Ялта начиналась с пригородных дач — чем ближе к центру, тем больше и богаче они становились, — с заколоченных магазинов, пустых кофеен и безлюдных белых дворцов. Город словно вымер. Около бежевого особняка, смутно знакомого по прежним одиноким прогулкам, Ять остановился: вдали послышался топот целой кавалькады. На узких улочках пешему трудно разминуться с конным отрядом; Ять поднялся на крыльцо роскошного двухэтажного особняка и прислушался. Внезапно дверь распахнулась, сильные руки сгребли его в охапку и втащили внутрь. Ять так обалдел от неожиданности, что, увидев перед собой Грэма, уже не удивился: реальность окончательно утратила смысл.
— Грэм, откуда? — только и спросил он.
— Вы что, самоубийца? — запыхавшись, спросил, в свою очередь, Грэм. — Кто ходит по городу в эту пору?!
— Но до темноты еще долго…
— При чем темнота? Гетман объявил комендантский час с трех!
— Какой гетман?
— Вы ничего не знаете? — округлив глаза, спросил Грэм.
— Откуда мне знать, я только из Гурзуфа!
— А разве в Гурзуфе не то же самое?
— Нет, там татары.
— Я мог ожидать, — кивнул Грэм. — Ну, идемте.
— Погодите, вы-то как здесь оказались?
— Идемте, идемте — Грэм потянул его за рукав. — Сейчас чем дальше от дверей, тем безопаснее.
И точно — где-то неподалеку, чуть не напротив, бренькнуло разбитое стекло. Вскоре кавалькада зацокала совсем близко, но всадников Ять не видел: все окна были забраны ставнями и в доме царил полумрак.
— Я вас увидел в глазок, — гордо заметил Грэм. — Еще немного — и я не поручился бы за вашу будущность…
Сухо треснул выстрел.
— О, дум керл! — послышался из соседней залы ворчливый старушечий голос. Ять различил шарканье туфель, открылась дверь, и перед ним предстала невысокая старуха в сером платье и теплой шали. Судя по всему, это была хозяйка дома.
Большевики в Ялте не удержалась — уже в декабре местный градоначальник Терновский предпринял попытку реванша; в ответ из Севастополя явился крейсер «Верный» и учинил небольшую расправу. Власть в Ялте на короткое время вновь получила Таврическая республика, а Терновский спасался в подвале дома, который, словно по молчаливому сговору, избегали разорять все власти.
Впрочем, в середине марта Бог весть откуда явился гетман Чернорудько, пообещавший для начала разобраться с жидами, а потом перевешать и остальных большевиков; тут-то градоначальник и попытался активизироваться, но Чернорудько его не принял, передав на словах, что по-хорошему за сдачу города голодранцам он заслуживает повешения, — а впрочем, пусть убирается: Ялта теперь часть Вольной Сечи, которую гетман намеревался восстановить в границах семнадцатого века. В перспективе он подумывал и о завоевании Туретчины.
Утратив надежду на гетмана, градоначальник Терновский вернулся в спасительный подвал, где уже пережидал внезапную беду глава большевистского правительства Ялты Кропачев. Большевик Кропачев и градоначальник Терновский вынужденно уживались под общим кровом — и, надо заметить, не враждовали. Оба мечтали скинуть гетмана. После бескровного захвата Гурзуфа босяцкой армией эсера Свинецкого к ним присоединился бывший глава гурзуфского большевистского правительства Трубников, который хотел попросить у Кропачева подмоги, но в результате разделил с ним подвал.
А Грэма привел в подвал Свинецкий, давний товарищ по ссылке. Свинецкий как раз приехал в Ялту из Гурзуфа на предмет небольшого экса — и обалдел от множества неожиданностей сразу: во-первых, в городе уже хозяйничал гетман, во-вторых, в нем невесть откуда появился старый приятель Кремнев! Являться на прежнюю квартиру Свинецкому было опасно — его хорошо знали в городе и могли запросто сдать молодцам гетмана; возвращаться в Гурзуф ночью было рискованно. Чутьем опытного конспиратора эсер нащупал в Ялте безопасное место, где все в итоге и встретились — градоначальник, большевик, несостоявшийся диктатор Гурзуфа и беллетрист. В эту-то компанию и попал неожиданно Ять, которому в силу его иудейской внешности — черная шевелюра, нос с горбинкой, — могло капитально не поздоровиться при встрече с гетманским патрулем.
Все это Грэм тут же бегло изложил ему.
— Ночью возможны облавы, — со значением шепнул он. — Обыск тут едва ли будет, но в подвале надежней. Завтра днем попытаемся уйти.
Он представил Ятя хозяйке («Мой друг, известный писатель из Петербурга»).
— Как много едет в этот сезон писателей, — прокряхтела старуха. — Ялта стала модное место, да…
— Ну, идемте в гостиную, — гостеприимно пригласил Грэм. — Я вас сейчас со всеми познакомлю.
Больше всего сборище напоминало пятерку приятелей из только что придуманного рассказа, неведомой силой собранных в приморском городе после долгих лет разлуки. В гостиной при свечах мрачно сидели по углам осунувшийся Свинецкий, толстый и благодушный градоначальник Терновский, никогда не терявший бодрости духа большевик Кропачев, сам рыбак, из бывших матросов, и до смерти перепуганный Трубников; он был уже не рад, что ввязался в большую политику. Свинецкий грыз спичку: табак был на исходе, приходилось экономить. Появление Ятя явно прервало затяжной спор.
— Вы? — вскинулся Свинецкий. — Но ведь я арестовал вас. Побег?
Это «я арестовал вас» выглядело так трогательно в его положении, что Ять почувствовал к нему теплую симпатию.
— Видите ли, — осторожно попытался он объяснить эсеру особенности текущего момента, — история несколько ускорилась. Власть переменилась.
— Значит, вы не бежали, — зажимая бороду в кулаке, мрачно констатировал Свинецкий. — Как были тряпкой, так и остались.
Даже в этой ситуации его больше всего заботил вопрос о воспитании из Ятя истинного революционера.
— Не успел, — виновато признался Ять. — Татары освободили.
— Татары? — вскинулся Терновский. — Восстание? Что вы говорите!
— Да, восстание. Обиделись на закрытие рынка и ночью захватили Гурзуф.
— На Ялту идти не собираются? — с надеждой спросил Кропачев. — Они бы эту суку гетманскую в один укус…
— Не знаю. Пока устанавливают в Гурзуфе свои порядки. Русским на рынке ничего не продают, готовится всеобщее обрезание…
— Кто бы мог подумать! — всплеснул пухлыми руками Терновский. — Такие смирные…
— Революция электризует массы, — важно заметил Свинецкий. — Я рад, что возрождаются национальные движения. Российская империя была тюрьмой для всех народов, кроме русского…
— Вот вам национальные движения! — Терновский мотнул головой в сторону наглухо закрытого окна. — Пришел неведомый хохол и прогнал всех.
— Пролетарии все братья! — стукнул кулаком по колену Кропачев. — Что ж мы, для того русского царя скинули, чтобы у нас гетман сидел? Или, того хуже, мулла? Спасибо вам широкое от рабочего классу, сменяли гуся на порося!
— Сейчас не спорить надо, товарищи, — робко заметил Трубников. — Сейчас думать надо, как татар погнать да гетмана скинуть, а уж там договоримся…
— Нет, не договоримся! — вскинул голову Свинецкий. — С вашими товарищами пытались договориться — они украли революцию, как цыгане крадут ребенка! Мы должны выяснить все между собою сейчас, и только сейчас!
Эта уверенность, что в полутемной ялтинской гостиной решается судьба России, окончательно развеселила Ятя. Он уселся в свободное кресло и приготовился слушать.
— А как вы попали в Крым? — подозрительно спросил Терновский. — С большевистским поездом?
— Это не был большевистский поезд, — веско пояснил Грэм. — Не верьте слухам. Я тоже прибыл этим поездом, но с особой миссией.
— Позвольте узнать, какой?
— Терпение, терпение, — усмехнулся Грэм, и Ять поразился его уверенности: не было в России другого писателя, который бы так уверенно претворял вымысел в явь.
— О, как это будет прекрасно! — не слушая никого, увлеченно фантазировал Свинецкий. — Могучая центробежная сила революции… страна, подхваченная ею, распадается на множество автономий! Гибнет удушающая центральная власть, в каждом вольном городе расцветают свои таланты… своя письменность… Потом можно объединиться, но вначале, когда падают скрепы… Гигантская махина, лежавшая тяжелой тушей на пути человечества к будущему, превращается в цветущий сад национальных государств, свободных, новых…
В эту торжественную минуту послышался резкий стук в дверь, и мимо гостиной прошаркала хозяйка, сквозь зубы ругающаяся по-датски.
— Кто это? — трясущимися губами прошептал Трубников.
— Господи, да успокойтесь! — отмахнулся Грэм. — Это Егор, дворник, пришел с базара…
Послышались стук отодвигаемой щеколды и тяжелые шаги. Дворник басовито отчитывался о приобретенном и потраченном.
— А почему она всех пускает? — полюбопытствовал Ять. — Что за старуха?
— Это фрейлина двора, Анна Густавовна фон Кирстенхардт, дальняя родственница императрицы Марии Федоровны, — уважительно пояснил Терновский. — Но пускает не всех — не то бы тут уже было, знаете… Мы с ней старые друзья, а новая власть, — он кивнул на Кропачева, — к ней еще в декабре ездила представляться. Слава Богу, хватило ума не трогать старушку.
— Со старушками не воюем! — огрызнулся Кропачев.
— Она бабушка известная, — подтвердил Трубников. — Ее на всем побережье знают. Помогала много, на бедных давала…
— А вы и брали, — презрительно заметил Свинецкий. — Вот — рабство…
— Однако вы тоже здесь, — тяжело, всем телом повернулся к нему Терновский.
— Здесь… потому что здесь пока безопасно. А все-таки я презираю и этого так называемого монарха, и его семью. Она надеется купить себе жизнь, когда кто-то из нас вернет власть, — вот ее расчет. Ведь все мы здесь — представители власти, вопрос только — кто раньше ее получит. Ять тихо рассмеялся.
— Простите, — говорил он сквозь смех, — простите, господин диктатор, а все-таки это уж очень смешно. Сидят в одном убежище четыре властителя… прелесть что такое! Это, знаете, пасьянс такой был — четыре короля… Секунду, сейчас вспомню. Значит, четыре короля пошли к четырем дамам, выпили, расшумелись, пришлось, значит, соседям вызвать полицию… Полиция — это валеты. Потом все смешалось, а потом это как-то так раскладывалось, что…