— Да не придут они! — крикнул костлявый юноша.
— Боюсь, что вы ошибаетесь! — вздохнул Фенестр, и Морель подхватил:
— Я лично отсюда никуда не тронусь, будь что будет… Но где же Береника? Она прямо с ума сойдет, когда узнает…
Два безмолвно сидевших господина заволновались. Один был в куртке из синей легкой ткани, видимо, десятки раз стиранной-перестиранной, а другой, тот, у кого на лбу красовалась шишка с пучком волосиков, казался его респектабельным двойником, одетым по последней местной моде.
— Даже не смейте думать, — надрывался Люсьен, — никуда вы не пойдете! Не пущу! Да бросьте, бросьте. Пускай денщик сходит за вашими вещами…
— К тому же капитан не совсем здоров, — добавил Фенестр.
И тут началось… Старая дама тоже вмешалась в разговор и потребовала, чтобы немедленно приготовили теплую ванну… Все вокруг покрылось какой-то желтоватой испариной. Аптекарь заметил, что бисквиты съедены.
— Боже мой! И мы вас так принимаем! У меня есть мараскин… да! да! но, может быть, в вашем состоянии лучше арманьяк? А, доктор? Что вы на этот счет скажете? Арманьяку? Чудесно, но сами-то вы, надеюсь, здоровы? Сейчас пойду за арманьяком, ты, Гастон, проведи мосье Лертилуа в желтую комнату, кто-нибудь из этих господ предупредит вашего денщика.
Сержанты вскочили. «Я!» — «Нет я!» — и снова опустились на стул. Спорить было явно бесполезно. В конце концов Орельену мучительно хотелось лечь в постель, вытянуться как следует. Он пошел за Гастоном, раз уж, кроме Гастона, его некому было проводить. Тяжелые темные занавески смягчали яркий дневной свет, квартира была обставлена в так называемом «сельском» стиле, многочисленные горки забиты фарфором, и на всех стенах — тарелки. Ах, да. Ведь аптекарь коллекционирует тарелки. По дороге Гастон пытался тоном гида давать объяснения, обратил внимание гостя на два-три наиболее ценных экземпляра. Впрочем, довольно бегло. Просто лишь для того, чтобы опередить хозяина дома, испортить его будущий рассказ. Орельен почти не слушал. Он шел по квартире Береники с чувством странной, почти непонятной растерянности. Все было одно к одному: слишком новые обои, во всем — влияние магазина «Труа картье», мебель в стиле «псевдомодерн», на каждом шагу бросалась в глаза та простота, которая хуже воровства, впрочем, попадались некоторые безделушки сами по себе очень и очень недурные, но как ансамбль все было ужасно. Орельен почему-то чувствовал себя великаном в этих комнатах, а ведь они были не ниже и не меньше, чем в обычных квартирах. Возможно, виной тому были его огромные грязные ботинки. Сделай он одно неловкое движение, — думалось ему, — и все разлетится вдребезги. Удивительное чувство: находиться здесь в разгар войны, когда еще сегодня утром они ползли с обозом, а разведка доносила о продвижении неприятеля. Немцы в P.! Страшно, как в кошмаре. Пока они еще не в Р., но кто поручится… Гастон открыл дверь, и они вошли в желтую комнату.
— Располагайтесь, господин капитан, как дома. Если вам что-нибудь понадобится… Не стесняйтесь… Мадам Морель нам не простит…
Отведенная Орельену желтая комната выходила на угол — одно окно на главную улицу, другое в переулок — и помещалась непосредственно над аптекой. На стенах — книжные полки, энциклопедия Кийе… Тахта, превращенная в постель… Глубокие кресла, обитые желтым бархатом, с наброшенными на спинку вязаными салфеточками. Гастон открыл еще одну дверь, за ней помещалось что-то вроде туалетной комнаты, в стенном шкафу стоял таз для умывания; Гастон повернул сначала один, потом другой кран, чтобы показать, как нужно орудовать ими, затем завернул оба крана. Вода из водопровода — какое блаженство! Лертилуа снял портупею. И сунул голову под эту струю свежести. Гастон следил за его манипуляциями.
— Господин капитан!
Чего от него хочет этот желтолицый заморыш? Усиленно растирая себе шею, Орельен вопросительно оглянулся. Гастон запинался на каждом слове, как заигранная граммофонная пластинка:
— Господин капитан… Простите, что я вмешиваюсь не в свои дела, но… Вы так неожиданно попали к нам и не знаете… Я хотел бы вас предупредить ради Берени… ради мадам Морель, то есть.
— Слушаю вас, — буркнул Орельен, втягивая ноздрями воду. Только сейчас он заметил, что у Гастона довольно красивые глаза, глаза преданного пса, и на левом белке — красное пятнышко.
Гастон непринужденно опустился в желтое кресло и скрестил свои длинные ноги. Заметив, что одна брючина всползла кверху, приоткрыв перекрученный носок, он оттянул ее книзу и заодно погладил свою волосатую икру. Чтобы удобнее было говорить, он нагнулся. На правом плече рубашки в зелено-лиловую клетку по белому фону Орельен заметил метку прачечной.
— Прежде всего вам надо знать, — доверительно начал Гастон, — что Морель и его жена уже много лет чужие друг другу… Вы ведь видели Жизель, она стажерка в аптеке, понимаете?
Он кашлянул.
— Это меня не касается, — сухо заметил Орельен.
Гастон махнул рукой.
— Конечно, конечно. Но вам необходимо быть в курсе дела. Вы сейчас увидитесь с мадам Морель, она только на минутку вышла… и если вы не будете в курсе дела, одно неосторожное слово с вашей стороны может все загубить…
Гастон сделал вид, что не замечает протестующего жеста Орельена, и повысил голос, чтобы не дать тому возможности возразить:
— Целых двадцать лет Береника живет воспоминаниями… Понимаете? Нет? Вы — ее жизнь, вы были всей ее жизнью…
— Как глупо! Зачем вы мне это говорите?
— Однако это так. Поэтому-то вам и необходимо все знать, прежде чем вы с ней встретитесь. Когда вся жизнь женщины…
Все это трудно было понять сразу. Орельен присел на край кровати и, сам не зная почему, с любопытством поглядел на рельефный узор желтого покрывала. Ноги болели, и он с трудом расшнуровал ботинки. Ботинки упали на пол один на другой, странно живые, похожие на две скрещенные руки. Лертилуа с наслаждением расправил ноги, затекшие в тяжелой обуви, потом погрел в ладонях сначала одну, потом другую ступню и с сокрушением взглянул на свои пыльные, грязные носки. Ему хотелось лечь. Но Гастон продолжал говорить:
— Сначала Люсьен все время пытался вернуть себе Беренику, он даже мысли не желал допустить… А потом, что вы хотите? Жизнь — она сильнее… у него завелись подружки… А Береника осталась одна. Первые годы она считала это чуть ли не благословением божьим… ну, а сейчас… Да вы сами поймете, с первого взгляда поймете. Жизель… Она изучала в Тулузе фармакологию и приехала сюда в Р. в прошлом году… Странная девушка, я бы сказал, прекрасная девушка…
Слова Гастона долетали до Орельена, будто в кошмаре, когда все одновременно покрыто туманом и предельно четко, как в беспорядочном сне и в точном соответствии с логикой сна. И ко всему этому примешивалась горечь последних дней, ни на минуту не оставлявшее его чувство, что он летит в бездонный колодец, это унижение разгрома, все то непостижимое, что совершалось на его глазах… Что там Люсьен говорил об Эдмоне и Карлотте? А заморыш нервно вертелся в кресле. В глазах его горела юношеская страсть, он некрасиво растягивал и кривил свой рот, свой злополучный рот, к которому не захочет прикоснуться поцелуем ни одна женщина. Что он такое говорит? Что любит… Кого? Жизель… Да неужели?.. Он просто влюблен в Беренику… Ах, вот оно в чем дело… Что он рассказывает о ее матери? Орельен смутно припомнил историю матери Береники, уехавшей в Африку… И сказал что-то по этому поводу…
— Вы же видели ее там, внизу, старую даму в синем!
Так, так. Значит, эта старая дама — мать Береники. Она вернулась. По словам Гастона, ее роман закончился полным крахом. Когда она постарела, друг ее бросил. Она чувствовала себя одинокой и решила доживать свой век у дочери.
Гастон, видимо, мог говорить только о себе, и приходилось почти насильно вырывать у него все, что выходило за пределы этой темы. Его тянуло рассказывать еще и еще о себе, о своем детстве, об отце, который был выдающимся математиком.
Издали донесся шум взрыва. Гастон с тревогой посмотрел в сторону окна.
— Что это?
— Авиабомба, — пробормотал Орельен и повернулся на кровати, не отнимая руки от глаз. Ему хотелось поскорее уснуть.
— …в его тени… с шестилетнего возраста я жил в тени отца… рядом с этим неотвязным призраком… я был бессилен против призрака, и вот теперь вы, вы здесь, в желтой комнате, на этой постели… Я ведь вас возненавидел, но она вас любит…
Какая всё нелепость. Жоржетта. Орельен искал опоры в мыслях о Жоржетте. Но даже с закрытыми глазами не мог слепить себе образ Жоржетты. Как будто Жоржетта и дети вместе с ней отступили в самые дальние уголки сознания. Теперь уже отовсюду доносились тревожные голоса. Настойчивое нашептывание Гастона… Какой еще Гастон? Ах, да!
— У меня есть своя машина, маленькая, уже отслужившая, марки «виснер». Когда бывает невмоготу, я сажусь за руль и кружу по дорогам. Вам знакомы здешние окрестности?
Орельен погружался во тьму, волнами вздымавшуюся тьму. Он мучился укорами совести, как бывает, когда знаешь, что спать нельзя, и все-таки не можешь проснуться. Нельзя спать ночью, когда твоя часть на марше. И тогда ты сидишь рядом с водителем и впиваешься бессонными глазами в белый квадратик на заднике впереди идущей машины, белый квадратик, который то удаляется, то становится угрожающе близок; мельканье белого квадратика перед расширенными усилием воли глазами, квадрата, давно умчавшегося и продолжающего белеть уже только во сне; и это белое пятно подчеркивает всю нелепость твоей покорности, невозможность продлить бесконечное бдение…
Где он? На дороге к северу от Арраса, где кишели толпы людей, двигавшиеся врассыпную в зловещем и грозном соседстве с терриконами; где-то у обочины догорал подожженный грузовик. Какой-то пьяный человек вскочил на подножку машины Орельена, предлагая показать дорогу. Орельен отбросил его пинком ноги в грудь…
Перед ним стояла Береника.
IV
Они были одни в желтой комнате, — Гастон куда-то исчез. Только Орельен и Береника. Но все мешало ему вглядеться в Беренику, все отвлекало, даже гравюра на стене, изображавшая бурю, грозу, рыбаков, римские развалины и терпящую бедствие рыбачью ладью… И еще мешал какой-то предмет на этажерке, неразличимый в наплывавшем тумане. И снова Береника… а на экране перед камином какой-то причудливый узор по оранжевому парчовому полю: из рога изобилия низвергался целый каскад фруктов и цветов; рогов изобилия было несколько — вперемежку с морскими раковинами. И с Береникой…