Через пять дней после утверждения адмирала на высоком посту атаман Семенов разослал по всей Сибири телеграммы, в которых настаивал, чтобы Верховным правителем был назначен, не Колчак, а кто-нибудь другой, кто лучше знает армейские «сухопутные» реалии – например, Деникин, Дутов или управляющий Китайско-Восточной железной дорогой генерал-лейтенант Хорват.
Дутов в связи с таким запоздалым демаршем коллеги попал в щекотливое положение. Он уже на второй день после прихода Колчака к власти признал нового Верховного правителя России. Отступать назад было поздно. Обдумав все основательно, Дутов направил первого декабря письмо атаману Семенову, в котором просил забайкальского «владыку» признать Колчака.
Против самого Дутова в Оренбурге также выступили недоброжелатели, новые претенденты на власть. Созрел и налился дрянью заговор-нарыв; если бы он лопнул, то заснеженные улицы Оренбурга точно залило бы кровью. Кто же на этот раз решился оспорить власть атамана? Эсер Чайкин, командир башкиро-казахского корпуса Валидов и эсер командующий Актюбинской группой Махин. В числе выступавших против Дутова оказались казахский лидер Чокаев и старый знакомый – атаман Первого военного округа Оренбургского казачьего войска полковник Каргин, которого Дутов продолжал терпеть до сих пор, не снимая с поста… Были и другие, калибром помельче, на которых атаман решил не обращать внимания.
Самым опасным из недоброжелателей был Валидов[52]. Дутова он ненавидел яростно, кажется, даже во сне видел, как дотягивается пальцами до глотки атамана и давит, давит, давит. Колчака Валидов ненавидел еще больше, а уж после того, как Верховный правитель издал приказ о роспуске казахского и башкирского правительств, а также о ликвидации корпуса, которым командовал Валидов, башкирский лидер не переставал скрипеть зубами.
Его старый друг эсер-экстремист Чайкин, находившийся в это время в Туркестане, – услышав, что Валидов лишился всех своих постов и чинов, немедленно примчался к другу.
– Без дела ты никогда не останешься, – уверил его Чайкин, – такие люди, как ты, никогда не пропадают.
– Как бы сковырнуть Колчака с его насиженного места, э?
– Прежде чем сковырнуть Колчака, надо сковырнуть Дутова. По моим сведениям Дутов первым из казачьих атаманов присягнул Колчаку на верность.
– Надо действовать одновременно и против Колчака, и против Дутова. Только так можно их одолеть.
Заговор вскоре оформился в подпольную структуру. И цель достойная у заговорщиков появилась: Чокаев, Валидов, Чайкин, Каргин, Махин решили создать некое союзное объединение, состоящее из трех «стран» – Казахстана, Башкортостана и Казачьего государства. И должности соответственно расписали – бо-ольшие должности с толстыми портфелями. Заговорщики собирались в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое ноября провести совещание, распределить на нем портфели и обговорить окончательную дату, когда они выступят против существующей власти.
Приказ об аресте заговорщиков отдал Колчак, а не Дутов. Сведения у колчаковской контрразведки были точные – в рядах заговорщиков оказался свой человек, поручик Ахметгали Велиев, сын крупного татарского купца из Челябинска. Велиев и сообщил о тайном совещании коменданту Оренбурга, капитану Заваруеву. Тот, несмотря на поздний час, незамедлительно доложил об этом главному начальнику Оренбургского военного округа Акулинину, а Акулинин – выше. Спокойный, сосредоточенный, он не сдержал усмешки:
– Докатились-таки… до заговора.
Через несколько минут в состояние боевой готовности были приведены атаманский дивизион и запасной полк. Все офицеры, находящиеся в городе, – в первую очередь те, кто прибыл с фронта, – были спешно вызваны в комендатуру. Также были вызваны русские офицеры, служившие в башкирских частях, а сами части окружены верными Колчаку и Дутову солдатами. Запасной полк тем временем взял в кольцо широкое угрюмое здание караван-сарая, в котором проходило совещание заговорщиков.
К вечеру поднялась метель. Грузные хвосты снега быстро забили все обочины, целыми сугробами осели на улицах, перекрыв их, запечатав проулки, с грохотом сверзались с крыш. Тяжелая, буквально физически осязаемая тревога висела в воздухе.
Во многих домах был погашен свет – люди хоронились…
Около железнодорожного вокзала громыхнуло несколько выстрелов, потом ударила короткая пулеметная очередь, и все стихло. Штаб заговорщиков, несмотря на кольцо, каким-то образом сумел перебраться из караван-сарая на железнодорожную станцию. Заговорщики поняли, что Дутова им не одолеть, до Колчака не дотянуться – сил хватит максимум на то, чтобы убежать, и Валидов с «сотоварищи» девятнадцатого ноября покинул Оренбург.
Когда Дутову сообщили о том, что Валидов бежал, прихватив с собой все имевшиеся на станции вагоны – и товарные, и пассажирские, вместе – несколько поездов, атаман лишь махнул рукой и произнес облегченно:
– Бог с ними, с вагонами! – Подойдя к образам, он перекрестился. – Ну вот, еще одна гроза пронеслась мимо…
Бембеев в ту тяжелую ночь находился в казармах башкирского полка, – полк этот входил в состав бригады, которой командовал Валидов, – в казарме было холодно, не спалось. В дежурной комнате сидел прапорщик Потапов, обложившись книгами, делал выписки – он собирался сдавать экзамен на чин подпоручика – так что дежурство выпало весьма кстати.
В первом часу ночи Потапов отлучился по вызову, вернулся озабоченный, сдернул с рукава повязку дежурного, растолкал калмыка:
– Поднимайся, уходим отсюда!
Бембеев все понял, молча, несколькими поспешными движениями натянул сапоги, подхватил шинель и выбежал вслед за Потаповым на улицу. В лицо ему ударил жесткий порыв снега, вышиб слезы и перехватил дыхание.
– Что случилось? – просипел он на бегу.
– Башкирцы вздумали поднять восстание. Всем русским офицерам велено явиться в распоряжение коменданта города.
– Но я-то не офицер…
– Ты – наш.
Через несколько минут их остановил пеший патруль. Один из казаков снял с плеча карабин и повелительно поднял руку:
– Куда направляетесь?
– К коменданту Оренбурга капитану Заваруеву.
– Пропуск!
– Не успели получить, браток, – в голосе Потапова послышались виноватые нотки.
Казак приподнял карабин, на лице его возникло недоверчивое выражение, в глаза стремительно натек свинец.
– Поворачивай оглобли назад, – зычно скомандовал он, – пока я добрый.
– Браток… – произнес Потапов, но казак не дал ему закончить фразу, угрожающе приподняв ствол карабина.
Прапорщик скосил глаза на своего спутника, увидел на плечах Бембеева погоны с цифровым обозначением башкирского полка и понял оплошность.
– Разворачивайтесь! – рявкнул казак что было силы.
Возвращаться в казармы было нельзя. Пробиться в комендатуру не удалось. Да и неизвестно еще, чей это патруль.
Через несколько минут, около высокого темного забора Потапов остановился, прижался спиной к ограде. Он поежился, втянул голову в плечи, напряг мышцы – включил «внутреннюю печку», зная, что, когда замерзаешь, надо сжаться в КОМОК.
На его бровях блестел иней, край башлыка сделался белым, волосатым от снежной махры.
– Убей бог, не знаю, куда и к кому идти, – тихо, без всякого выражения в голосе, проговорил он. – Оренбург для меня – чужой город.
Калмык встал рядом.
– Сейчас прикинем… – забормотал он озабоченно, перебирая в памяти людей, у которых можно было бы переждать ночь. – Прикинем, к кому можно напроситься в гости на галушки.
Пешую команду, воевавшую когда-то под началом Дутова, разметало по разным частям – в ненасытную печь гражданской войны шли любые дрова. Калмык с Потапычем попали в башкирский полк, Еремеев находился при атамане, Удалов с Кривоносовым остались в казачьем полку, Ивана Гордеенко, кособокого после ранения на Кувандыкских высотах, определили в обоз, с ним также находился и Пафнутьев – хорошо, хоть живы все были. За одно это надо было молиться каждый день Богу, кланяться в пояс…
– Давай-ка к Удалову, – калмык вспомнил, что бывший сапожник собирался навестить больного отца и выхлопотал себе двухдневный отпуск, – вдруг он дома?
Жил Удалов в небольшой собственной хате неподалеку от самой крупной городской маслобойни. В горнице горел свет.
Дверь ночным гостям открыла сухонькая, прямая, как свечка, старушка с невесомой поступью, легкая словно воздух.
– Кто это? – не видя вошедших, Удалов поднял над столом лампу, произнес удивленно: – Ба-ба-ба! Вот кого не ожидал увидеть, так это своих фронтовых братанов! – он засуетился, сдвинулся на край лавки, освобождая место. Крикнул старушке: – Варфоломеевна, еще два стакана!
Дальняя родственница Удаловых, приехавшая из Краснохолмской, несмотря на невесомость и ветхость плоти, была существом вполне земным, – проворно подлетела к посудной полке и выхватила из-под занавески два тонких стакана.
За столом сидели трое: отец Удалова, худой небритый старик с прядью седых волос, прилипшей ко лбу, статная молодуха с сияющими черными глазами и ярким пунцовым ртом и сам Удалов – в неподпоясанной гимнастерке, украшенной фронтовыми наградами, веселый, хмельной, красный от выпитого. Перед компанией стояла четверть «белого вина», с горделивой этикеткой «Смирновъ».
Калмык глянул на молодуху и глазам своим не поверил, даже зажмурился невольно… Перед ним была Саша Васильева. Бембееву неожиданно сделалось холодно и тревожно – Дутов ведь не простит этого бывшему сапожнику.
– В городе, похоже, переворот начинается, – осторожно начал калмык.
Удалов мигом умолк, перекрестился.
– То-то, я смотрю, тишина – даже противно. Кто же посмел поднять руку на нашего… – Удалов покосился на Сашу, зажмурил один глаз, – на нашего дорогого атамана?
– Валидов с башкирцами.
– Вот свернут Александру Ильичу голову, будто петуху, – мстительно проговорила Саша.
– Шурка! – по-дутовски прикрикнул на нее Удалов, получилось очень знакомо. – думай, что говоришь!