ти сюда лезут.
В легковой машине, такой же серой, как и вся армия, что-то зашевелилось, край одеяла откинулся, приподнятый чьим-то плечом. Там лежали вповалку четверо. Желтоватое лицо прижалось к окошку, и глаза оглядели небо. Два пехотинца, узнав офицера, посторонились. Желтое лицо с черной щетиной на щеках, редеющие волосы.
Согнувшись в тесной машине чуть ли не вдвое, зажатый сапогами спящих, капитан Лертилуа чувствовал себя более чем неуютно. Уж очень не ко времени заболеть малярией в таком столпотворении. Правда, сегодня утром приступа не было, но хватит и того, что ночь за ночью спишь, не раздеваясь, в сапогах, обливаешься потом, не меняешь сорочки, а тут еще во фляге ни капли воды. Если бы хоть остановились в той проклятой деревушке: там можно было помыться. Голова обоза, должно быть, уже там. Когда передвигаешься один — все как-то устраивается, но вместе с целой дивизией за спиной… Ах, ведь правда, окна не подымаются, они сами временно прикрутили ручку проволокой. Приходилось шагать прямо через спящих.
— Собираетесь выйти, господин капитан? — спросил Блезо, дремавший за баранкой.
— Хочу подышать немного, — ответил Орельен.
Он с удивлением почувствовал утреннюю свежесть. И твердую землю под ногами. Ступня во время сна затекла, он совсем ее не чувствовал. Мурашки бегали вдоль всей ноги, как тысячи искр. Когда тебе уже давно не двадцать лет… Солдаты мочились прямо в открытом поле. Какой-то низенький немолодой драгун вздохнул: «Эх, поспать бы!»
Машинально в подражание всем прочим Орельен стал притопывать ногами. Теперь его била дрожь. Разумнее было бы эвакуироваться в тыл, как советовало медицинское начальство. Но как оставить своих людей, и к тому же ему хотелось переправиться через Луару вместе со всей армией. Эвакуированных в тыл возили взад и вперед, скорее всего наудачу, и назавтра отступавшая армия обгоняла тех, кто должен был бы по всем расчетам находиться уже далеко в надежном месте. Чтобы тебя забрали в плен прямо в госпитале? Нет уж, благодарю покорно, лучше тащить свою бренную плоть вместе с остатками роты! К этой дивизии они присоединились где-то возле Анжера. Их отрезало от своих. Лертилуа реквизировал гражданский грузовичок, лично привел в порядок брошенную кем-то пятитонку, усадил туда своих пятьдесят парней, и они покатили. Теперь они тоже стали моторизованной частью, как и все эти ребята. Когда генерал Т. принял Орельена, тот изложил ему суть дела. Их придали обозу дивизии. Сам капитан и два младших лейтенанта харчились вместе с врачами. Мало-помалу огляделись и устроились. Еще бы, такая жизнь длится с самой Соммы… Драгуны после Дюнкерка возвращались через Англию. В том числе — медчасти, которые вели себя гордо, как кавалеристы. Пехотинцев они взяли под свое крылышко. Даже страшно подумать — сражаются на своих на двоих. Точно в Столетнюю войну, ей-богу!
Орельен испытывал голод. Злой утренний голод. Чтобы обмануть время, он пошел побеседовать со своими людьми, их грузовик отделяли от его машины четыре мотоповозки, — все в зелено-рыжих пятнах камуфляжа они походили на простые деревенские телеги, в каких на свадьбах возят шаферов. Кто-то из унтер-офицеров дал Орельену кусок бисквита. Тот самый, который так струсил при переправе через Сену, впрочем, было от чего струсить. Странная судьба для пехоты — болтаться позади драгун и кирасиров. При случае они могли очень и очень пригодиться, благо оружие у них сохранилось, в отличие от прочих, что улепетывали по дорогам — кто на велосипеде, кто пешком, обтрепанные, вместе с женщинами, с беженцами. Просто не верится! Дивизия не отрывалась от неприятеля с самых низовьев Сены. Поначалу даже думали, что сумеем закрепиться. От реки до реки. Будет битва при Эре, битва при Луаре. Всем хотелось, чтобы битва разыгралась обязательно на водном рубеже. Как-то вечером, в заброшенной школе, где по стенам висели карты Европы, а на доске сохранились написанные мелом героические фразы, главный врач стал разбирать обстановку. Можно удержаться на Мэне, вот так… сюда отводим танки. Совсем как стратеги из парижского кафе «Коммерс». За Луарой реки текут в невыгодном для нас направлении. Надолго здесь не зацепишься, и трудно представить себе, когда остановится этот идущий вспять поток…
Правда, сейчас еще удерживали отдельные деревушки, рубежи, отмеченные на картах «Мишлен», единственных бывших в их распоряжении, то есть в распоряжении весьма немногих. Они прошли через тот район, где многие офицеры в бытность свою в Сомюрском кавалерийском училище участвовали в военных играх… «Белые обходят синих»… И совершенно естественно они вспоминали тогдашние учебные задания: «Прикрываю свой фланг, отвожу пулеметную роту за эту высоту». Неприятель не проявлял особой настойчивости. Когда немецкие мотоциклы или танки достигали населенного пункта, где еще находились французские войска, они после первых же выстрелов поворачивали обратно. Можно было ждать их хоть до самого вечера: больше они не возвращались. Они просто прощупывали дороги, избегая узлов сопротивления, просачивались в расположение наших войск. Справа, то есть напротив них, образовалась зияющая брешь между французскими частями; связь с подразделениями механизированной дивизии конного корпуса была ненадежной. Речь шла о том, чтобы задержать продвижение победителей, впрочем, тогда еще не говорили — победители. В иные дни начинали ждать перемирия. Но перемирия не было. Каждый день убивали немного немцев. Даже брали пленных. Субъект из Второго бюро допрашивал их по всей форме. Таково уж его ремесло. Полученные от пленных сведения не могли сыграть никакой роли, но все-таки…
Небо постепенно голубело. Должно быть, будет такая же непереносимая жара, как и все эти дни. Пока что было прохладно… Длинноногий и длиннорукий Орельен зябко передернул плечами. Провел рукой по портупее, по поясному ремню, желая убедиться, все ли в порядке, а также по пуговицам и петлицам на погонах — эта привычка осталась еще от тех времен, когда они кормились в столовках и прихорашивались прежде, чем сесть за стол. Сейчас вряд ли стали бы накладывать взыскание на всех, у кого не хватало пуговиц и петлиц… Ему очень хотелось прополоскать рот. Он пощупал ладонью синюю щетину, отросшую над верхней губой. Побриться тоже не мешало бы. Орельен с нежностью подумал о Жоржетте, о детях. Какая все-таки его осенила блестящая мысль: отправить их накануне пасхи на побережье; правда, как раз в эти дни зашевелились итальянцы, но все лучше, чем подвергать свою семью превратностям исхода по этим ужасным дорогам. Неизвестно, что сталось с Армандиной, с зятем! Интересно, уцелела ли фабрика? Толстый майор из штаба дивизии утверждает, что там были сильные бои… Вдруг ему представилась Мэри де Персеваль, которую война застала на севере, в Тукэ, — вот-то, должно быть, мыкается сейчас по дорогам. Бедная старушка! В ее-то годы… И сколько еще других. Орельен удивился. В сущности, он впервые думал о судьбах людей, о людях, подхваченных шквалом разгрома. Просто не было времени, да, кроме Жоржетты, он, пожалуй, никем и не дорожил.
— Добрый день, господин капитан. Ну, как вы себя сегодня чувствуете?
Помощник врача, уроженец Марселя, с каской, прицепленной к поясу, и в пилотке на голове, с замятым по английской моде верхом, улыбнулся Орельену всем своим узкоглазым, как у китайца, лицом. Он только что побывал в голове колонны. Опять стоим, пропускаем танки. Должно быть, тронемся по главному шоссе. И по-прежнему неизвестно, в каком именно направлении: сделали крюк в семьдесят пять километров, чтобы отрезать моторизованные соединения противника, а теперь разведка утверждает, что неприятеля там и не было. Опять ложные сведения, а ведь базируясь на них, побеспокоили целую дивизию… «Было бы смешно, когда бы не было так грустно…»
Фенестр участвовал еще в войне четырнадцатого года. Это сближало его с Орельеном. Врач закурил сигарету:
— Хоть бы радио послушать.
Орельен пожал плечами. Он не любил радио.
— Во всяком случае, — сказал он, — главный врач должен получить указания насчет привала… Нужно же людям где-то отдохнуть…
Фенестр беззвучно посмеивался. Как ни бодрись, а все-таки им уже не по двадцать лет.
— Ваше законное место в прифронтовой зоне, — только где она, прифронтовая зона, вот в чем вопрос!
— Оставьте меня с вашей зоной. Нет теперь никаких зон… Так что же говорит главный врач?
— По его словам, нынче утром мы остановимся в Р. и будем ждать дальнейших приказов…
Онемевшая за ночь нога отошла. Но зато в ушах раздавался мерный звон. Словно вдалеке звонили в колокола, упорно, приглушенно. Дрожь с каждой минутой становилась все сильнее. Значит, всю эту долгую ночь они кружили вокруг собственной оси.
Орельен полагал, что они находятся значительно южнее и западнее. Накануне он разглядывал «Карту лучших вин», альбом-рекламу, который раскопал где-то их кашевар Пелисье. В этом альбоме имелись карты всех округов, правда, довольно схематичные, и при каждом населенном пункте были изображены маленькие домики, виноградники или гостиницы. Карта служила им еще с Вернейля. Но что поделаешь, если даже мишленовские карты ценились в эскадроне на вес золота.
— Р.? Вы это наверняка знаете, доктор?
Конечно, наверняка. Такие вещи слушаешь внимательно.
— Особенно когда имеешь дело с нашими субъектами! Сегодня ночью из-за них мы три раза чуть не влипли… Ну да, ну да, фрицы ведь пришли в Сен-Максан раньше нас.
— Как же так, доктор? Целая дивизия?..
— А я-то почем знаю? Ничего больше вам сообщить не могу! Немцы были в Сен-Максане в шесть часов. А мы туда попали около полуночи. Вот и все, что мне известно. А как вам нравится вчерашнее идиотство: заставили нас целых три раза проходить через Партеней! Это же могло кончиться катастрофой.
— А я-то думал, что мы направляемся прямо к Сен-Жан-д’Анжели…
— Верно, до сегодняшнего дня так оно и считалось; лейтенант Грос даже обещал угостить нас коньяком из своих погребов… Воображаю, что он теперь запоет, когда увидит, как мы спешим на восток. В одном селении местные власти вышли навстречу танкам… Мэр даже свой шарф нацепил. А когда увидел, что это всего-навсего французы, совсем рассвирепел… «Надеюсь, вы не собираетесь защищать селение? — вот что он спросил. — А то нас всех перебьют…»