Через месяц после происшествия Джон Пол на правах родственника погибших отправился в окрестности сараевского кратера. ВС НАТО едва установили заградительные посты, разбили вокруг них оперативные лагери с военными из разных стран, и там Джон Пол, как и все прочие пострадавшие, терпеливо ждал, когда ему выдадут защитный противорадиационный костюм. Исчезло очень много людей, и никто не знал наверняка, погибли они или пропали без вести. Такова природа термоядерной реакции, а на тот момент еще не ввели практику отслеживать каждого человека по ID и маркерам ДНК, поэтому те немногие уцелевшие образцы тканей атрибутировать все равно не смогли, и всех похоронили в общей могиле.
Три недели спустя Джона Пола допустили к краю кратера. Мне, разумеется, оставалось только домысливать по записям, что почувствовал там человек, потерявший жену и дочь. Но вместе с тем я невольно задумался и о том, как воспринял он пейзаж, столь похожий на картины из его любимых романов. Там, где когда-то стоял город, осталась только вылизанная, будто стеклянная пустошь, глубоченная воронка. На кромке гигантского котла стоят и буравят взглядом эпицентр взрыва люди в белых защитных костюмах. И думают о том, что по его дну размазаны их родные и близкие.
Почти сразу по возвращении на родину Джон Пол забирает документы из Массачусетского технологического института, полгода не выходит из дома. Закупается в основном онлайн, буквально и носа не кажет на улицу. Ни разу за этот год его не пробили ни в метро, ни на автобусе, ни на трассах, ни в торговых центрах, ни в бакалеях. Достаточно сказать, что в интернете он расплачивался исключительно за продукты. Джон Пол оборвал контакты с внешним миром.
Через какое отчаяние этот человек прошел за полгода затворничества? Сколько раз планировал, как покончить с собой, сколько ночей не мог сомкнуть глаз? И вдруг, через полгода жуткого затишья, Джон Пол устраивается в пиар-агентство. Такое, что выстраивает имидж целым странам и гигантским корпорациям. В тот момент оно занималось некой страной третьего мира, смогло привлечь туда международных инвесторов и запустило экономику государства по новым рельсам – и тем самым мгновенно завоевало себе репутацию.
Возможно, свою роль сыграли связи с Белым домом, которые Джон Пол наладил за время работы над грантом министерства обороны в университете, и талант к языкам, но в агентстве его быстро направили на работу сразу с несколькими проблемными государствами.
Чтобы организовать приемы у знаменитых политиков и конгрессменов в Вашингтоне, он узнавал всю подноготную этих стран. Выбирал министров, которые могут помочь, устраивал прием гостей на американском телевидении. Созывал пресс-конференции, на которые приглашали иностранных журналистов, и в самой доступной форме создавал привлекательный образ стран-клиентов.
Постепенно отдельные задачи сложились в осязаемые результаты, и Джона Пола пригласили в ряд государств консультантом по вопросам популяризации культуры.
Вот тут-то и начались геноциды.
Все страны, в которые пригласили Джона Пола, очень быстро скатились в состояние гражданской войны. В одних власть забирали вооруженные группировки, в других бралась за оружие регулярная армия, в третьих необычайно поднимался уровень насилия среди простых граждан. В компании признавали, что в определенном смысле Джон Пол добился успеха. Он определенно вызвал к странам-клиентам повышенный интерес и сочувствие американцев. Только ситуация в странах (благодаря американскому вмешательству) стабилизировалась, только (благодаря работе с массмедиа) складывалось ощущение, что они встали на курс культуры и демократии, а тут такое. Американцы очень расстроились.
Он словно стал убийцей целых государств. На тот момент, вероятно, еще никто не считал, что Джон Пол напрямую причастен к произошедшему. Никто, включая коллег и начальство, даже представить себе не мог, что кто-то в одиночку дирижирует гражданскими войнами и геноцидом. Хотя, разумеется, компания едва ли могла утаить, что во всех странах-клиентах разразились трагедии. Я осмелюсь утверждать лишь одно: Джон Пол продолжил занимать свое место как ни в чем ни бывало. Его совершенно не заботило, как переживают происходящее коллеги. В конце концов, он пошел на эту работу с определенной целью и своего добился.
Потом Джона Пола вынудили покинуть компанию. Потом его следы теряются. Его имя больше не фигурирует ни среди пассажиров, ни в интернет-магазинах – ни в одной стране. Последняя запись – в одном из пражских торговых центров.
И вот мы оказались в городе, где несколько дней назад оборвались данные о нашей цели.
С тех пор, как Джон Пол уволился из пиар-агентства, и до сегодняшнего дня его имя фигурирует только в наших приказах. Нам велят отправиться в неспокойный регион, где мы якобы найдем Джона Пола, но его там не оказывается. Нам говорят, что вон он, стоит на краю очередной ямы геноцида, но мы пересекаем все границы и никого не находим. Паренек из ЦРУ, который упустил Джона Пола, вроде даже видел его в лицо, но почему-то в системах верификации города он все равно не засветился.
Мы гонялись за привидением. За призраком, порожденным сараевской воронкой.
Вот уж точно – в ожидании Годо. Может, Уильямс в чем-то и прав.
Часть третья
1
По Праге как будто прошелся тайфун.
Бунтующих избила полиция, и теперь их разорванные тела валялись по всей мостовой. Под обнаженной историей бился пульс искусственных мышц, поверхность которых увивала кровеносная сеть.
Я вальяжно прогуливался по безлюдным улочкам. Бунтовщики частично содрали рекламный нанослой, покрывавший стены исторических зданий, частично сожгли. Тут и там поднимались черные столбики дыма, но ни следа бушующей толпы не осталось. Как будто их увел за собой гамельнский крысолов.
Обнаженные красные мышцы ярко выделялись на фоне серых улиц. На одну из них я попробовал наступить. Жесткие, но, как и полагается живым тканям, упругие.
Стараясь не споткнуться на неровной мостовой, я отправился в сторону пригорода. После погрома тут остались только осколки цивилизации, а люди, кроме меня, словно исчезли вовсе. Я один во всем городе. Может даже, один во всей Европе.
Пражские улицы кончились, и до самого края горизонта раскинулись алые травы.
– Что такое, сын мой? – раздался голос откуда-то сверху.
Я поднял глаза и увидел высящуюся над травой инсталляцию. Крылья гигантского «Боинга». Белые пластины обшивки содрали и воткнули в землю, а крылья алели кровавыми переплетениями искусственных мышц.
– Я тут, я тут!
Я вгляделся туда, откуда доносился голос. Сперва я ее не приметил, потому что она слилась с багряными мышцами, но мама в самом деле оказалась там. Как с крыльев самолета сорвало обшивку, так и с нее содрали кожу, обнажая красное мясо.
Только сейчас я обратил внимание, что вся земля до горизонта утыкана коконами вторжения. С них тоже слезло черное стелс-покрытие, и капсулы зияли искусственными мышцами наружу. Ткани вывалились из капсул, казалось, что отдельные волокна трепещут на ветру, точно заросли багровых водорослей.
– Мама, у тебя кожи нет, – заметил я, и мать пожала плечами.
– Сожгло ядерным взрывом.
– Ты же в Вашингтоне умерла. Я тебя сам убил.
– Нет, убила машина. Врачи закончили дело. А ты, сын мой, не убивал.
– Погоди, но ведь ты бы до сих пор могла жить, если бы аппарат не отключили?
– Можно ли такое состояние назвать жизнью… Завязывай с такими шутками.
– Но сердце же билось! – Я чуть не расплакался. – Сколько угодно называй меня старомодным… Но, мама, я считаю, что человек жив, пока бьется сердце и функционируют органы.
– Да, ты у меня тот еще ретроград. Застрял где-то в прошлом веке, – грустно улыбнулась мама. Мне с удивительной ясностью открылось, какие мышцы задействованы в действии, которое мы называем улыбкой. – Но, думаю, на самом деле ты переживаешь вовсе не о том, где проходит граница между жизнью и смертью…
Я покачал головой:
– Хочу понять, убил ли я тебя. Умерла ли ты, когда я верифицировал личность и сказал «да». Скажи.
– А, так мы говорим о степени вины, – понимающе кивнула мама. – Ты молодец. Принял ради меня такое тяжелое решение. Не каждый решится отключить родную мать от аппарата жизнеобеспечения и отзовет наномашины, которые поддерживают в ней жизнь. Уложит в гроб. Это ужасно сложно, но ты так меня любил, что все вынес.
– Мама… правда?
– Нет, – холодно отозвалась она. – Это то, что ты хочешь услышать. А как оно по правде, не знает никто. Та я, которая знала ответ, уже умерла.
Мне стало страшно. Что за внезапная жестокость?
– Я знаю, во что ты веришь. Что многих убил по приказу. Тебе сказали, что это необходимо, чтобы остановить геноцид, и ты – лишь оружие, лишь инструмент в руках правосудия, а сам ничего не решаешь. Так ты бежишь от груза ответственности.
– Мама, не надо больше, – со слезами попросил я.
– А вот когда убивал мать, то сам и только сам принимал решение. Убедил себя, что матери больно, матери плохо от такого существования, но я просто лежала в койке и никак не отвечала на твои вопросы. Ты лишь представил, каково мне. Поэтому, когда врачи тебе подсказали, что пора бы и отключить аппарат, пришлось взять на себя всю тяжесть деяния. Это убийство не спишешь ни на Пентагон, ни на Командование специальных операций.
Каждое слово било меня все больнее. Я попытался заткнуть уши, но не спрятался от потока жестоких слов.
– Только, сын мой, все это не только меня касается. Все эти генералы, полковники, самопровозглашенные президенты – каждое решение ты принимал лично и убивал их собственными руками. Ты просто об этом не думаешь. Кажется, даже ни разу всерьез не задумывался, зачем тебе все это.
– Прости! Прости! – закричал я и бросился обратно в безлюдную Прагу.
– Если ты убил меня сам, то и остальных людей – тоже сам. Разницы нет. Но ты терзаешь себя только моей смертью, чтобы оправдаться за убийство остальных.