дело вкуса… Обожаю жителей колоний. Вот уж действительно широкие натуры. Много пьют, не лезут к человеку с расспросами. Я только что из Кении. Да, Франции я не узнаю… Франция далеко ушла с предвоенных времен.