Я вспомнил, как мы с Люцией беседовали о родном языке, и меня сковало колкое чувство стыда. Получается, все, что я тогда сказал, по сути сводится к «ты мне нравишься»?
– Пока я следил, как многие страны и племена милитаризируются, меня порой терзала дикая мысль: ведь во всех этих слоганах, развешанных по городу, на самом деле нет никакого смысла. Они, как музыка, воздействуют на примитивные чувства. Трубят: «Ненавидь! Защищай!»
– Человеческая речь – не то же самое, что звериный вой.
– Ты правда так считаешь? Лично я не уверен. – Джон Пол тряхнул головой. – Знаешь, что писал Гете? Что от военных маршей у него невольно расправляются плечи, как будто кто-то разжимает сжатые в кулак пальцы. Мы постоянно слышим музыку в аэропортах и кофейнях – вот и в Аушвице тоже играла музыка. Колокол на побудку, барабаны, задающие темп шага. Даже самые изнуренные и отчаявшиеся евреи под это «ра-та-та» продолжали шагать. Звук складывается с картинкой и напрямую затрагивает душу. Музыка насилует сердце. А содержание слов – вроде напыщенных и бесполезных дворян, которые важно восседают на этом эмоциональном основании. Звучание слова умеет обходить его смысл.
Что за суть копошится под нашими словами? Там залегает слой, что потешается над «содержанием», которое мы привыкли черпать из повседневных разговоров.
Вот о чем говорил Джон Пол. Что суть речи не только в заложенном значении, а если точнее, то оно – лишь малая его часть. Речь может выступать как музыка, как ритм. Она точно проклятое создание, которое мы даже не способны толком увидеть.
– Кто-то говорил, что у ушей нет век. Спрятаться от слов невозможно.
Я попытался заглянуть в лицо Джона Пола, скрытое тенью. За окном сиял полный диск луны, но я с удивлением обнаружил, что в его глазах не сквозило ни капли лунатизма. Джон Пол говорил в ясном уме и твердой памяти. Более того: казался немного печальным.
– Ты с ума сошел, – произнес я. Пусть и прекрасно понимал, что он в здравом рассудке. Просто не смог удержаться.
7
Через пятнадцать минут после того, как Джон Пол удалился, один из нападавших повел меня, то и дело толкая в спину, через грязный коридор. Стены испещряли граффити, притом довольно свежие. Я думал, что в эпоху, когда виновника мгновенно вычисляют по персональным данным, это искусство уже ушло в прошлое.
Под дулом пистолета я прошел через какую-то дверь в конце коридора. За ней оказалось довольно просторное помещение, высилась барная стойка со стаканами и рядами бутылок. На полу – нанослой с изображением непроглядной бездны.
Меня привели в бар Люциуса.
– И снова здравствуй, – поприветствовал меня хозяин, выныривая с какими-то шестерками из дальнего кабинета. Все они держали при себе пистолеты и смотрели на меня очень враждебно.
– Люциус! Так ты сообщник Джона Пола?
Хозяин покачал головой:
– Он наш клиент. Мы ему помогаем, только чтобы защититься самим.
– «Мы» – это кто?
Возле Люциуса мялась растерянная Люция. Она, получается, не с ним или, точнее, не с Джоном Полом? Невольная сообщница?
Люциус не сразу ответил, но наконец промолвил:
– «В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле. Эта перепись была первая в правление Квириния Сириею». Знаешь, что это такое?
– Нет. Но, полагаю, это из Библии, – растерянно ответила Люция, которая явно все еще не понимала, что происходит.
– А ты? – Люциус повернулся ко мне.
– Я атеист. В церковь никогда не ходил.
– Это Евангелие от Луки, глава вторая. Уже с тех пор народ подсчитывали.
– К чему ты клонишь? – спросил я. Люция глядела на меня с беспокойством и особенно – на связанные запястья.
– Мы – «неучтенные», – объяснил Люциус, обводя взглядом вооруженных людей. – Безымянное сборище, живущее в обществе контроля информации. Цыгане, бродящие по брешам высшей безопасности.
– Вы что, по поддельным удостоверениям живете?
Я ушам не верил. Удостоверение невозможно подделать человеку вне военных или политических кругов. Никто не может взломать сервера инфосека. Попытка давить на относящихся к организации граждан влечет для сотрудников такие тяжелые последствия, что мошенничество давно сошло на нет.
– Да, я тоже считаю, что это невозможно. К глубочайшему сожалению. – Люциус печально покачал головой. – Впрочем, можно придумать другие пути. Например, технически самый незамысловатый способ: разметить на карте все считыватели. Их, конечно, как песку морского, но по большей части каждый заточен только на что-то одно. На сетчатку, рисунок вен, отпечатки пальцев. Там снимают ЭЭГ, тут – чисто камера наблюдения. Их все можно нанести на карту и составить план для крупнейших городов Штатов и Европы. Как гид по обходу сети слежения. С помощью приложения составляются наиболее эффективные маршруты. Некоторые сенсоры можно обманывать. Скажем, раздобыть нанослой с чужими отпечатками и распечатать чужую сетчатку, и тогда человека почти невозможно отследить.
Точно, у того парня идентификация по глазам и по пальцам не совпала.
Но ведь получается, что у них заготовлены фальшивые ID отдельно по тому и другому! Когда я вслух этому изумился, Люциус продолжил объяснение:
– Мы собирали их с большим трудом. Младенцы, умершие сразу после рождения, пропавшие без вести иностранцы, солдаты из ЧВК, факт гибели которых не подтвержден. И, конечно, Сараево.
То есть люди, от которых после термоядерного взрыва не осталось трупов. Они всем скопом «пропали без вести». Имена скитающихся по чистилищу в неясном статусе: то ли живы, то ли мертвы.
– Мы тщательно отобрали из них самых удобных и оформили как живых. Сложили в архив, который всегда под рукой, и достаем, когда не хотим, чтобы правительство отслеживало, где мы. Террористам и прочим извергам, конечно, не помогаем, но мы готовы на все ради защиты архива.
– Не бывает чистой свободы. Свобода – это вопрос обмена. Сам же мне пару часов назад про это затирал.
Мне в тот момент совершенно не показалось, что у Люциуса настолько радикальные взгляды.
– Все так, как ты говоришь. Но при нынешних условиях обмен получается какой-то очень односторонний. Полный отказ от приватности взамен на безопасность – что-то тут не сходится. – Люциус подошел поближе. – При текущем положении вещей отслеживание персональных данных слабо вяжется с охраной. После одиннадцатого сентября весь мир резко повысил планку безопасности. Стандарты отслеживания граждан, все такое. Но почему-то чем больше принимается мер безопасности, тем выше уровень терроризма в крупных городах.
– Ложь!
– Правда. Сам признай: Сараево случилось. Или я не прав? Посмотри по официальной статистике, это несложно. Факты легко проверяются, но на них почему-то никто не обращает внимания.
– Почему же тогда никто не спорит с эффективностью мер?
Люциус иронически усмехнулся:
– Потому что всем хочется в нее верить. – Он рассмеялся. Очень горько и печально. – Правительство не лжет. Точнее, так: лжет, и СМИ им подпевают, и, хуже всего, народ тоже. Все верят друг другу – и рождается то общество, которое имеем. На самом деле терроризм пошел на спад, только когда прокатилась волна гражданских войн и этнических конфликтов. Меры безопасности тут ни при чем.
Мы смотрим только на то, что хотим видеть. Верим в то, во что хотим верить.
И данные статистики не в силах нас переубедить. Правительство, корпорации и народ не хотят анализировать графики.
– Факты так беспомощны. В мире столько трагедий, которые никто не освещает. Вот, скажем, ты знаешь, как производятся искусственные мышцы? – Люциус грустно покачал головой. – Это генетически модифицированные киты и дельфины. Морские млекопитающие, перекроенные так, чтобы могли обитать в пресной воде. Их разводят в озере Виктория, затем разделывают, а мясо вывозят, только не в пищу, а на производство. Пружинистые куски красной плоти помещают в биостеплеры. Притом кто помещает! Мальчишки и девчонки на озере Виктория, которые работают за смешные деньги…
– Мышцы настоящих дельфинов!..
Капсулы, в которых мы спускаемся на вражескую территорию, и самолеты с укороченной дистанцией взлета и посадки, которыми нас перекидывали с континента на континент, обволакиваются живым, самым что ни на есть настоящим мясом?
А много ли людей знает, что лубриканты создаются на основе водорослей?
– Однако никто об этом не слышал. Точно так же, как никто не жалуется, что под видом черной икры продается крашеная икра пинагора.
– Но ведь… это же…
– Мы живем в обществе, где можно отследить происхождение составных элементов любого товара, прояви только капельку интереса. В обществе спаймов[19], где записывается пространственный и временной путь всех объектов торговли, будь то информация или вещь. Потребителям, например, очень интересно, безопасно ли произведен «Будвайзер», и с какой фермы привезли корову, которую потом пустили на бургеры для вечеринки. Ничего не стоит проверить, из какого леса вырубили бревна для твоего домика. Из нитей метаистории сплетается бесконечное пространство вещевого водоворота. Но проверяют только происхождение тех вещей, которые любят. А откуда берутся искусственные мышцы в самолетах и строительной технике, без которой невозможна нормальная жизнь, никто поинтересоваться не удосуживается. – Люциус вновь иронично усмехнулся. – Думаю, ты-то знаешь, сколько на свете замалчивают трагедий. Внимание обращают только на маленькую горстку. Человек умеет смотреть только на то, что хочет видеть.
Не поспоришь. Я тоже, за исключением миссий, знаю о событиях в мире только из клиповых каналов CNN. Живу в универсальности «Доминос». В пятнадцати минутах бесплатного превью на стриминговых сервисах.
– То, что отслеживание персональных данных помогает безопасности, – огромная ложь. Наша свобода – нечестная цена за мнимое благо. Мы предпочитаем жить как «никто», потому что презираем нынешнее общество. – С этими словами он отошел от края бездны, на которую меня толкнули, и вздохнул: – Джон заметил, что за домом Люции наблюдает ЦРУ. Как клиент, который пользуется нашей базой ID, он посчитал своей обязанностью сообщить нам. Мы думали, ты охотишься за нами. Нашему товарищу от тебя жестоко досталось.