Какие б ни были дела,
Хоть малы, хоть велики,
Милее нам хвала
Бортнянского музыки…
ОТ ВЕНЕЦИИ ДО САНКТ-ПЕТЕРБУРГА
Занавес опустился. Незнакомка сказала мне: «Божественная музыка! А вы, кажется, не аплодировали?»
Я. Я чувствовал, сударыня.
«Вопрос. Прилично ли знатному юношеству учиться на вокальной или инструментальной музыке?
Ответ. Прилично и притом полезно… Между музыкантами много великих, разумных, искусных и честных людей, которые нередко употребляемы были к исполнению великих государственных дел; или которые по личным их качествам похваляются…» — так разъяснялось в книге «Краткое понятие о всех науках для употребления юношеству», изданной в 1774 году в Москве. Для тринадцатилетнего Евстигнея Фомина, за которым в Академии художеств закрепилась то ли кличка, то ли новая фамилия — Ипатьев (наверное, от его отчества — Ипатьевич), эти слова были словно жизненным девизом. Ни открывавшаяся перед ним карьера архитектора, ни присущий ему талант живописца не поколебали этот девиз, за что он, показав «превосходные успехи в музыке», по окончании академии получил «другим не в образец, вместо золотой медали пятьдесят рублев»…
«Вопрос. Итак, не трудно сделаться совершенным музыкантом?
Ответ. Не весьма легко, ибо к тому требуется:
1. Природная хорошая способность и склонность;
2. Основательная теория;
3. Разумная и продолжительная практика».
С первым пунктом этого «разъяснения» в жизни Ипатьева-Фомина трудностей не было. Что же относительно остальных двух, то это касалось лишь времени. Годы учения у итальянского маэстро Маттео Буини, затем у немецкого музыканта Германа Раупаха, наконец, у капельмейстера Блазиса Сартори выявили у него непреодолимое устремление стать композитором-профессионалом. Совет Академии художеств отправляет его в Италию «пенсионером».
И вот перед 20-летним юношей открылась панорама знаменитой Болоньи… По улицам города снуют взад-вперед торговцы мелким товаром, ступени лестниц облепили нищие в лохмотьях, важно прохаживаются кавалеры в красных, до колен узких кюлотах, вышитых аби, напудренных коротких париках и замысловатых треуголках; стараясь сохранить грациозность и не уронить высокую, до полуметра взбитую прическу, обильно усыпанную матерчатыми цветами, бантами или перьями, вышагивают знатные дамы. Чудовищные по количеству всевозможных элементов украшения верхней одежды, иногда чересчур открытые корсеты и лифы, начинающие входить в обиход упрощенные платья типа «неглиже», навешанные на дамах со всех сторон, разноцветные аксессуары — драгоценности, веера, носовые платки, табакерки, перчатки, коробочки для мушек, зонтики, — весь этот забавный, но продуманный женский туалет проник не только во все страны, но и во все слои населения. «Вечером герцогиня и горничная выглядят одинаково одетыми», — замечал наблюдательный современник. Одна верховная Дама властвовала европейскими вкусами, по характеристике Вольтера — «богиня непостоянная, беспокойная, странная в своих вкусах, безумная в своих украшениях… и ее имя Мода».
Не таковой ли казалась Фомину и итальянская музыка, разодетая в ослепительный костюм и покоряющая сердца неискушенных художников, в том числе — до поры — и русских?
Болонья совсем не изменилась с тех пор, как здесь несколькими годами ранее побывали прославленный Березовский и, по-видимому, Бортнянский. По-прежнему имеет успех именитая филармоническая академия. Все так же кропотливо трудится с учениками престарелый падре Джамбаттиста Мартини. Он уже совсем болен, почти не ходит…
Всячески помогая своему подопечному, падре перед самой кончиной рекомендует его в число болонских академиков, как когда-то рекомендовал Максима Березовского.
Довершил музыкальное наставничество над Фоминым Станислао Маттеи.
Вскоре «academico filarmonico» — как позднее подписывал свои сочинения Евстигней Ипатьевич, прибавляя этот титул к своей фамилии, — возвращается на родину…
Неуклюжий, основательно нагруженный экипаж не спеша катился по направлению к Вене. Путь был долгим, по самым лучшим справочникам, от Венеции до Санкт-Петербурга расстояние исчислялось в 2163 версты.
В Вене были приемы у знатных особ, многочисленные концерты, которыми славилась австрийская столица.
Далее путь лежал на северо-восток. Наконец достигли российской границы. Пока у разлинованного пограничного столба проверяли бумаги, Евстигней Ипатьевич выпрыгнул на дорогу, пошел полем. Перед ним была Россия. Что-то ждет его впереди?!
А ожидал его прием при дворе весьма благосклонный (то был 1785 год…). Ему даже поручили написать музыку на либретто самой императрицы. «Новгородский богатырь Боеславич» должен был быть поставлен в самое ближайшее время.
Музыка к опере-балету была написана быстро. На генеральный просмотр пожаловала сама Екатерина II. И тут… произошло какое-то событие, о котором мы ничего не знаем, но именно оно предопределило всю дальнейшую судьбу композитора. Премьера оперы состоялась, но прошла незаметно. Даже камер-фурьерский журнал, обширно освещающий жизнь столицы, не посвятил «Боеславичу» ни строчки! Императрице музыка не понравилась. Фомин отстраняется от двора, и теперь всю жизнь его будут «преследовать» лишь звания рядового аккомпаниатора и педагога. В чем причина такой резкой перемены? Может быть, в слишком вольном обращении композитора с текстом самой Екатерины, в результате которого целые куски из либретто выпали, а вместо них появились балетные вставки и массовые народные сцены? Но так иногда поступали к другие сочинители, даже обласканные при дворе итальянцы. А может быть, в использование Фоминым народных мелодий, звучащих слишком «скромно» на фоне помпезных маршей к гимнов последователей Сарти. Ответ найти нелегко.
Никаких свидетельств современников до нас не дошло. Даже, ноты куда-то запропастилисъ и ныне лишь частично восстановлены.
Так или иначе Фомин оказывается в опале. Но с его неутомимостью, с тем запасом знаний, которые он почерпнул в Италии, с тем природным дарованием, которое было заложено в нем искони и здесь, на родине, обещало развернуться во всей полноте, разве мог он упасть духом, не продолжить своего творческого взлета? Конечно, нелегко быть «в тени» в эпоху, когда идеал гражданского служения отечеству выражался во многом в отдаче себя на государственной службе, при выполнении ответственных заданий на важнейших постах. Художник, мастер пера или музыкант, который творит в одиночку, вне жизни света и общества, был немыслим.
Куда же было податься Фомину с его оригинальными, иногда смелыми устремлениями к музыке народной, более понятной всем слоям общества? И он находит друзей. Вернее, они находят его…
Через полтора года после постановки «Боеславича» — в ноябре 1787 года — на афишах придворного театра, объявляющих о премьере оперы «Ямщики на подставе, или Игрище невзначай», стояло его имя. Рядом не означалось имени другого замечательного человека, автора либретто, — Николая Александровича Львова, оно стало широко известно лишь позже. Но об этом — ниже. Знакомство со Львовым стало переломным во всей биографии Фомина. Первая народно-бытовая опера в России вышла из-под пера композитора благодаря именно Львову. А те мелодии народных песен, которые использовал Фомин, — «Из-под дуба, из-под вяза», «Во поле березонька стояла», «Дорогая ты моя матушка» — через три года войдут в знаменитый «Сборник Народных Русских Песен с голосами» Львова-Прача.
Опера «Ямщики на подставе» стоила большого труда, а кроме того, была новым и слишком смелым для его времени предприятием.
Либретто «Ямщиков» стало возможным опубликовать лишь на следующий год, да и то в далеком от столицы Тамбове. Тогда тамбовским губернатором был не кто иной, как Г. Р. Державин. Он вновь поддержал автора. Правда, для этого нашелся и повод. Долго уговариваемая Потемкиным Екатерина II решилась на длительное путешествие по югу России. Всякий город, который должен был встретиться на ее пути, готовился тщательно и долго. Тамбов не отставал. «Таланты здешнего края произвести были в состоянии… изобретение пролога, театральные украшения и перемены, механику, вокальную и инструментальную музыку, живопись, стихотворство…» — писал некий местный корреспондент в «Санкт-Петербургских ведомостях». «Ямщики на подставе» — опера необычная — была «гвоздем» программы. Авторы и их покровитель надеялись на благотворный отзыв императрицы. И кто знает, какова была бы тогда судьба произведения! Но вышло по-другому. Ни по пути на юг, ни обратно Екатерина в Тамбов не заезжает. Не специально. Просто ей не по дороге. Опера не поставлена (правда, некоторые исследователи предполагают, что поставлена), именитый отзыв не получен. И опять забвение…
Что это, роковое стечение обстоятельств? Невезение, преследующее Фомина год от года?
Г. Р. Державин добивался постановки оперы и в Петербурге. Неизвестно, удалось ли это ему. Но в частных театрах опера все-таки шла. Впрочем, вскоре постепенно о ней забыли, не помним и не знаем о ней и мы, жители конца XX столетия, потому что она попросту не исполняется…
В рукописном либретто оперы есть предуведомление, озаглавленное «Наставление капельмейстеру». Написанное, по-видимому, Львовым, оно представляет собою вполне законченную миниатюру:
«Нет, барин, ты начни-ка помаленьку, как ямщик будто бы издали едет, не поет, а тананычет, а после, чтобы дремота не взяла, пошибче, да и по-молодецки, так дело то и с концом, ребята и подхватят… пустова тут калякать нечево!»
Вместе со стихотворным «приношением» оно посвящено «его высокоблагородию С. М. М. Милостивому государю моему». Известным музыковедом Ю. В. Келдышем уже установлено, что под инициалами «С. М. М.» скрыт был известнейший певец и сочинитель, исполнитель русских народных песен С. Митрофанов. Это он имеется в виду на заголовке редчайшего сборника «Песни русские известного охотника М…», изданного в 1799 году в Петербурге.