– На ту сторону Зайсана!
До противоположной стороны Зайсана было, наверное, не менее сотни километров. Красноносый хотел стащить с себя сапоги, но Африкан не дал ему сделать и этого, опять гулко саданул из пистолета.
– И-и-и-и! – красноносый взвыл снова, аккуратно разгреб носками сапог перед собою воду – будто бы раздвинул озеро – вошел в воду по колено, остановился.
– Что-то ты, паря, совсем ленивым стал, – насмешливо проговорил Африкан, ловко, будто фокусник в цирке, подкинул пистолет, поймал его, нажал на спусковую собачку.
Стрелял Африкан метко – пуля пробила воду у самых ног красноносого, загоняя его дальше в озеро. Войдя в воду по грудь, красноносый снова остановился и провыл, давясь воздухом, слезами:
– И-и-и-и! Я плохо плаваю.
– В воду марш!
Красноносый вошел в воду по шею, приподнялся на цыпочки и, взбивая крупные брызги, бухнул сапогами один раз, другой, третий и умолк.
– Вперед! – Африкан махнул пистолетом.
Наступила пора, когда Дутов стал колебаться, не зная, как быть – то ли верить Касымхану Чанышеву, и верить до конца, либо не верить вообще. Отец Иона, понаблюдав за Чанышевым, пустив по его следу нескольких довольно толковых топтунов, задумчиво чесал пальцами жидкую бороду, слушая их доклад, но сам ничего не говорил, лишь усиленно ворочал мозгами, – и все про себя, молчком, молчком…
– Ты чего, святой отец? – спрашивал у него Дутов, но отец Иона, ничего не говорил. – Чуешь чего-нибудь? – настойчиво подступал к нему Дутов. – Может, факты какие-нибудь у тебя есть?
– Пока нет, – подавлял в себе вздох отец Иона.
– Тебя не поймешь, – сердито произносил Дутов, – то ты балаболишь безумолку, будто баба, успешно продавшая на базаре мешок картошки, то молчишь, словно к языку у тебя прилип кусок смолы. Скажи что-нибудь определенное!
– В том-то и дело, отец родной, что ничего определенного сказать не могу. Пока не разберусь…
– Ты разберись, разберись… Мне это важно знать. Чем быстрее – тем лучше.
Очень хотелось отцу Ионе в такой ситуации отличиться, прихватить на чем-нибудь Чанышева, уже несколько раз пробовал он это сделать, но все попытки оказались пустыми, и на Касымхана поп пока ничего не добыл, никакого компромата.
При встречах с Касымханом он был ласков, голос его делался тихим, воркующим, глаза прощупывали фигуру гостя, старались зацепиться за какую-нибудь костяшку, проникнуть внутрь, но ничего у отца Ионы из этого не получалось.
– Никак не могу понять, кто вы есть на самом деле, – как-то сказал Дутов Чанышеву.
В ответ тот тихо, едва приметно улыбнулся:
– Кто я есть на самом деле, вы, Александр Ильич, знаете не хуже меня.
– Это не ответ, господин Чанышев, – неудовлетворенно покачал головой Дутов.
– Почему, Александр Ильич?
– Говоря вашим языком, потому, что вы также знаете лучше меня.
Вскоре после этого разговора Чанышев уехал в Джаркент. Прошло немного времени, и Еремеев, работавший теперь коневодом в милиции, – лучшего места для него даже придумать было нельзя, оно очень устраивало постаревшего Еремея, – передал Касымхану письмо. Чанышев вопросительно глянул на коневода.
– От атамана, – коротко пояснил тот.
«К.Ч. Ваш обратный приезд в Джаркент меня удивил, и я не скрою, что принужден сомневаться и быть осторожным с Вами, поэтому впредь до доказательства Вами преданности нам, я не сообщу многого. Сообщу лишь последние сведения, полученные три дня тому назад».
Колючий тон письма Дутова нехорошо удивил Чанышева, он резко обернулся – если бы засек чей-то взгляд, постарался бы немедленно разобраться с этим человеком. Но на него никто не смотрел.
«Ваши большевики озверели потому, что им будет конец, – писал дальше атаман. Тон письма был нервным. – У меня был один мусульманин с Кубани и передал письмо Врангеля. Содержание его не скажу. Деньги от Врангеля я получил. Врангель взял Екатеринодар, Владикавказ, Новочеркасск и Астрахань. Все казачьи войска с ним. Мы теперь имеем тесную связь, и надо сейчас не играть на две лавочки, а идти прямо».
Чанышев невольно усмехнулся: насчет того, что не годится играть на две «лавочки», атаман бесконечно прав… Только у атамана своя правота, а у Чанышева – своя. И словами ее можно выразить совершенно одинаковыми, повторяющими друг друга, а вот результат будет разный.
«Я требую службы Родине, – писал далее атаман, – иначе я приду, и будет плохо. А если кто из русских в Джаркенте пострадает – ответите Вы, и очень скоро».
Чанышев не сдержался, усмехнулся вновь – что-то уж больно грозно заговорил атаман. На самом же деле руки у атамана даже короче, чем он думает, и вряд ли ему когда-нибудь удастся поднять восстание, как это делал он еще совсем недавно, вряд ли сможет поджигать дома и убивать людей. Все это у атамана в прошлом. Одно настораживало – слишком уж отчетливо, даже назойливо звучали нотки недоверия в письме. А ведь оттого, будет ли верить атаман Чанышеву, зависит, станут ли впредь гибнуть земляки Касымхана или нет.
В кабинет к Чанышеву заглянул заместитель – рыжий бородатый казак из Конной армии Буденного, человек силы необыкновенной, рубака, весельчак, любитель абрикосового самогона. Как заместитель, буденовец был слабоват, а вот как рубака и тамада на застольях – очень хорош.
– Останешься за меня, – сказал ему Чанышев. – Я – к Давыдову.
– Что, обстановка осложнилась? – хриплым от вчерашней попойки голосом спросил рубака.
– Осложнилась, – коротко ответил Чанышев.
Давыдов находился на месте, он словно ждал Чанышева, стол перед начальником регистрационного пункта был чист – ни единой бумажки, ни одной соринки. Давыдов показал рукой на кресло:
– Садись, гостем будешь!
Чанышев сел, стукнул пальцами по столу.
– Я так понял, от нашего подопечного пришло письмо? – проявив проницательность, спросил Давыдов.
– Совершенно верно, час назад передали. Засомневался он во мне, вот что, товарищ Давыдов.
– Считай, что во мне он тоже засомневался, – Давыдов обреченно махнул рукой, жест был красноречив: пропащие, дескать, они с Чанышевым люди – но в следующее мгновение не выдержал, засмеялся: – Тебя это очень огорчает?
– Очень, – признался Чанышев. – От этого же зависит успех операции.
– Я считаю – ничего страшного в этом нету, – сказал Давыдов. – Других людей у атамана на нашей территории все равно нет. Поэтому, как бы там ни было, он должен будет довольствоваться тем, что у него имеется в наличии. Отсюда делай выводы, товарищ Чанышев. Мы с атаманом повязаны одной веревочкой. Старайся дальше входить к атаману в доверие. Если считаешь, что воду здорово мутит поп, мы этого попа уберем быстрехонько – комар носа не подточит. Дай-ка письмо!
Чанышев отдал письмо начальнику регистропункта. Тот быстро пробежался взглядом по бумаге. Задержался на последнем абзаце. Перечитал его.
– А вот пожалуйста, специальный пункт для укрепления твоих, товарищ Чанышев, дружеских отношений с Дуговым. Он сам предлагает, лично – подчеркиваю, лично, что выполнение этого пункта резко повысит твои акции… Смотри, – Давыдов провел пальцем по бумаге. – «Я требую сдачи в Чимпандзе пятидесяти винтовок с патронами – иначе сами учтите, что будет. Вы сделать это можете, и тогда поздравляю Вас с чином и должностью высокой, почетом и уважением». А! – Давыдов громко хлопнул рукой по столу. – Да мы дадим дутовцам не пятьдесят, а семьдесят пять винтовок, пусть владеют! И патронов дадим. Три ящика!
– А если они начнут стрелять по нашим мирным гражданам, тогда что?
– А вот этого мы им не дадим, – Давыдов язвительно, будто Змей Горыныч перед полетом на дальние огороды Бабы-яги, оставшиеся без присмотра, ухмыльнулся, – не получится! – Он побарабанил пальцами по столу.
Чанышев тоже побарабанил, – сам не заметил, как повторил Давыдова, затем оба, словно поймав друг друга на чем-то запретном, засмеялись – это вышло у них очень даже неплохо.
– Чаю хочешь? – спросил Давыдов.
– Нет.
– Тогда бывай, – Давыдов приподнялся с кресла и сунул Чанышеву крепкую, в дубовых наростах мозолей руку, – мне еще работать надо.
– Мне тоже.
Красноносый казак бухал, бухал сапогами и таким образом сумел отплыть от берега метров на пятьсот, потом силы у него кончились. Он прокричал что-то прощально и пошел на дно. Рыбам на корм.
Увидев, что зайсанская гладь сделалась чистой, никто не мутит воду, калмык небрежно помахал рукой:
– Прощевай! В следующий раз будешь знать, как на чужую уху зариться.
Он хотел было оставить трупы на берегу – через пару-тройку дней, от них ничего не останется, все подберет здешнее зверье, лисы, да камышовые коты, но потом решил, что лучше сдернуть тела в воду, пусть они, как и красноносый, покоятся в озере… Пускай у них будет общая судьба. И могила – общая.
Африкан хотел снова забраться под камыши и забыться на теплом песке хотя бы на пару часов, но песок был испачкан чужой, быстро почерневшей кровью, которую уже облепили жадные мухи, и Африкан прошел в мазанку.
Думал, что на озере он отдохнет, наловит рыбы на дорогу, но все испохабили непрошеные гости… Он невольно покосился и сторону Зайсана. Придется отсюда уходить. Хотя и не хочется. Однако есть силы, которые выше самого могучего человека. Есть обстоятельства, также человеком созданные, которые просто невозможно преодолеть. Есть судьба в конце концов, которую ни исправить, ни обмануть…
Африкан постоял немного в раздумии, поежился от неприятных мыслей, потом подхватил свои вещи, развернулся и вышел из мазанки, плотно прикрыв дверь и подперев ее снаружи толстым, одеревеневшим от времени камышовым обрубком. На берегу он оделся, свистнул своего коня, затем разыскал трех коней, которые никогда уже не понадобятся своим хозяевам, связал их общим поводом и двинулся на запад, в сторону солнца, начавшего краснеть – приближался вечер, а до темноты Африкану надо было определиться с ночлегом.
Еще одна забота не давала покоя Африкану – надо было обязательно понять, как его нашли эти трое? Случайно наткнулись или же двигались за ним по следу от самой крепости? В последнем случае домой, в Оренбург, нет смысла возвращаться, там его очень скоро возьмут тепленьким, и, как повезло сегодня, ему может не повезти. Вместо запада неплохо было бы двинуться в обратную сторону, осесть где-нибудь в Чите или в Благовещенске – незнакомых чужих городах… Воспользоваться чужими документами? Но кто гарантирует, что они не оказались бы фальшивкой или владельца их разыскивают не только в России…