В России его небось помнят. Не забыли. Ждут…
На аудиенции у императрицы разговор был короток. Занятая хлопотными делами, Екатерина отметила, что да, конечно, его помнят, и наказала подыскать вновь прибывшему композитору местечко капельмейстера.
Рядовым капельмейстером, так рядовым капельмейстером — решил маэстро, не смутившись от такого назначения, как это случилось с Максимом Березовским. Он верил в свою фортуну.
Но применить свои способности было не так-то просто. Для того чтобы писать музыку, слышать свои произведения, видеть ноты напечатанными и изданными, нужны были по меньшей мере звание и чин. Таково уж было время. Если имя Бортнянского прогремело звонко, то должность, которой его удостоили при дворе, казалась ничтожной. Все главные места, все возможности для создания и постановки новых опер, музыкальных спектаклей, концертов были сосредоточены в руках итальянцев. А новым их лидером стал Джованни Паизиелло, мастер оперного жанра и легкой музыки — непревзойденный в своих оригинальных находках, способствовавших увеселению досточтимой публики.
Бортнянский, возвратившись на родину, спешит работать, не теряет ни минуты из тех, что остаются у него после службы. По утрам и вечерам он занимается придворным певческим хором, а днем идет через весь Петербург к Смольному институту благородных девиц, где руководит работой тамошнего хора. В промежутках между этими занятиями он успевает сочинять собственные хоровые произведения, отдельные романсы и песни, многие из которых позднее станут частями его больших опер, пишет авторские духовные музыкальные сочинения, как, например, свою знаменитую четырехголосную «Херувимскую».
Петербургские книжные лавки где-нибудь у Сухопутного кадетского корпуса, или «у Миллера в Миллионной», или «напротив гостинаго двора в доме Шемякина» с успехом продавали его ноты. Первым делом — изданные с особым изыском «Сочинения г. Бортнянского», напечатанные, как это особо отмечалось, «с одобрением самого автора». Его творческая плодовитость не ча шутку стала беспокоить и удивлять не только знатоков, но и его друзей. Одновременно такие его достоинства, как домовитость и доброжелательность, спокойствие и рассудительность, мягкость и внешнее обаяние, притягивали к нему немало людей. И все они бывали удивлены тому, с какой интенсивностью он создавал свои произведения, с какой быстротой появлялись на свет его новые по сути и по форме музыкальные творения. Стихотворец Д. И. Хвостов назвал его «Орфеем реки Невы». Каждое издание его нот становилось началом традиции в русском нотопечатании. Первое выпущенное отдельно в России авторское духовное музыкальное произведение, а также песня «Dans le verger de Суthere»[4] «с аккомпанированием клавикордов», которая увидела свет отдельным выпуском, принадлежали Бортнянскому. Ничего подобного в отечественной издательской практике еще не было видано.
Написанные им в то время хоры распевали в петербургских домах, усадьбах. Они уже тогда вошли в российскую музыкальную сокровищницу. Дела у Бортнянского шли прекрасно, и он мог добиться еще более значительного успеха и прославиться уже хотя бы тем, что гениально продолжил музыкальные традиции, заложенные в свое время Б. Галуппи, М. С. Березовским, Т. Траэтто, Д. Сарти. Но, как всякий гений, он не мог прожить одну только жизнь, он успел в отведенное ему время прожить их несколько. Мотивы и традиции партесного[5] пения уже доживали свой век. А разве мог композитор, считавшийся популярным и модным, идти тем же путем, которым шли его учителя?! Позднее барокко уже не устраивало наследников классицизма. И его хоры — совсем из другой эпохи. Это отточенный музыкальный язык, использование всех известных и наиболее употребительных форм выражения, это смелое включение в них бытующих светских жанров, таких, как марши, менуэты, канты. Его музыка переставала быть «заоблачной» и академичной. Сам того не подозревая, композитор, в жилах которого текла кровь выходца из украинской казацкой семьи, «разбавил» ею уж чересчур «голубую кровь», питавшую светскую придворную музыкальную среду, и тем самым сделал удобопонятными и привлекательными свои нехитрые мелодичные творения. Он стал массово почитаем, он был более демократичен, чем некоторые из его предшественников или современников, и потому был принят во всех слоях российского общества.
Жизнь его, как и прежде, была насыщенна. Светские визиты сменялись торжествами у петербургских вельмож. Композитор время от времени участвует в музыкальных постановках, поощряемый частными лицами. Знатные особы считают за честь в особо торжественных случаях пригласить его в качестве капельмейстера или хормейстера. К. Книппер, основавший свой камерный «Вольный театр», которым в те годы управлял И. А. Дмитриевский, приглашает Бортнянского для участия в оперных постановках. Целыми днями Бортнянский пропадает в театре. Музыкальной частью его ведал Василий Пашкевич — известный и одаренный композитор. Приятно было рука об руку работать с таким мастером. Так, в трудах, в суете, пролетали один за другим дни, годы…
И тут фортуна вновь улыбнулась Дмитрию Бортнянскому. Джованни Паизиелло, продолжавший блистать звездой первой величины в музыкальной жизни российского двора, вдруг попросил у императрицы годичный отпуск. Поводом стала его ссора с театральной дирекцией; да и в Италии, где его слава за это время померкла, он давно уже не был. Музыкант был отпущен и в самом конце 1783 года выехал в экипаже по пути в Варшаву. Контракт, оговаривавший условия отпуска, был подписан заранее. Паизиелло обязался вернуться в Петербург к 1 января 1785 года.
Но музыкальная жизнь двора не могла остановиться в связи с отъездом именитого итальянца. На период отсутствия Паизиелло капельмейстером и клавесинистом при дворе наследника — Павла — назначают Дмитрия Степановича Бортнянского. Он начинает писать инструментальную музыку для всевозможных нужд «малого» двора, а также дает уроки супруге Павла — Марии Федоровне. Нельзя сомневаться в том, что выбор великокняжеской четы был верен. Мягкость, утонченность, свободный, но вместе с тем сдержанный стиль в обхождении, аристократизм, необходимый для «вращения» в столь знатном кругу вельмож, — все это было свойственно Бортнянскому. Но все же главными его достоинствами были талант и огромный творческий потенциал. И хотя его работа должна была состоять из воплощения капризов и желаний наследного князя, но это не значит, что композитор не имел возможности вкладывать в свой труд высокий смысл и настоящее вдохновение.
Так прошел год. Настает 1 января 1785 года. Паизиелло, ссылаясь на самые неопределенные обстоятельства, в Россию не возвращается. Дмитрия Бортнянского оставляют при «малом» дворе. Ему предстоит нелегкая работа по «заглаживанию грехов» именитого итальянца, который после отъезда заочно рассорился с Марией Федоровной, любившей на музыкальных занятиях разучивать новые сонаты. Бортнянский подготавливает для нее новый альбом собственных пьес, предназначенных к исполнению на фортепиано, клавесине и клавикорде. Роскошно оформленный и весь выписанный от руки автором, он был затем преподнесен им великой княгине с личным ей посвящением. Пристрастия Марии Федоровны к сонатам были удовлетворены. Открывался альбом восемью произведениями этого жанра для клавесина. Не выделяясь замысловатостью формы, эти сонаты привлекали своей мелодичностью, даже напевностью, особенно в тех местах, где среди музыкальных построений типично итальянского характера вдруг появлялись обрывки фраз или целые обороты из плясовых песен — русских и украинских… Забегая вперед, скажем, что в настоящее время сонаты Бортнянского включены в репертуар современных детских музыкальных школ, их с успехом исполняют старшеклассники.
Но для нас, современных слушателей, павловский период жизни и творчества Бортнянского интересен прежде всего его достижениями в опере. Еще три прекрасных образца этого музыкального жанра вышли из-под его пера — это оперы «Празднество сеньора», «Сокол» и «Сын-соперник». Все они так или иначе были связаны с бытом павловского «малого» двора. Даже роли в них исполняли придворные. Опера «Сын-соперник» после того, как была восстановлена, предстала полностью перед нами, слушателями XX столетия, лишь в феврале 1985 года, когда в Концертном зале имени П. И. Чайковского состоялось ее первое (!) исполнение в Москве. Вот как порою иронично распоряжается судьба наследием российских музыкантов!..
Своеобразный, установившийся порядок жизни и быт Павловска всегда отличала романтическая отрешенность от неожиданных ударов и падений метеоритов судьбы, которые с устрашающим ревом и вспышками проносились и сгорали на небосклоне российской истории. Эстетическая насыщенность расписных декораций, наполнявших парк, восторженная пылкость отношений, свойственные здешним традициям, — все это вместе с тем переплеталось со взрывчатыми поступками наследника престола, цель и последствия которых никто не мог предугадать. Лишь музыка сглаживала все шероховатости быта. Она звучала в Павловске так же беспрерывно, как и пение птиц. В опере, в моменты эмоционального переживания самых великолепных вершин, которые только может достичь искусство, не существовало разделения на ранги, не было раздоров и непонимания, а было лишь обаяние проникновения в мир прекрасного.
Дмитрий Степанович хотел написать еще одну оперу, на сюжет романа «Поль и Виргиния» Бернардена де Сен-Пьера. Оставив на время другие замыслы, он начал работу, но не успел закончить ее, ограничился рядом романсов на французские тексты для домашнего музицирования. Поскольку обратилась к нему с таким предложением сама княгиня Елизавета Алексеевна, супруга сына Павла Петровича — Александра. Всем известен был ее чистый и сильный голос. Специально для юной певицы и подготовил сборник французских романсов Дмитрий Степанович. Книгоиздатель Брейткопф, уже давно опекавший композитора, охотно взялся отпечатать ноты. В 1793 году «Сборник романсов и песен» увидел свет… В наши дни этот сборник был переиздан и разошелся мгновенно. Легкий и мелодичный песенный аккомпанемент в союзе с простым и понятным текстом (перевод выполнен Т. Л. Щепкиной-Куперник) предопредилили успех издания. Романсы эти естественно и просто входят в репертуар современного домашнего семейного музицирования.