– Может быть, я вас тоже переведу в первые номера? А вторыми обеим дам мужчин, чтобы таскали пулеметы.
– Таскать пулеметы мы тоже привыкшие, – сказала Авдотья. Она пила чай из блюдца, картинно отставив мизинец и кидая в рот небольшие крепкие кусочки синего сахара.
– Грешно и неразумно подготовленного пулеметчика использовать на черновой работе второго разряда, – сказал Дутов и отправил в рот крупный голубоватый осколок.
С твердым синим сахаром, который в доме Дутовых еще называли постным, гоняли чаи в трудные дни Великого поста: с одним небольшим кремешком[17] пили порой не менее десяти стаканов… Вообще-то Дутов никогда не экономил на еде, оттого и телом был такой пухлый, но синий сахар он приобретал всегда в первую очередь, а уж потом – все остальное.
Авдотья тем временем переглянулась со своей младшей товаркой и произнесла степенно:
– Как решите, ваше высокоблагородие, так и будет.
– Вот и хорошо, – одобрительно произнес Дутов, сделал крупный гулкий глоток, почувствовал себя неловко – на фронте совсем отвык от общения с представительницами прекрасной половины, взял с тарелки сушку, с хрустом раздавил ее.
Всего четыре месяца Дутов командовал полком. Фронт начал разваливаться. Из окопов стали вылезать немцы, вылезали и русские, обнимались с врагами. На нейтральной полосе разжигали костры, пили шнапс и заедали его сваренными вкрутую куриными яйцами, добытыми во дворах ближайших деревень. Офицеров, которые мешали этим фронтовым братаниям, безжалостно уничтожали – не взирая на чины, авторитет и ордена. На всякого боевого полковника, украшенного наградным золотом, как рождественская елка побрякушками, находился какой-нибудь тщедушный унтеришка со вставными железными зубами, который, не колеблясь ни секунды, со словами «Не мешай, паря, нам с братьями-немаками общаться!» всаживал офицеру в живот штык или пулю, орал во всю глотку, будто ворона, у которой случился запор: «Да здравствует свобода!».
В полку Дутова обстановка была спокойной – казаки офицеров на штыки не поднимали.
В Петрограде происходили события, которые вызывали в рядах фронтовиков нервный озноб. Говорят, царь, желая России покоя и счастливого будущего, собирался отречься от престола в пользу своего брата Михаила, но и Михаил не был в восторге от этой идеи, колебался и отговаривал Николая от таких дурных перемен… В России запахло гражданской войной.
Дутов с любопытством прислушивался к новостям, приносящимся из Петрограда. Главным командиром в армии стал некий штатский человечишко, фамилию которого Дутов раньше никогда не слышал – крикливый, коротконогий адвокат Керенский. В военных делах он смыслил не больше, чем петроградские дворники в астрономии. Ходить под началом такого министра было оскорбительно.
Из штаба корпуса пришла бумага: в марте в Петрограде должен состояться первый общеказачий съезд, необходимо направить туда своего делегата. Цель съезда: выяснение нужд казачества – чего, мол красно-желто-синелампасникам надо?
Прочитав бумагу, Дутов позвал ординарца:
– Приготовь продукты на три дня. Поедем в штаб корпуса.
Ординарец у него сменился вновь, теперь это место занимал Пафнутьев.
– Двух толковых казаков в комендантской роте возьми! Поедем вчетвером.
Оставшись один, Дутов пробормотал с неожиданным раздражением:
– Раньше казаки собирались на круг, сейчас – на съезд. Что-то новомодное и… неприятное. Тьфу!
До штаба корпуса добрались без приключений. Если не считать того, что Пафнутьев забыл взять с собою хлеб – это обнаружилось на полпути, когда завернули в небольшой прозрачный лесок, облюбовали там круглую сухую поляну и на морды лошадей натянули торбы с кормом. Пафнутьев, не найдя в мешке ни одной ковриги, взвыл.
– Да что же это я-я-я… – Он гулко ахнул себя кулаком по голове, глаза его расстроенно заблестели.
– Недотепа и есть недотепа, – осуждающе произнес Кривоносов, которого ординарец от имени командира полка произвел в конвойные.
Дутов молчал. Кривоносов вздохнул, расстегнул добротную немецкую сумку, притороченную к седлу, достал оттуда буханку, предусмотрительно прихваченную у поваров…
– В штаб приедем, я тебе хлеб отдам, – зачастил, давясь словами, Пафнутьев, затоптался на месте.
– М-да! – крякнул второй сопровождающий, белоусый казак Гордеенко с насмешливыми глазами, который в полк прибыл с последним пополнением, вместе с Авдотьей Богдановой и Натальей Гурдусовой.
Пафнутьев виновато глянул на командира полка и съежился еще больше.
– Мало тебя били папа с мамой в детстве, – сказал Кривоносов и также глянул на командира полка: что тот скажет?
Дутов молчал. Это и определило дальнейший разговор: раз войсковой старшина не встревает, значит, дискуссию пора заканчивать.
Штаб графа Келлера занимал большой дом в захолустном, бессарабском городке. Лихой кавалерист Келлер сидел за столом усталый, ко всему безразличный, он писал домой обстоятельное, с советами и указаниями письмо. Лицо было серым, нездоровым, под глазами вспухли мешки.
Когда дежурный адъютант открыл перед Дутовым дверь кабинета, Келлер молча указал войсковому старшине на стул. Дутов сел. Окна в доме были чистыми, с блеском, сквозь такие стекла любой невзрачный пейзаж разом приобретал нарядность. На крыше здания напротив крутили хвостами голуби, ворковали – чувствовали весну.
Кончив писать, Келлер запечатал письмо в конверт, положил на столе на видное место – адъютант отправит его с фельдъегерской почтой, – и, сцепив на животе пальцы, внимательно посмотрел на Дутова.
– Вы слышали о том, что в Царском Селе арестована семья государя?
Дутов ощутил, как что-то жесткое сдавило глотку. Неужели повальное дезертирство, расхлябанность, братания на фронте, враждебное отношение к офицерам, неспособность защитить Россию привели к тому, что царь отказался от трона, как от обычной табуретки, из которой вылез гвоздь, и теперь его вместе с семьей арестовали, как простого холопа, задолжавшего барину пару пятаков?
– Слышали? – повторил вопрос граф Келлер.
Дутов невольно вздрогнул – несколько секунд он находился в странной оторопи, как в обмороке, – не поверил в то, что услышал.
– Нет, ваше высокопревосходительство, – выговорил наконец тихо.
– К сожалению, это так, – лицо Келлера сделалось еще серее. – К сожалению!
– А что за приглашение на казачий съезд, которое поступило к нам в полк?
– Все это – подковерные игры Гучкова, Родзянки, Керенского. Но послать туда делегатов надо – все полки пошлют… – Келлер испытующе глянул на Дутова, будто прощупывая его.
– Будет исполнено! – наклонил голову войсковой старшина.
– Недавно я с удовольствием подписал характеристику на вас, – сказал Келлер, – в ней много добрых слов.
Дутов привстал на стуле:
– Благодарю, ваше высокопревосходительство!
Келлер движением руки вновь усадил командира полка.
– Скажите, Александр Ильич… – Келлер не сводил испытующего взгляда с Дутова, – только откровенно…
Дутов приподнялся вновь, и у графа раздраженно повело плечо. Гость это заметил и немедленно опустился на место.
– Я готов, ваше высокопревосходительство, – проговорил он четко, как на офицерском приеме.
– Царская семья в опасности. Ее, Александр Ильич, надо выручать. Готов ли ваш полк, шефом которого является наследник, пойти в Петроград на выручку?
– Готов! – не колеблясь, ответил Дутов. – Дайте только приказ. А уж шефа своего… – Дутов прижал к груди руку, – мы никому не дадим в обиду. Все офицеры наши помнят, что служат в казачьем, Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича полку, и сочтут за честь, получив приказ, пойти на выручку.
– Будьте к этому готовы, Александр Ильич, – сказал Келлер, – приказ такой в ближайшее время вы получите обязательно.
На общем собрании полка войсковой старшина Дутов был утвержден делегатом казачьего съезда. Говорят, очень постарался Келлер – он был заинтересован в том, чтобы командир верного полка, собравшийся идти на выручку к царской семье, имел максимум полномочий. Против похода полка в Петроград из офицеров выступил только один – Лосев, из казаков несколько рядовых – самых бедных, голозадых, тех, что на фронт пришли без лошадей и служили в пешей команде.
После собрания Дутов подошел к Лосеву, несколько минут молча, покачиваясь с носка на пятку и обратно, смотрел тяжелыми недобрыми глазами в его глаза, потом сжал пальцы в кулак, демонстративно повертел этот кулак перед собой:
– Ну, смотри, Лосев!
Лосев взгляд командира полка выдержал, глаз в сторону не отвел – был он калачом не менее тертым, чем сам Дутов. Рот у Лосева дрогнул, насмешливо пополз в сторону.
– Смотрю, господин войсковой старшина, – жестким голосом произнес офицер.
– Смотри…
– Смотрю!
Часть вторая
Шестнадцатого марта 1917 года Дутов прибыл в Петроград. До начала съезда оставалось еще семь дней – уйма времени.
Петроград поразил Дутова. Это был неопрятный незнакомый город, населенный дезертирами и «гопстопниками», начисто лишенный интеллигентности и романтического флера, который он всегда имел ранее.
На лицо Дутова наползла брезгливая гримаса, будто у него заболели зубы. Гримаса эта не сходила несколько дней – войсковой старина с нею ложился спать, с нею просыпался утром, чистил зубы толченым мелом, сдобренным для запаха малиновой эссенцией, – новинкой, выпущенной московской фирмой Брокара. В умывальнике он пытался смыть ее, обливаясь водой до пояса, оставляя на полу лужи холодной воды.
Неприятный ветер с моря прошибал до костей, приносил тяжелый дух горелого угля – совсем рядом, в заливе, невидимые с Петроградских улиц ходили боевые корабли. Обыватели, задыхаясь от гари, паниковали: «Корабли-то немецкие…» Но корабли были наши. По Неве курсировал миноносец с гимназическим названием «Забияка», лихо разворачивался и с успокаивающим масляным рокотом резал темную воду узким ровным носом, также вызывая нервный срыв у жителей: