ами, а 10 — ударниками[381].
Рабочие города включились в движение многостаночников и овладение смежными профессиями. На ПВРЗ уже к октябрю 1939 года было 23 многостаночника и 35 смежников. На всех предприятиях росли ряды стахановского движения. Только на швейной фабрике трудилось 1714 стахановцев и 309 ударников[382].
Девушки Оренбуржья овладевали мужскими профессиями, становились машинистами (Т. Виноградова, В. Гадыбина, М. Доценкова, П. Хажателова), токарями, шоферами. Это движение имело особенно важное значение накануне Великой Отечественной войны.
В годы третьей пятилетки в Оренбурге возросла выработка электроэнергии электростанцией «Красный маяк». Если в 1935 году она давала 6,3 миллиона киловатт-часов, то теперь — около девяти. Рос и жилой массив города, ширились его улицы и территории. Возводились новые школы, детсады, ясли. Завершилось строительство Дома Советов, который строился по проекту архитектора И. Виноградова. К этому времени в Оренбурге проживало 173 тысячи жителей.
В 1937—1938 гг. горсовет большое внимание уделял борьбе с «врагами народа» и не решал многие насущные вопросы жизни и быта той части города, в которой проживали рабочие. Район новостройки совершенно не освещался, а на его территории проживали железнодорожники, которые возвращались домой в ночное время. Плохо обстояло дело со снабжением этого района водой. Здесь не только не было водопровода, но и редко встречались водозаборные колонки, поэтому некоторым жителям приходилось очень далеко ходить за водой. В районе существовал всего лишь один дежурный магазин, в котором велась торговля галантерейными товарами, но часто не бывало хлеба[383].
В годы третьей пятилетки индустриальный Оренбург шагнул вперед. Однако сложившаяся административно-командная система препятствовала более широкому и более яркому развитию соревнования, проявлению инициативы, насаждала идеологию бездумного исполнительства и подозрительности, занимаясь поисками вредительства.
Л. И. ФуторянскийРепрессии 1927—1938 годов
О наметившейся политической оппозиции сталинщине свидетельствует распространение в Оренбурге стихотворения, приписываемого Есенину, — «Послание Демьяну Бедному», в котором критиковались существующие порядки. Его переписывали и передавали из рук в руки. Под влиянием этого стихотворения часть молодежи вышла из комсомола.
В 1927 году в Оренбург стали прибывать высланные в судебном и административном порядке. Первая партия насчитывала тогда 160 человек. В обстановке безработицы в городе проблема трудоустройства ссыльных была чрезвычайно острой. Решить ее должен был комитет помощи заключенным (тогда еще существовали такие объединения). Но судьба высланных волновала местную власть недолгое время. Скоро ситуация начала меняться.
Вскоре в Оренбурге началась кампания по закрытию церквей, мечетей, кирх, костелов, синагог, молитвенных домов с немедленным снятием колоколов и передачей их в фонд индустриализации, а зданий — под клубы и школы. Как свидетельствуют протоколы общих собраний, эта кампания проводилась «согласно наказу горсовета»[384]. А позднее, когда прошла серия собраний по предприятиям и кварталам города, где принимались соответствующие решения, горсовет заявил, что осуществляет столь необходимую меру «под давлением масс»[385]. Так было сказано в решении Оренбургского горсовета 3 февраля 1930 года.
Сохранившиеся подписные листы собраний, на которых решались вопросы о закрытии Нового собора, Воздвиженской, Петропавловской, Дмитриевской, Богословской и Михайловской церквей, а также об упразднении по докладу Рафикова мечети в поселке Карачи[386], говорят о том, что решения не всегда принимались единогласно. Так, в хозяйственном цехе Главных железнодорожных мастерских результаты голосования были таковы: за ликвидацию церквей выступило 45 человек, против — 13, воздержалось— 13[387].
Закрытие церквей лишало людей возможности отправления культа, нарушало права верующего населения. Разрушение кафедрального собора в центре города — факт дикого вандализма.
В 1930 году в Оренбурге проживало уже 7000 лишенцев (тех, кого лишали избирательных прав). На 2-й Оренбургской городской конференции ВКП(б), ссылаясь на продовольственные трудности, была дана команда: «не кормить классового врага»[388], то есть лишить «врагов народа» продовольственных карточек. Об этой задаче говорилось не раз на различных заседаниях. Вскоре было снято с довольствия 12 процентов населения города[389]. Когда же потребовалось жилье для авиашколы, то лишенцев выселили из домов и квартир в двухдневный срок[390].
К началу 1931 года дом заключения в Оренбурге был переполнен. На 325 мест по нормативам здесь в феврале находилось 1955 человек. Некоторые камеры были так «набиты, что войти в них невозможно — сплошная человеческая масса»[391]. Люди страдали и от вшей, нарастала угроза эпидемии. В докладной записке прокурор Козловский ставил вопрос об ускорении дел заключенных через тройки ОГПУ для «разгрузки», а также просил принять меры для перевода заключенных в Соль-Илецкую трудовую колонию или Орский домзак.
В начале тридцатых годов массовые репрессии применялись и по отношению к сельскому активу. Так, в 1931 году только по селам, находившимся в ведении Оренбургского горкома ВКП(б), было арестовано и отдано под суд пять председателей и 12 членов сельских Советов, 13 председателей колхозов и 14 членов их правления, 41 колхозник, восемь рабочих совхозов, один председатель коммуны, 14 членов экспертных комиссий[392]. Чаще всего их привлекали к суду за то, что они заявляли, что кулаков в их селах не осталось и облагать сверхзаданиями некого.
Что же считалось тогда крамольным, за что могли арестовать?
На закрытом заседании общего собрания членов и кандидатов ВКП(б) при Оренбургском горисполкоме 30 марта 1931 года было принято следующее решение: «Обязать каждого члена и кандидата ВКП(б) повести решительную борьбу с моментами кулацко-вредительской агитации о якобы периодичности неурожайных лет о всех моментах... немедленно ставить в известность парторганизацию»[393]. То есть даже констатация периодичности засух считалась теперь «кулацко-вредительской агитацией» со всеми вытекающими отсюда последствиями.
В документах есть утверждение, что в колхозах Городищенского сельсовета велась «усиленная кулацкая агитация за уравниловку при распределении аванса». Конечно, не кулаки, а скорее бедняки должны были, на наш взгляд, выступать за уравниловку.
После сталинского заявления о том, что по мере успехов социализма будет обостряться классовая борьба, в конце двадцатых — начале тридцатых годов прошли несколько процессов, которые должны были «подтвердить эту закономерность». Все они имели определенное отражение и в Оренбуржье.
В сущности, массовые репрессии берут свое начало с так называемого «шахтинского дела». Как докладывал начальник ОГПУ Оренбургской губернии Коростин, специалисты Оренбурга и вообще вся интеллигенция реагировали на него очень слабо, боялись о чем-либо высказываться или совершенно отмалчивались, или «считали этот заговор вымыслом ГПУ и очередным спецсредством»[394].
Позже в городе прошла чистка комсомольской организации школы имени Шевченко. Некоторых из учеников исключили из комсомола. Им вменялось в вину то, что они после появления статьи Сталина «Головокружение от успехов» рассуждали о распадающихся колхозах, хотя в самом деле были такие хозяйства. И хотя учащиеся пытались оправдаться тем, что они имели в виду те колхозы, которые создавались с нарушением принципа добровольности, их объяснение не было принято во внимание[395].
Процесс, получивший название «академического», по которому были привлечены выдающиеся историки страны Н. М. Дружинин, Е. В. Тарле и другие, у нас обернулся ликвидацией контрреволюционной националистической группировки среди студентов Оренбургского башпедтехникума в 1934 году. Руководителем группы сочли И. 3. Темирова (он родом из Сорочинского района, из середняков, бывший член ВКП(б)). Его обвиняли в том, что он разжигал вражду к «русским, которые, втягивая их (башкир, — Л. Ф.) в учебу, хотят еще больше закабалить». Темиров за свою «преступную» деятельность был исключен из комсомола. Оренбургский отдел ОГПУ, сообщая об этом, отмечал, что он был против чтения книг, считал, что готовиться к занятиям — «только забивать голову».
В вину ему ставился и тот факт, что, будучи у себя на родине год назад, он во время каникул прислал товарищам письмо, в котором писал, что «колхозники голодают и надежды на улучшение положения нет... и никогда они не придут к зажиточной жизни». Тогда по этому делу было арестовано четыре человека. Какова была их дальнейшая судьба — не известно.
В течение десяти месяцев просидели в тюрьме студенты Оренбургского железнодорожного техникума за «недовольство материальными условиями жизни работников путей сообщения». Так кратко сказано в документе.
В те годы обвинение во вредительстве становится не столь уж редким. В феврале 1933 года командир и комиссар 43-го полка 11-й кавдивизии поставили вопрос о вредительских действиях горсовета Оренбурга, проявляющихся в том, что при отключении электроэнергии в городе то же самое происходило и в казармах, и конюшнях полка. Виновных предлагалось немедленно привлечь к партийной и судебной ответственности.