Прямо глядя в ее грустные глаза, я живо почувствовал, насколько же у меня нет совести.
2
В баре вовсю отрывалась молодежь. Я уже давно не следил за музыкальной модой, поэтому совершенно не понимал эту лавину танцевальных ритмов, что сочились молодой энергией, так не похожей на Прагу.
– Мне в таких местах как-то неуютно, – засомневался я.
– В качестве извинения! – напомнила Люция, утягивая меня за собой.
Честно говоря, мне не показалось, что она вписывается в атмосферу. Ей не к лицу места, в которых столько жизни. Она красивее всего, когда говорит о книгах, а с классной комнатой такие бары никак не сочетаются.
Когда Люция все-таки затащила меня внутрь, меня охватила непонятная тревога. Я сам не понимал, что же не так. Так и не смог сформулировать мысль и сел за барную стойку.
Парни и девчонки на танцполе притирались друг к другу, целовались и наслаждались парящими в воздухе феромонами. Экран на полу показывал бездну. Она зияла такой чернотой, что, казалось, упадешь – и будешь лететь вниз вечно. Но молодежь танцевала посреди небесного ничто.
Больше всего внимания в этом пестром сборище привлекал парень с голографической нанопленкой на выбритом черепе. Из-за изображения казалось, будто он проветривает мозг. Просто стилизованная картинка, но невольно мелькнула мысль, что там-то у него и притаился ад.
Люция немедленно заказала выпить.
– Уже пил у нас, в Чехии, пиво? Настоящее неразбавленное чешское пиво?
– Нет, я только «Бадвайзер» пью.
– Ты, наверное, про «Будвайзер»? Он наш.
– Нет-нет, я про тот же самый, который всегда покупаю в Америке.
– Так не пойдет. Он, конечно, неплох, но, пока не попробуешь настоящего, считай, что вообще пива не пил.
Тут как раз нам принесли заказ.
– Ваш «Бадвайзер» так называется в честь нашего пива. Приглядись при случае к банке, там написано мелким шрифтом – «Буш». Ваш американский «Бадвайзер» под таким названием в Европе продавать запрещено. Потому что «Будвайзер» – это чешская пивоварня в одноименном городе. Но это не так важно. Главное, что чешское пиво – самое вкусное в мире, а «Будвайзер Будвар» – лучшее из того, что есть.
Люция вытащила из кармана джинсов кошелек, и у меня округлились глаза. Уже несколько лет не видел кошельков. А тут она меня окончательно добила: вытащила бумажные купюры и протянула их официанту. Чаевые. Я думал, эта традиция вымерла с тех пор, как все перешли на оплату по биометрии.
Тут-то я и понял, что меня встревожило с того самого мига, как я переступил порог: нас не просканировали на входе.
Люция не обратила ни малейшего внимания на мое недоумение и пригубила напиток. По внешнему виду я бы никогда не сказал, что она такая любительница пива, но, разумеется, уже ничто не могло потрясти меня больше, чем кошелек и чаевые.
Люция наконец заметила, что со мной что-то не так, и спросила:
– Отличное пиво. Не будешь?
– Я просто… удивился.
– Чему?..
– Ну… купюры. Бумажные.
Люция кивнула:
– Точно, сейчас почти везде платят по мобильным терминалам. Живые деньги и не встретишь.
– Это что, подпольная валюта?
– Глупости какие. Абсолютно легальные банкноты, признанные как Чехией, так и Евросоюзом. Хотя ими не везде расплатишься.
– Но тут можно?
– Ага. Это частная валюта в рамках чешской экономической системы. Она распространена только там, где ею пользуются.
– Вот это да. Я думал, эпоха частных валют прошла в нулевые.
– Могу понять. От прошлых экспериментов сильно попахивает левыми и регионалистами. Предложения восстановить исторические границы регионов тоже из этой серии. И призывы вернуться к местному ремеслу, почве. И все остальные идеи, которые черпают из анимизма. Ну, и социализма. Он потерпел крах в прошлом веке, но тоже сыграл свою роль. Хотя именно тут у нас не столько община, сколько просто бунт.
– Получается, тут, в баре распространена бунтарская валюта?
– Эти деньги невозможно отследить. Поэтому, я уверена, и чешскому, и европейскому правительству они как бельмо на глазу. Но пока что никаких официальных мер не предприняли. Люди хотят иметь хоть какой-то противовес нашему информационному обществу.
Я оглянулся на зал. Среди молодых ребят мелькали и люди постарше нас с Люцией. Те, что выросли в мире, который не дознавался о твоей идентичности круглыми сутками. Вдруг я заметил, что один из таких «стариков» помахал нам рукой. Мужчина в прекрасно сшитом синем пиджаке поверх водолазки.
– Ахой, Люция!
– Чао, Люциус!
Похоже, они друг друга знали. Люция поманила мужчину, и тот сел рядом со мной.
– Люциус – хозяин заведения. Он очень умный. Настоящий философ.
– Нет-нет, все мои мысли – только о том, сколько закупать на завтра «Будвайзера», – рассмеялся Люциус, пожав плечами. Низкий, звучный и размеренный голос.
– А это мистер Чарльз Бишоп. Его к нам перевели из Штатов.
– Приятно познакомиться, – кивнул я, подтверждая фальшивое имя. – Чудесный бар.
– Благодарю, – отозвался Люциус. Мы следовали правилам этикета, но новых тем для разговора сразу не нашлось, так что он снова обратился к Люции: – Ты что-то в последнее время совсем пропала.
– Работа, – оправдалась она, но я знал, что это не так. По крайней мере за то время, что мы с Уильямсом установили слежку, сильно занятой ее нельзя было назвать.
– Это хорошо, когда работы много, – хмыкнул Люциус. – Хотя все по тебе скучали. Тайрон так вообще влюблен.
– Не знаю, – улыбнулась Люция.
Владелец заведения указал куда-то в зал:
– Пойди с ним поздоровайся. Вон он, стоит и мнется.
– Ого! И правда!
Люция поднялась своего места и направилась к этому Тайрону. За стойкой остались только мы с Люциусом. Я пригубил «Будвайзер», на котором уже осела пена. И правда вкусный.
– А вы с Люцией?.. – начал спрашивать хозяин. Я даже на миг решил, что он сам имеет на нее виды, но, с другой стороны, голос его звучал совершенно естественно, без тени влюбленности. Видимо, искренний дружеский интерес.
– Моя преподавательница по чешскому.
На лице Люциуса отразилось недоумение:
– Учеников она сюда еще не приводила.
– Я сегодня попросил ее выступить моим проводником по Праге и показать мне могилу Кафки. А она любезно согласилась.
– Могилу Кафки! Там же от метро рукой подать, невозможно заблудиться.
Видимо, его что-то насторожило? Я постарался подобрать правильные слова:
– Ага. Когда приехали, сам удивился.
Я улыбнулся, и Люциус ответил тем же.
– Думаю, такой бар вы увидеть не ожидали. Вход без проверки, частная валюта…
– В Чехии много таких мест?
Люциус весело покачал головой:
– Нет, конечно, мы в самом деле странноватое заведение. Власти нас недолюбливают. Но пока что терпят. Хотя, раз не могут следить через электронику, подозреваю, что внедрили пару полицейских соглядатаев. А ведь мы просто тихий бар и просто продаем вкусное пиво.
– В Америке подобных не осталось, так что я в самом деле удивился.
– В Европе хорошо. Раньше Америку называли страной свободы, а теперь хоть немножко духа свободы осталось разве что в нескольких странах Старого света, – заметил Люциус и заказал у бармена вермут.
– Необходимая жертва, чтобы не бояться террористов. С учетом опыта Сараева, я искренне поражаюсь, что в Европе такое еще возможно.
– Вопрос свободного выбора. – Люциус отпил. – Труд отнимает у человека свободу, но взамен дает зарплату, за которую можно покупать товары. Все то время, которое раньше приходилось тратить на пахоту, засев и охоту, мы отдали экспертам в области сельского хозяйства и теперь получаем только собранный урожай и разделанное мясо – а то и вовсе готовое блюдо. Обменяли одни свободы на другие.
– Вот и американцы отчасти пожертвовали персональными данными, но взамен получили свободу не бояться террористов.
Люциус на какое-то время задумался и сказал:
– В каком-то смысле, наверное, так. У вас в стране и у нас в Европе немного разный уклад. Впрочем, в чем это проявляется? В том, что у нас еще остались бары вроде этого.
– Вы его открыли, чтобы защитить свободу?
Люциус отвел глаза, будто раздумывал над ответом.
– Это все-таки громко сказано. Но молодежи, которая с рождения живет в тисках жесткого контроля, трудно объяснить, что такое обмен свобод. – Он кивнул на танцплощадку. – Они часто верят, будто существует некая абсолютная свобода. Ищут и воспевают ее суррогат. Потом становятся взрослыми и им навязывается множество решений. Поэтому им так важно ощутить свободу собственного выбора.
– Похоже, вы и правда ученый человек.
– В каком-то смысле. Хотя мне больше нравится слово «просвещенный».
Люциус излучал спокойствие и производил, как правильно заметила Люция, впечатление философа. Он очень осторожно подбирал слова. Сперва обдумывал мысль, а только потом говорил, поэтому перед ответом выдерживал довольно долгие паузы.
– Потому что Просвещение – особый плод европейской культуры? Нам, американцам, это не всегда понятно.
– Вовсе нет. Когда-то и Америка славилась тем, что несла миру свободу и демократию. Тоже очень просвещенные цели.
– Не ожидал иронии.
– Я вовсе не иронизирую, – с совершенно серьезным лицом ответил Люциус. – Высокие технологии, масштабность и увеличение стоимости труда значительно раздули стоимость современной войны. Грубо говоря, она больше не приносит такого дохода, как раньше. При любом уровне контроля над нефтью. Так почему же тогда американцы продолжают воевать? Почему тушат по всему миру пожары, протягивая руку помощи даже частным предприятиям? Кто-то говорит, что из любви к справедливости, но это так дорого, что иначе как просвещением я такую политику назвать не могу.
– Просвещение. Война – просвещение?
– Не знаю, как это воспринимают сами американцы, но определенно ваши современные военные творят просвещенную войну. В каком-то смысле прямо-таки жертвуют собой ради принципов человечности и альтруизма. Впрочем, это касается не только Америки: таким критериям приходится отвечать всем более-менее просвещенным странам, вторгающимся в чужие дела.