– Нет. Человеку свойственна способность выбирать. Несмотря на прошлое, геном и предшествующие факторы. Человек свободен как раз потому, что волен отринуть свободу. Ради себя самого или кого-то из окружающих он может совершить необходимое или нарушить запрет.
Я поднял на нее глаза. Мне почему-то стало так легко, будто меня вытянули из пропасти. Я вовсе не принял того, что натворил. Вина не исчезла. Но Люция объяснила, что я сам выбрал совершить грехи, и мне их вовсе никто не навязал.
– Спасибо, – промолвил я, и она ничего не ответила.
По всему городу тут и там расставлены считыватели, и маршрут человека то и дело отмечается в базе данных, но невозможно продумать все и разом защитить горожан от возможности суицида, несчастных случаев и внезапных вспышек насилия. Разведывательные агентства планомерно предотвращают преступления, но ничего не могут противопоставить загнанному в угол агрессору. Потому обычай провожать девушек до дома по-прежнему в ходу.
Мы с Люцией ехали на метро и трамвае. Я выпил всего несколько бокалов пива и не захмелел. Поэтому заметил, что за нами следят, сразу же, как только мы вышли на ближайшей к ее дому остановке.
Как поступить? Обычных преследователей я бы сбросил, как только довел бы девушку до дверей. Но что, если это дружки того парня, которого я избил в прошлый раз? Вряд ли с ними получится провернуть такой же трюк.
Я мысленно взвесил, насколько велика вероятность, что они внезапно нападут. А то что-то они держали совсем не ту дистанцию, что прежде, когда за мной следили. До дома Люции еще десять минут безлюдными улочками. Наша база, соответственно, напротив ее окон, и добираться до нее столько же. Я послал Уильямсу сигнал бедствия. Если придет на помощь, как-нибудь разрулим ситуацию.
Я взял Люцию за руку и пошел быстрым шагом, увлекая ее за собой.
Мои догадки полностью оправдались: «хвост» поспешил за нами. Даже дилетанты так откровенно себя не выдают. Значит, надо приготовиться. Где-то на полпути до дома Люции на нас нападут.
Я не знал, сколько их, но уж с учетом прошлого провала – явно больше одного.
Скверно. В самом крайнем случае у меня с собой пистолет, но плакала тогда моя легенда. Хотя кто знает: вдруг у Люции найдутся еще знакомые рекламные агенты, которые размахивают огнестрелом?
Паршивее всего, если придется невовремя выдать врагам, что вооружен. Для меня пистолет – последнее средство, если все остальные себя исчерпают. Но не для противников: они меня могут, если захотят, пристрелить с самого начала. Не хотелось бы в таком вопросе отставать от противника на шаг.
– Что случилось? Куда мы так бежим? – недовольно спросила Люция. Я не обратил внимания и шага не сбавил. И молился, чтобы нам встретились прохожие.
Впереди показался мужчина. Один из тех, кто за мной увязался в тот первый день. Я не остановился: двинул прямо на него полным ходом. Одновременно тот, что шел за нами, рванул бегом.
Это он просчитался.
Я достиг того, кто поджидал нас впереди, первым, и схватил пистолет, который он уже доставал из-за пазухи, за затвор. Мужчина растерялся и даже не спустил курок, а я вывернул ему запястье прямо вместе с оружием. Палец, согнутый вокруг спускового крючка, сломался.
Мужчина охнул и опустился на каменную мостовую. Я отобрал у него пистолет и выстрелил…
Удивительно, но механизм оказался с верификацией личности.
Рукоять распознала отпечаток ладони как чужой, и спусковой механизм заблокировался. Поразительно, что у нападающих оказалось легально зарегистрированное оружие. Значит, все-таки спецагенты? Я скрипнул зубами и отбросил пистолет в сторону.
Все это заняло считаные мгновения, и Люция стояла, окаменев, на том же самом месте.
Я огляделся, но больше никого не увидел. Что-то маловато – всего два человека? Наверняка кто-то еще притаился.
Пока что справляюсь без пистолета. Придется, конечно, объяснить, как это я так ловко уложил их в рукопашной, но, наверное, она поверит, что я когда-то служил в армии. Все это я успел обдумать еще до того, как тот мужчина сзади нас нагнал.
И тут преимущество испарилось.
Пламя.
Указательный, средний, безымянный, мизинец, большой палец.
Электрошок.
От неожиданного удара я на миг потерял сознание.
Пальцы рук, ног, глаза, органы – все тело прошила умопомрачительная боль. До последней клеточки тела меня скрутила такая агония, что я чуть не помутился рассудком.
– Мистер Бишоп! Что случилось? Чарльз, что такое?
Наверное, так себя ощущаешь, когда тело горит изнутри?
Перепуганная Люция коснулась моего плеча. Только тут я заметил, что преследователь больше не бежит: неспешно идет, направив на меня телефон.
– Беги, – кое-как прохрипел я сквозь невыносимую боль. – Беги, Люция.
Противник не остановился, и я осознал, что это тот самый сопляк, которого я избил.
От нестерпимых мук мне показалось, что прошла вечность, прежде чем Люция наконец бросилась бежать. Ноги меня не держали, и я рухнул еще одним культурным слоем на пражскую землю.
Я беззвучно кричал, осознавая полное и бесповоротное поражение.
– Люция, можешь не бежать, – вдруг сказал кто-то.
Пальцы от испепеляющей боли разошлись в стороны, как лепестки цветка, но угасающим сознанием я заставил себя посмотреть, кто говорил.
Увидел лицо, которое так часто разглядывал в документах перед миссиями. Мужчину, который вот уже несколько лет от нас бегал.
Люция застыла перед Джоном Полом.
6
Я почувствовал щекой холод камня прежде, чем разлепил веки.
С удивлением обнаружил, что от испепеляющей боли не осталось и следа. Медленно открыл глаза и уставился на пальцы, которые недавно так ломило. Не покраснели, не побелели. Такие же, как обычно.
Запястья обмотали скотчем. Я осторожно надавил на пол. Не больно. Тогда я приподнялся, опираясь на кулаки. Я лежал в какой-то темной комнате на полу, выложенным шахматной клеткой.
– Не знаю, кто ты, но, полагаю, пришел меня убить, – заметили позади меня, и я обернулся.
Лицо собеседника, стоящего спиной к решетчатому окну, погрузилось в тень от лунного света, льющегося с улицы.
Джон Пол.
Властитель геноцида.
– Похоже, американское правительство засылает в страны, которые я посещал, отряды убийц. Все военные, военачальники и влиятельные персоны, с которыми я успел хорошо познакомиться, один за другим погибают при невыясненных обстоятельствах.
– Страшно, когда приближаются шаги убийцы?
В ответ на поддевку Джон Пол только пожал плечами.
– Только решил наведаться к Люции, как за мной увязался какой-то незадачливый юный шпион. А вскоре появляешься ты. Совершенно очевидный военный. Незадача.
– Почему ты решил, что я военный? – Я злобно зыркнул на Джона Пола. Он же занимался лингвистикой, а затем – пиаром. Как этот любитель отличил работу военных от ЦРУ? Не нравится мне, с какой профессиональной уверенностью он об этом говорит.
– Думаю, ты и сам знаешь, но я последние несколько лет постоянно нахожусь в зоне конфликтов. Конечно, только в таких, куда Америка открыто не вмешивалась, однако время от времени мне преподавали тот или иной урок наемники из ЧВК. Я хорошо усвоил, как пользоваться местными ополченцами, чтобы составлять правильный план боевых действий. Большинство тех ребят, как я понимаю, – выходцы из спецназа. Просто оставили армию в поисках зарплаты повыше. Так и подметил вашу особую походку. Когда работал ученым, мне часто приходилось искать повторяющиеся элементы в сложных последовательностях.
Я сел на полу, держа связанные руки перед собой и неотрывно глядя в глаза Джону Полу. Прямо-таки апостол, внимающий учению Христа.
– Ты изучал языки по гранту Пентагона. Искал языковые закономерности. Одного не понимаю: почему деньги выделило Управление перспективных исследовательских проектов? Подумаешь, лингвистика. Какая здесь государственная тайна?
– А что, высшее начальство в Вашингтоне не рассказало, чем я занимался? Хотя, вообще, похоже на них.
Лунный свет падал мне на лицо и, наверное, Джону Полу казалось, что оно светится белизной. Он поднес руку ко рту и принялся негромко рассказывать:
– Поначалу я совершенно не рассчитывал на поддержку министерства обороны. Преследовал чисто научный интерес. Сравнивал данные из открытых источников: документы, радиопередачи, журналы, романы, газеты, военные переговоры, приказы. Короче, собрал все тексты, созданные под властью фашистов, оцифровал те, до которых у других руки не дошли, и провел грамматический анализ.
То есть он в самом деле изучал, как говорили нацисты… Разрабатывал курс лекций для начинающего национал-социалиста, чтобы тот не посрамил себя в фашистском обществе. Что ж, исследование в самом деле, на мой взгляд, историческое и филологическое, без прямого отношения к вопросам национальной безопасности.
– Результаты я опубликовал в виде статьи. И спустя недолгое время меня вызвали в бухгалтерию университета: твое исследование хочет поддержать министерство обороны. Велели к ним съездить и рассказать о проекте. Пришли деньги, на проект повесили гриф секретности, у меня, кроме раздутого бюджета, появилось и множество привилегий, которыми я волей-неволей стал пользоваться. Доступ к секретным материалам ЦРУ, данным о заграничном трафике, перехваченном АНБ. От переговоров по рации Пол Пота из красных кхмеров до тех самых радиопередач из Руанды. Пентагон ни в чем меня не ограничивал, поэтому удалось добраться даже до официально опубликованных в России источников по вопросам расстрела в Катыни. Но, конечно, полезнее всего оказался доступ к самым свежим перехваченным данным АНБ и ЦРУ.
– Что же ты обнаружил?
– Что у геноцида своя грамматика.
Я ничего не понял. Это не ускользнуло от внимания Джона Пола, поэтому он пояснил:
– В любой стране, в любой политической обстановке, в языке любого строя, при любых проявлениях геноцида прослеживается общая глубинная грамматика. Мои исследования явно на нее указывали. Незадолго до того, как случится массовое убийство, в газетах, по радио и телевидению, в издаваемой художественной литературе – везде начинают проглядывать одни и те же закономерности. А поскольку при такой глубине грамматики языковые различия перестают играть какую-либо роль, то вы даже сами не замечаете, как они на вас влияют. По крайней мере, не-лингвисты точно не замечают.