Он отбросил ветку с горящим кончиком, и я увидел, что через потухающий костер мне в глаза смотрит только Перевозчик.
— Ты не это хотел спросить. Тебе не дает покоя, что же ты теперь такое должен
Изволь, я отвечу. Я ведь отвечаю на все твои вопросы, нет?
— Почти на все. И я узнаю от вас многое. Вот, например, очень интересно было сейчас читать все эти материалы, на которые вас попросил отозваться Богомолов. Просто поразительно. Неужели все так и есть? Становятся понятны истоки всевозможных культов, преданий, суеверий…
— Завилял, Певец. Что, страшно?
Ночь делалась для меня все холоднее не только по причине нашего потухающего костра.
«Тезаврация, тезаврирование (от греческого thesauros — сокровище) — накопление частными лицами золота в виде сокровища».
Соответственно, значит, тезавратор — тот, кто занимается тезаврацией. Так явствует из словарей. Но читать при свете костра поразительную подборку было интересно. Или мне просто требовалась передышка в моем ночном разговоре?
Пользуясь своими мало кому доступными возможностями и допусками, Богомолов собрал факты аномальных происшествий и парадоксальных явлений, наблюдающихся в местах крупных скоплений этого металла. Имеются в виду не столько сундуки скупых рыцарей, сколько государственные хранилища и банковские бронированные подвалы.
Люди, тесно и в течение продолжительного времени контактирующие с большими массами золота (штабеля слитков на платформах на колесиках, укрытые тканью; шкафы с сотнями упаковок золотых кружочков с разнообразными профилями и гербами; вагранки, литейные производства, в которых самородный металл тусклого блеска и дурной славы превращался в густо отсвечивающие высокоаффинированпые бруски) рано или поздно ощущают на себе следы воздействия, которое опять-таки необъяснимо с точки зрения ортодоксальной науки. Впрочем, думаю, этот вопрос еще даже не изучался. Просто потому, что статистики, подобной той, которую Перевозчик на моих глазах швырнул в огонь, никто не вел. Повторения мы вряд ли когда-нибудь дождемся.
Работа Богомолова была большой. Он оперировал, естественно, не одними только отечественными данными. Свел воедино секретные докладные в управлениях хранилищ Гохрана — в основном без указания территориального расположения, конечно, пэ-я номер такой-то, пэ-я номер сякой-то, буква с цифрой, К-23, например, но были и про Серпухов, и про Углич. Данные межбанковского шпионажа о городе банковских гномов Цюрихе, Форт-Ноксе и американском городке Карлтон (не тот, а другой) к северо-западу от Филадельфии, где находятся бывшие выработки, превращенные в основные хранилища золотых депозитов Федерального резервного банка США. Больше похожие на арабские сказки золотые причуды нефтяных шейхов, и чем эти причуды оборачивались. Интересные закрытые сведения из Южной Африки, полученные по каналам разведки. Немало всего.
Отклонения в психике — буде случались — у «золотого» персонала Богомолова почти не занимали. Но люди вдруг обретали невиданные и неведомые с точки зрения рядового человека свойства. В их присутствии или непосредственно на них прекращали действовать, искажались, обращались в собственную противоположность физические законы. Прерывался принцип причинности. То есть можно наблюдать весь тот букет (если бы Богомолов тогда его знал), который мы имели в нашем Крольчатнике. Были исчезновения и внезапные появления через промежуток времени людей, утверждавших, будто никаких часов — дней, недель, месяцев — для них не проходило. Были помешательства. Все это, понятным образом, строго секретно расследовалось, изучалось и, безусловно, относилось к явлениям необъяснимым.
Ценность данных в том, что все они точны и предельно объективны — ведь речь шла о стратегическом материале, и расследования, в конце концов приходящие в тупик, велись без дураков. Вторая ценность — что по той же самой секретной причине источники друг от друга закрыты стопроцентно, и подтасовки информации быть не может.
Явления, происходившие в разных странах, государствах, континентах, частях света, с людьми разных национальностей и рас, будто под копирку повторяли друг друга. Богомолов собрал ценнейшие данные. Он даже смог их правильно интерпретировать. А вот что делать с ними дальше, не знал и знать — по самой сути вопросов — не мог. И понадобился Перевозчик, чтобы объяснить мне.
А меж тем все просто. Золото (Aurum) — единственное вещество нашего Мира, способное принимать и аккумулировать в себе большинство неведомых энергий других Миров, которые по тем или иным причинам, бывает, прорываются в наш. Медное колечко, замороженное в жидком гелии, набирает неслыханное количество электричества и держит неопределенно долгое время. Золото в своем естественном состоянии служит таким же сверхпроводником и сверхаккумулятором для параэнергий. И каждый живущий нашего Мира в той или иной степени ощущает на себе это свойство желтого металла. Каждый. Именно поэтому золото стало общепризнанным эквивалентом ценностей. Люди ощущали, не отдавая отчета, его магическую власть, и слова «магическая власть» здесь следует понимать не как затертый оборот речи, а самую буквальную, прагматическую и конкретную категорию.
Мир и законы Миров — это очень конкретно! На Той стороне мне разъяснили и это. Я запомнил очень хорошо.
Ощущения, подавляющей частью не осознанные ощущениями, но малому числу живущих попадало соприкасаться с золотом в таком количестве, что его парасвойство делалось паравлиянием. И влияло.
Да… Понимали это очень немногие, почти никто, и Богомолов, конечно, проделал уникальную работу. И огромную. Но Перевозчик, когда я прочел, взвесил, посмеиваясь, тонкие листики и положил, не боясь обжечься, в самую середину оранжево светящихся углей. И пламя, поднявшееся от страничек со сведениями, которые больше никому не собрать, было точно таким же, как пламя от моих костров из бумаги без единой строчки.
А мне было жаль. Правда. Я читал, и какая-то часть меня, долго дремавшая (я думал, что уже мертвая, но нет), а теперь просыпающаяся, уже прикидывала, намечала, выстраивала. Тему, сюжет, фабулу, героев. Зацепку, интригу, развязку. Богатый материал, что говорить. Читая, я успел сочинить весь роман, хотя, разумеется, сам еще не знал об этом. Но роман уже был во мне. Так делается. Так всегда бывает.
Бумага корчилась, обращаясь в пепел, а я думал, что это у меня как инстинкт. Как у охотничьей собаки. Что от этого никуда не денешься. И деваться незачем.
— «Золото — прекраснейший из металлов, — по памяти прочитал я. — С помощью золота можно не только делать все что угодно в этом мире, с его помощью можно извлечь души из чистилища и населить ими рай…» Так писал Христофор Колумб королю Фердинанду.
— Я знаю, — сказал Перевозчик. — Как говорят, ты будешь смеяться, но это я знаю тоже.
— Мне не хочется смеяться, — сказал я.
Женю я смог успокоить лишь глубоко за полночь. Сперва она все допытывалась, что это было со мной такое, потом гладила по щекам и плакала. Черт знает что, неужели это настолько плохо выглядит со стороны? Я-то никогда себя не видел. В ванной я прижег разодранное место на тыльной стороне левой ладони, правую закрывал гипс, взглянул на свое отражение мельком. Вроде ничего. Ежка за мной, как хвостик.
Мы легли в постель, и, прижав губы к самому ее уху, я долго шептал ей. Она изредка отстранялась, но видела, что я не шучу, и слушала дальше.
— Ну вот это пока все, — шепнул я и снова поцеловал ее ухо. Тонкая душистая раковинка, чуть острая, с маленькой приросшей мочкой.
— Пока?
— Угу. Ты, пожалуйста, усни теперь.
— А ты?
— Я еще не все обдумал.
— Тогда обдумывай. Только чур без оглядки на меня. Я хочу сказать, что я пойду с тобой куда угодно.
— Ты — Мария Волконская, Ты… кто там был еще из жен декабристов?
— Это нечестно. Их поехало за мужьями больше тридцати женщин, а помнят только Волконскую, ну еще двух-трех. Потому что она княгиня.
— Дворянства-то они были лишены. Кажется. А назови ты.
— Я тоже не помню.
— Вот видишь.
Ежик успокоилась, раз заговорила на отвлеченные темы. Я был рад этому. В голове еще звенело и покруживалось после «наката». Такого сильного, протяженного и глубокого у меня никогда не бывало. Еще бы. Зато теперь ясность. По крайней мере, у меня.
— Это было очень больно? — спросила она шепотом. И тоже в самое ухо. Молодец.
— Не особенно. Так…
— А что ты видел? Что-то ужасное? Про все… всех? Про нас с тобой? Плохо все будет?
— Про нас. Все будет хорошо. Уснешь?
— Постараюсь. Я тебе мешаю?
— Нет.
— А телефон так и не звонил. Кто тебе может звонить сюда?
— Не сюда. А кто — и сам точно не знаю. До нового дня?
— До нового дня.
Защемило сердце от новой — старой — возвратившейся нашей игры. Каждый раз, когда что-то вспоминалось и возвращалось, у меня щемило сердце. Я сделал строгое лицо.
— Спи, пьянчужка, и не смей ко мне приставать. Я старый мужчина. Поизносившийся.
— Поистаскавшийся. — Но это она сказала вслух. — Прибери там. А мне принеси рюмочку на сон грядущий. И кстати, книгу свою подай.
— Ты букв не различишь.
— Не в буквах суть. Я усну, обнимая ее вместо тебя, холодный.
Я принес Ежке терпкого венгерского рислинга. Положил на подушку рядом глянцевый том. Никаких чувств, когда сейчас в руках держал, не испытывал. Полный ноль. Ежик отпила вина и с глубокомысленным видом открыла книжку. Я движением тонкой руки, не глядя, был отпущен. У меня снова сердце трепыхнулось.
Я собирал тарелки, сгребал остатки. Прожевал кусок румяного поросячьего бока. Он и холодный был хорош. В гречневой каше темнела пропитанная жиром курага. Никаких апокалипсисов я не увидел в этом моем длиннейшем, мучительном «накате». Никаких чаш гнева, которые мне предстою унять, и язв, которые предстоит излечить. Ошибался Кузьмич в Крольчатнике. Даже обидно. Я налил себе пузырящейся минералки, а вино и пузатенький ликер убрал. Не обращай внимания, тебе совсем не хочется. Стал мыть посуду. Между прочим, горячая вода — это очень здорово. Пользуясь, мы об этом забываем, а зря. Водопровод — вот символ цивилизации. Древние римляне это понимали. Давай-давай, пользуйся, пока можно. Гипс мне совсем не мешал, я только опасался его намочить.