– Здорово, академики! – Он звал нас шутливо: «академики» или «спецы». – Чур, только об сено бычки не тушить. Хорошо, что до заката поспели – сейчас будем медогонку испытывать.
Специалист по испытанию навигационной авионики во всем ценил научно-технический подход. Коз он доил в сарае с помощью релейно-механического устройства, напоминавшего «испанский сапог» инквизиции. Он надевал на вымя вонючий войлочный чулок, похожий на перчатку с обрезанными пальцами, и наставлял трубчатого осьминога, пощелкивающего электромагнитами, под действием которых в трубках бежало рывками и пенилось синеватое молоко. Удой шел в основном на продажу и на сыр, вместе с хлебом и медом составлявший для Николая Ивановича основное блюдо – на завтрак, обед и ужин.
После дойки мы отправились качать мед. Выключив самодельную центрифугу, куда до того тщательно установил рамки с гречишными губками сот, и победно стоя перед сияющим чаном медогонки, в котором замедлял свой бег мед, Николай Иванович затеребил бородку и ударился в поэтическое изложение причин своей страсти.
– Вот вы, спецы, смеетесь надо мной, а я всё равно убежден, что пчелы дело великое.
– Да никто не смеется, батя, – мотнул головой Павел.
– Смеетесь, смеетесь… А ведь еще в мифах пчелы обожествлялись, помещаясь древними на ангельский уровень. Хотя ангелов в мифах нету, но пчелы – их библейский прообраз.
– Это еще откуда? Какая связь? – Павел повертел раскрытой ладонью перед собой.
– Как откуда? Откуда же еще ангелам взяться, как не из царства древнейших прямокрылых? Сорок миллионов лет им, только вдумайся! Пчелы – символ плодородия: они опыляют – оплодотворяют цветы и взамен творящей этой функции взимают мед. Чтобы произвести килограмм меда, пчела должна облететь сто пятьдесят миллионов цветов. Мед, значит, есть сгущенное пространство, квинтэссенция лугов, полей, лесов, ландшафта. В капле меда природы больше, чем на фотоснимке. В мифах есть история про то, как у кого-то во рту во сне дикие пчелы устроили улей, а когда тот проснулся, то стал великим поэтом. Уста его стали медоточивыми. И мертвые пчелы Персефоны у Мандельштама – знаете такого, академики? – из того же поэтического царства меда.
Мы с Павлом переглянулись.
– Но самый странный миф о пчелах, – продолжал полковник, – о том, как Ариадна, утратив возлюбленного, погибшего в бою, собирает капли его еще не свернувшейся крови и разносит по лугу, окропляя ею цветы. А потом идет на край леса и находит там пчелиное гнездо, у которого время от времени является ей призрак ее возлюбленного, с которым она коротает любовное время до полуночи, утешаясь его не призрачными ласками. Получается так, что пчелы как будто синтезировали человека. И неудивительно. Что вы, коты ученые, скажете на то, что состав меда по микроэлементам на девяносто девять процентов совпадает с составом крови человека?
– Ага, батя, обезьяна от человека тоже на один процент по составу генома отличается. А разница какая, да?
– Я ему про Фому, он мне про Ерему. Я ему про химию, он меня микробиологией кроет. Слушай сюда, академия. Роберт Морган еще в конце прошлого века открыл, что египтяне для мумифицирования использовали два основных вещества: мед и нефть.
– Остроумно, ничего не скажешь, – хмыкнул я.
– А вот то-то и оно. Если мышь пролезает в улей, пчелы ее убивают, а трупик, чтобы не разлагался, мумифицируют прополисом. Еще пример. Ирод Великий, когда вырезал всю династию хасмонеев, оставил в живых ровно одного ее представителя – свою возлюбленную юную жену. Он страстно любил ее – как никого на свете. Но девушка не выдержала позора и кинулась с высоты, сломала себе позвоночник. Ирод велел поместить ее мертвое тело в ванну с медом, откуда потом, горюя, доставал полюбоваться.
– Папа, хватит сказки рассказывать, лучше налей нам твоей облепиховки распробовать, – Павел умоляюще посмотрел на отца.
Николай Иванович выключил медогонку и двинулся с нами к навесу, где стоял обеденный стол, накрытый старыми, невесть откуда взятыми цирковыми афишами. А я всё стоял и смотрел, как гаснет движение маховика в меде, струящемся, как переворачивающаяся под плугом пашня. Я представлял, как погружаю нагую Веру в мед и она там застывает до конца времен – обездвиженная, обезоруженная, вся моя, каждой клеточкой своего тела. «Да, что-то есть в том, что мед – поэтическая метафизическая субстанция. Язык способен удержать объект воспевания – в стихотворении, как в янтаре…»
Закусывали мы наливку ломтями сыра, который вызревал в алюминиевых армейских мисках, отчего его головки приобретали форму летающей тарелки. Рядом с навесом разбита была клумба, на которой полковник выращивал чахлые пахучие розы; их бледный аромат доносился сквозь клубящийся дым самосада, раскуренного Николаем Ивановичем в трубке, вырезанной из кукурузного початка.
«И все-таки я счастлив, – подумал я, услышав запах розы. – И все-таки счастлив!..»
Веру я встречал на Чкаловском военном аэродроме почти весь день напролет. Самолеты военного министерства, перевозившие семьи военных на льготных условиях, летали по приблизительному расписанию, и точного времени прибытия никто не знал.
Пока ждал, бродил и загорал на летном поле, познакомился с авиационным техником, который среди прочей ерунды рассказал, что позавчера на аэродром приходили мужики из соседней деревни. С тридцатых годов утечки авиационного топлива образовали подземное озеро, которое стало дрейфовать и теперь перебралось за лес, отчего колодцы в деревне стали сладковато пованивать керосином. Болтовня техника помогла мне отвлечься от переживаний.
Вера сошла с трапа, глядя себе под ноги. Мне показалось, она не сразу меня узнала, но через мгновение будто что-то сообразила и, как чужая, чмокнула меня в щеку: «Привет. Как ты?» Я чуть не разревелся, но сдержался и смог продохнуть только, когда в автобусе, едущем в сторону Монино, она прикрыла невидящие глаза и положила мне голову на плечо. Я боялся шелохнуться, сжимал потные ладони и чуял, как подло и больно становится в паху, скованном джинсами.
Скоро Вера снова ко мне привыкла, но какая-то ядовитая червоточина стала пробираться через мое сердце. Она снова засела за авральную работу в Конституционной комиссии, почти поселилась в Белом доме, где даже ночевала на диване. В эти ночи я не находил себе покоя, грелся с бомжами у костерка в сквере за Горбатым мостом и порой, забывшись на скамейке, сквозь сон слышал стук своих собственных зубов.
Наконец, предвидя самое страшное, что могло случиться, я решил приготовиться к смертельной осаде с помощью подручных средств. Я привез от Пашкиного отца две трехлитровые банки меда и несколько дней запасался лещиной, еще молочной, но не менее полезной для молодого организма. В лесах как раз пошли грибы – первая волна белых и подосиновиков, так что мне удалось и подзаработать: корзинка, для пущего дохода разбитая на кучки по три-четыре гриба, давала прибыль размером с хорошистскую стипендию, минус билет на электричку и метро.
Сосед по торговому ряду на Ваганьковском рынке, высушенный мужичок-хитрован, продавал сомнительные опята, которые называл «березовыми» и «лечебными». Звали его Ионой, и рассказал он, что вся Калужская область нынче по лисички пошла. «Вычищает голодное крестьянство лес от желтых этих сморчков, которые и по вкусу-то на грибы не похожи. Однако их не жарят, а центнерами сдают на приемные пункты. Французы-фармацевты как прознали, что в лесах у нас этого рыжья полно, так сразу сюда и пожаловали. Лисички грибы целебные – из них лягушатники экстракт делают и добавляют в снадобье от сердца».
Скоро нас с Ионой погнали с Ваганьковского рынка, ибо молодежь стала нарасхват раскупать его березовые поганки. Возьмут пакетик и тут же в сторонке его схрумкают. Дня четыре всего мы простояли, как подходит к нам амбал из тех, что рынок пасли, особенно цветочную его часть, кладбищенскую, и говорит: «Исчезните, грибники». Я ему: «Распродам и пойду». Тогда он ударил меня по лицу – прямо искры из переносицы. И все мои звонкие подосиновички на асфальт смел. А Иона успел на себя корзинку принять и невредимым остался.
Так мы с ним переехали к подземному переходу на Солянке. Людное, бойкое место. Но не наваристей рынка. Торговали потихоньку. С утра в лес, к десяти уже товар раскладываем. Но внезапно грибы сошли. Поехал я тогда домой и взял из родительской библиотеки книжку писателя Солоухина. В ней автор после рассказов о природе приводил таблицу разграфленного по железнодорожным направлениям Подмосковья и указывал, где и в какой период лета-осени можно рассчитывать на успех в грибной охоте. С этой книжицей я и принялся прочесывать леса в стокилометровых окрестностях от столицы. Лесная охота стала моей работой. У меня уже не было сил дожидаться Веры у Белого дома. Путешествия меня успокаивали. Сопряженные с азартом поиска, они выматывали, и к концу дня у меня уже не было сил ревновать ее к фантомам. Ночи у нас выдавались горячие, и к ним я тоже готовился в лесах, поедая горстями незрелые орехи и запивая их медом, баночку которого всегда брал с собою в качестве сухого пайка.
Наконец я разуверился в прибыльности благородных грибов и ударился в промысел лисичек. Сначала в Калуге на вокзале нашел пункт сбора. Управляющим там оказался в самом деле француз – усатый, пахнущий табаком и одеколоном весельчак. Он неспешно и точно взвешивал грибы и вежливо отсчитывал деньги. Две ночи я провел в Калуге, днем летая по областным лесам в поисках золотых крупинок под ногами. Красота вокруг стояла неписаная – луга, всхолмия, перелески, чудесная мелодия пейзажа, тонкая и отдаленная, как русская дорожная песня, полная прошлой жизни и печали… Но при пристальном вглядывании становилось ясно, что вся Калуга переехала в лес. В лесу лисичек оказалось меньше грибников, выбиравшихся на хлопотливую охоту целыми семьями.
Тогда я вернулся к Солоухину, снова погрузился в радиальные разбеги по подмосковному раздолью, пересекая все три округа ПВО столицы, то и дело в лесах, особенно под Степанщином у Рязанского шоссе, натыкаясь на колючую проволоку военных частей. У Солоухина об этом сказано не было, но народная молва говорила, что самые грибные места в запретках. Главное – уметь подлезть под запитанными электричеством оградами и походить с той стороны, пока не нарвешься на часового, и тут тоже требовалось искусство уцелеть – ибо подстрелят, а нет – так передадут особистам на предмет шпионажа и диверсии.