— Ну, что? — спросил Лертилуа.
— Что, что!.. Письмо вполне в стиле твоей сестрицы, этот торжественный тон, эти рассуждения вокруг да около, а между строк так и чувствуется рука твоего зятя. Нашего милейшего Дебре… Я ведь имел с ним дело по поводу прорезиненных тканей… Ах, кстати, меня ждут господа из «Каучука»… Ну и пусть ждут! Если уж нельзя поболтать с другом…
— Я тебе мешаю?..
— Мешаешь? Мне? Ты с ума сошел… Дай-ка я разберусь в этой истории с земельным участком… Если Дебре хочет его у тебя перекупить, должно быть, это недурной участок…
Вдруг он замолчал. Ну, конечно! Как это он не подумал сразу, ведь все так чудесно устраивается. Гениальная мысль!
— Скажи-ка… Ты хочешь продать свою землю или нет?
— Я? Нет. Даже не думал об этом…
— Тогда как же… Ты говорил об этом когда-нибудь с сестрой?
— Никогда в жизни. После смерти матери все осталось, как прежде. Я получаю арендную плату. У меня хороший фермер. Ни разу не было никаких осложнений.
— И тебе предложение не показалось подозрительным? Я не говорю о твоей сестре… вовсе нет… Но Дебре, тот, видно, не лыком шит… Ты ничего не заметил?
— Я тебе говорил, что у меня создалось впечатление, правда, неясное…
— Неясное! Неясное! Но ведь они хотят тебя обобрать, это уж как дважды два! Просто хотят тебя обобрать! Ты отдаешь им свою землю, а они что тебе дают? Ничего! Будут выплачивать арендную плату, и все. Почему они не предложили тебе часть доходов с фабрики?.. Только ренту, и больше ничего, а ты им отдай свой капитал? Ты пойми, они отстроятся, и это будет собственность их детей, их дом… И никогда тебе не удастся получить землю обратно. А они получат ее, даже гроша ломаного не затратив. И, если ты умрешь первый, им даже не придется платить налоги за введение в наследство, они просто используют свои законные права… а что касается фабрики, ты как имел свою долю акций, доставшихся тебе от папы и мамы, так и будешь иметь. Ох, уж мне эти родственники! Ты им ответил?
— Нет, мне сначала хотелось узнать… Так ты думаешь, что они хотят меня облапошить?
— Я думаю! И он еще спрашивает!
Орельен даже не особенно удивился. Но предлог, которым он воспользовался, чтобы прийти к Барбентану, вытеснил все остальное, а ведь ему хотелось спросить о Беренике.
— Благодарю тебя, — сказал Орельен, — у меня были сомнения, вот и все. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Скажи, пожалуйста, не задержится ли мадам Морель в Париже в связи с болезнью Бланшетты?
Но в планы Эдмона вовсе не входило говорить о чем-нибудь постороннем. Поэтому он поспешно ответил:
— Береника еще поживет в Париже, тем более что мой кузен только что прибыл в столицу. Да, да, ее муж… Но эту землю… как ты ее назвал — Сен-Женэ, — во сколько ее оценивают?
После слов Эдмона о прибытии супруга Береники Орельену стало не до земель Сен-Женэ. Морель в Париже… молчание Береники… ее бегство… все было не так просто… Он должен ее увидеть, должен, во что бы то ни стало должен поговорить с ней…
— Я тебя спрашиваю, во сколько оценивается Сен-Женэ?
— Это зависит от того, придерживаться ли нотариальной оценки для налоговой инспекции или исходить из арендной платы. Очевидно, на сегодняшний день это составит примерно…
— Да это же великолепно, дружок! — возликовал Эдмон. — Великолепно! В письме Армандины безусловно есть здравые мысли, над которыми стоит подумать, поскольку у тебя имеются акции их фабрики… я имею в виду ту часть письма, где она говорит о делах фирмы, что им требуются дополнительные капиталовложения… С твоей стороны вполне целесообразно прийти им на помощь. Но тогда им незачем приобретать земельную собственность. Можно и по-другому… Нет! Никогда в жизни не следует иметь дело с родней, непременно обведут вокруг пальца…
И Эдмон весьма красноречиво вздохнул, желая сказать: «Уж я-то знаю всю прелесть ведения родственных дел».
— Слушай… Армандина права: рано или поздно у тебя будут осложнения с твоим фермером… вдруг выпадет неурожайный год, начнется аграрный кризис… крестьяне… Ведь тебя, насколько я понимаю, интересует лишь одно — рента. Армандина и ее Дебре чего добиваются? Хотят приобрести земельную собственность и не затронуть в связи с покупкой оборотного капитала. Чудесно… Так вот какое я тебе хочу сделать предложение…
Орельен рассеянно слушал Эдмона. Он был буквально сражен этим неожиданным прибытием аптекаря в Париж. По всей видимости, Береника не могла вернуться домой к рождеству, и ее супруг…
— Понимаешь? Я вкладываю в дело Дебре… постой… ну, предположим, вдвое большую сумму, чем стоит Сен-Женэ… Таким образом, мы заткнем им рот… Ты скажешь, что я неожиданно предложил тебе баснословную цену, какая им не под силу… А ту сумму, которую я тебе дам за Сен-Женэ, ты вложишь в одно из моих дел и будешь получать немножко побольше, чем со своих земель… Понимаешь, это, так сказать, моя личная выгода в твоем деле. Мой интерес, понимаешь? Лучшей гарантии тебе не требуется. Я имею в виду одно дело, в котором я заинтересован… а супругам Дебре останется только помалкивать. Я, видишь ли, как раз ищу подходящий земельный участок, небольшой по размеру… Стану владельцем Сен-Женэ, а тебе заплачу хорошо, словом, сколько ты захочешь… Ты по-прежнему будешь распоряжаться своим капиталом, вложив его в мое дело. Ты улавливаешь разницу? А что касается твоих племянников, твоего зятя и Армандины, ну что ж… и они тоже выиграют на этом, коль скоро их фабрика нуждается в оборотных средствах…
Нет, Орельен никак не мог взять в толк, почему Эдмон говорит о его делах с таким воодушевлением. Зачем так запутывать положение? Странная все-таки мысль… разве не проще Эдмону поместить свои собственные деньги в свое собственное предприятие, вместо того чтобы вкладывать их в дело Дебре, затем извлечь деньги оттуда, передать Орельену и т. д., и т. п.
— Ты забываешь, что я намерен приобрести небольшой земельный участок…
— Это верно. Но все-таки…
— Что все-таки? А ты не допускаешь мысли, что мне просто приятно помочь другу свести концы с концами, а? Друзья мы или нет, в самом деле?
— Послушай, я не хочу, я тебя ни о чем не просил…
— Знаю, боже правый, знаю! Не смеши меня. Не валяй дурака… Пойми же ты… Это для меня просто совсем маленькое дельце среди десятка прочих…
— Мне, право, совестно… Ты говоришь, мосье Морель в Париже?
— Да, Люсьен приехал. Впрочем, это к лучшему!
— Как так к лучшему?
— Конечно, к лучшему в деловом отношении. Ведь речь идет о выпуске косметических товаров, духов и прочее. «Косметика Мельроз»…
— Ага, понимаю!
— Ничего ты не понимаешь. Я реалист и прежде всего реалист. И пусть говорят, что тут замешана Роза. Да, замешана. Но Роза — это ярлык, реклама. Гораздо важнее, что это выгодное дело, за которым я наблюдаю не столько ради Розы, сколько ради своего отца.
— Отца?
— Отец возглавляет административный совет… так что вся подоплека, как ты видишь, мне прекрасно известна. Я стараюсь устроить так, чтобы и мои друзья извлекли пользу, когда машина завертится на полный ход и наша реклама привлечет всеобщее внимание. Что касается Люсьена, мужа Береники, моего кузена, я же тебе, кажется, говорил, что он аптекарь? Подумай, как для нас ценно — аптекарь, филиал фирмы в провинции… я его заинтересую в деле… вернее, сведу с одним человеком, надеюсь, они столкуются. К тому же я не прочь хоть немного устроить материальные дела Береники, облегчить ей жизнь…
Он поймал удивленный взгляд Орельена. И пояснил:
— Она ведь не создана для этой серенькой жизни… Между нами говоря, Береника тебе нравится… Ладно, ладно, я не вмешиваюсь… Но разве тебе не приятно, что вы будете связаны денежными интересами, что ты вложишь свои гроши как раз в ту копилку, из которой Береника сможет черпать средства, чтобы покупать себе новые платья, время от времени приезжать в Париж?
Орельен все-таки не поддавался. Это великодушие в стиле деда-мороза и эта несколько грубоватая игра именем Береники… Однако в какой мере заинтересован тут сам Эдмон? Орельен терялся в догадках. Он не имеет права отговаривать Барбентана вкладывать деньги в фабрику Дебре. Это будет все-таки серьезной для них подмогой. Как ни старались Армандина и Жак обвести его вокруг пальца, все-таки они… А там посмотрим. В конце концов Эдмон — его старый товарищ. Орельен вспомнил, как тот пытался уберечь свой диагоналевый английский китель от цепкой фронтовой грязи в Шампани… А тут еще Морель свалился как снег на голову. Неужели действительно из-за «Косметики Мельроз»?
— Раз ты уже здесь, я сейчас тебя сведу с одним человеком, который занимается фирмой «Мельроз», — продолжал Эдмон. — И ты сам рассуди, как тебе лучше поступить… Строго говоря, это не мое дело, меня интересует фабрика Дебре и твой земельный участок. Впрочем, вы знакомы. Помнишь того субъекта, с которым ты у нас как-то завтракал? Он еще молод и далеко пойдет… Мы с ним до войны еще мальчишками играли в Сериане в шары… Поэтому-то мне и хочется вывести его в люди…
Эдмон позвонил. В дверь заглянула сентиментальная мордочка мадемуазель Сусанны, машинистки.
— А, мадемуазель, будьте добры сказать мосье Арно, что я жду его у себя в кабинете…
И когда машинистка удалилась, добавил:
— Ты сам увидишь, что он неплохой малый и очень смышленый… В сущности, это он является мозгом всего дела. А Роза у нас выступает в качестве этикетки, на манер «Бебе Кадум» на детском мыле…
— Вы меня звали? — спросил Адриен Арно.
Орельен обернулся и посмотрел на вошедшего. Какие смешные маленькие усики и какие неприятные маленькие глазки. Но людей следует судить по их внутренним качествам. Какой, например, вид у этого Люсьена Мореля? Мысль о Беренике пронзила ему сердце.
XLV
Проходили дни, и трудно было сказать, как они проходят. Это рождество, маячившее вдали, как маячит в степи город, это рождество, владевшее сердцем Орельена вовсе не по христианской традиции, а из-за того, что праздник грозил ему разлукой, которую он связывал с праздником, это рождество перестало быть мучительной, но полной грез зарей, зарей, когда ночной сторож средневековья невольно становился соучастником и наперсником скрывающегося в предутренней мгле любовника. Рождество наступило, как самый обычный день недели.