– Короче, наша главная цель – убить Джона Пола?
– Не убить. Захватить. Но ни в коем случае не отдавать в Гаагу или правительству Новой Индии.
Решение принято. Да уж, тому гражданскому из Национального контртеррористического центра и правда не стоит такое слышать.
– Вас, как обычно, сбросят. По завершении миссии вернетесь на базу на беспилотнике.
– На каком именно? – уточнил кто-то.
– Вертолет. Хотя поблизости в качестве поддержки будет курсировать «летающая водоросль». Если запросите, сбросит пару бомб.
– CEEP? – спросил, как всегда, Уильямс. Я почувствовал, как все напряглись.
– Разумеется, – недрогнувшим и холодным голосом ответил полковник. – Будут.
– Да, зря спросил, – ухмыльнулся Уильямс.
Я знал. За десять лет нас почти не посылали на миссии с нулевой вероятностью наткнуться на враждебно настроенных детей. Но мы все равно всякий раз спрашивали. Даже Уильямс не мог удержаться. Да и никто другой из парней в зале.
Все-таки по возможности не хочется убивать детей. Даже когда технология подавила наши чувства по этому поводу.
– По нашим данным, несовершеннолетних в группировке около шестидесяти процентов. С завтрашнего дня пойдете к боевым психологам. Работа через неделю. У меня все.
2
Сам ли я желаю их смерти?
Я увидел в прицел человека. Нажал спусковой крючок – и он упал. Как будто деревянный. Следом сразу вылез еще один. С калашниковым наперевес, он отчаянно пытался меня убить. Но я снова спустил курок, и на землю рухнул еще один.
Убивать людей – дело нехитрое. Выполнить задание – намного сложнее. На пути миссии всегда будут вставать преграды, и враги жизни не пожалеют, чтобы нам помешать. Многие бросаются наперерез так, будто хотят об нас убиться. В большинстве сражений, в которые нас забрасывало, жизнь стоит жутко дешево. Намного дешевле стареньких подержанных компьютеров, с которых местные командиры управляют личным составом.
Эти куклы выпрыгивали прямо под прицелы, как будто не знали, что такое укрытие. Пули вылетали из стволов, врывались в детские черепа и в кашу разрывали мозги, которые еще могли так много усвоить. Либо прошивали им животы, оставляя за собой фарш из кишок, печени и почек, и устремлялись дальше, за спину жертв. Некоторые вгрызались в таз и бедра, разрывали артерии толщиной с мизинец, и горячая кровь, которую никто не останавливал, хлестала из плоти.
Дешевые жизни. Пока я их отстреливал, в голове назревали вопросы. Зачем я это делаю? Из инстинкта самосохранения, или меня так настроил психолог?
Я в самом деле по собственной воле желаю им смерти?
– Разумеется, это ваше осознанное решение, тут не может быть сомнений, – улыбнулся психолог в ответ на мой вопрос.
Сразу видно, отвечает на него не в первый раз. Думаю, ему за практику довольно часто приходилось развеивать подобные экзистенциальные сомнения. Психологи давно и слишком тесно дружат с философами, а простые обыватели, в том числе я сам, в основном ждут от приемов в кабинете не столько собственно психологического, сколько междисциплинарного подхода. Мы хотим прояснить отношения между душой и социумом, между душой и реальностью, а не познать собственно душу. От психологов, которые выступают по новостям, мы ждем, чтобы они с потолка разрешили социологические и философские проблемы.
Я задал терзающий меня вопрос в последний день того, что полковник Рокуэлл назвал психподготовкой к миссии, то есть боевой эмоциональной регулировки. Ядерный состав оперативной группы прошел психологическую настройку в кабинете еврейского клинического психолога. На лобные доли мозга накладывался маскинг с помощью нейронных устройств и препаратов направленного действия. Беседы позволяли нивелировать либо заметно снизить ожидаемый уровень шока, а значит, увеличить продуктивность в бою.
Членов отряда спецрасследований заставляют проходить регулировку перед каждым заданием. Чтобы солдаты отправлялись на бой в наилучшей кондиции. Процедура уже стала рутинной частью жизни любого элитного бойца. И все-таки после каждой консультации в душе оседало все больше сомнений и смутного беспокойства.
– Точно не может? – уточнил я.
Психолог уверенно кивнул:
– Да. Хорошо рефлексировать в подростковом возрасте, но не забывайте, что мы живем в реальном мире, который движется по своим законам вне зависимости от того, что вас гложет. – Он ненадолго подпер щеку рукой, будто подбирая слова, и наконец хлопнул в ладоши. – Точно! Представьте себе, что простудились. Мы, врачи, конечно, дадим вам рекомендации и выпишем лекарства. Вы останетесь дома и сосредоточитесь на лечении. И вот простуда ушла. Кто же ее вылечил?
– Фиг знает, – расплывчато протянул я, чтобы доктор не рассмеялся над глупым ответом.
Психолог картинно ткнул мне пальцем в грудь:
– Вы вылечили, мистер Шеперд. Болезнь победил ваш организм. Вы сами решили лечиться, и никто бы не выписал вам рецепт без вашего первоначального импульса. Врач и лекарство всего лишь вам помогли. Люди пользуются для достижения поставленных целей арсеналом инструментов. В их числе маскинг коры головного мозга и психологическая консультация. Ведь вы же решили, что отправитесь на задание еще до того, как пришли ко мне?
В этом он прав. Я уже сделал выбор, и просить не убирать неизбежную в нашем деле боль и травму – это, наверное, даже не капризом попахивает, а перверсией.
– Мы, психологи, просто настраиваем солдат на бой. Чтобы у вас ускорилась реакция, быстрее принимались решения, на которые, при прочих равных на сознательном уровне, мог повлиять моральный шум. Мы устанавливаем в ваш мозг мелкий фильтр. Это я, конечно, метафорически: на самом деле это маска поверх некоторых функциональных модулей лобной доли и эмоциональная регулировка через взаимодействие с боевым психологом.
«Шум». Это правда: моральные терзания в нашей работе чреваты фатальными последствиями. Эмоции начисто замыкают систему оценки приоритетов. А на принятие разумного решения требуется время. Точнее, на разум в вопросе расстановки важнейших ценностей полагаться вообще нельзя. Предположим, что где-то есть существо с совершенным разумом. Так вот даже оно, если начнет принимать во внимание все ситуативные факторы, попросту ничего не решит.
И тем не менее дикому зверю миссию не поручишь. На нашей работе требуется правильно определять, кого требуется убить, кого ранить. Убивать может и зверь, а вот сражаться – только человек. Подавить действия врага не на инстинктах, а по осознанной воле.
– Мысли и действия человека – продукт работы огромных объединений мозговых модулей. При этом он опирается на библиотеку ранее совершенных действий и принятых решений. Совесть функционирует так же. Нейроны соединяются таким образом, чтобы преобладало облегчающее выживание кооперативное и альтруистичное поведение. Совесть представлена в мозге вполне конкретной структурой. Она распределена между орбитофронтальной корой, верхней височной бороздой и миндалевидным телом.
– Значит, модули… – пробормотал я, и психолог улыбнулся, как университетский профессор.
Я и так уже знал, каков человеческий мозг. Как мало веры моему самосознанию.
Впрочем, я ни жестом этого не показал и молча слушал объяснения.
– Да. Эта процедура мало отличается от хорошо вам знакомого маскинга сенсорных чувств. С точки зрения рядового обывателя может показаться очень странно убирать чувство боли, но оставлять ее осознание.
Болевой маскинг. Управление перспективных исследований разработало очень необычную анестезию: солдаты не чувствовали боли, но знали, что где-то болит, – просто их это не останавливало. Секрет же этой жутковатой технологии в том, что за ощущение и осознание боли отвечают разные модули мозга.
– Иными словами, в зависимости от того, какая комбинация модулей подвергаются маскингу, в теории можно не только подавить дискомфорт от ранений, но вообще привить образ действий, сообразный поставленной цели. На современном этапе развития технологий мы пока не составили настолько подробную карту мозга. Но на то, чтобы избавить вас от лишних переживаний, и текущего уровня хватает.
Все то же самое, что мне сказали тогда. Тем летом, в больнице, когда я выбрал для матери смерть.
Всю стену, точно плитка, занимали послойные изображения мозга. Их там висело штук сорок или пятьдесят, поэтому казалось, что кабинет облицевали мраморным узором.
– Получается, у нее нет сознания? – в очередной раз спросил, или даже скорее уточнил я. Очень уж меня тревожил этот вопрос. Уже, конечно, не помню, сколько раз я терзал им врача, но много. Мне потребовалось немало сил, чтобы понять, что я задаю вопрос некорректно. И то я не уверен, что сил в самом деле хватило.
Врач посмотрел на мозаику из изображений на стене и снова задумался, не проронив ни слова. Наконец он сказал так:
– Мистер Шеперд, вы верующий?
– Нет.
– В общем-то, даже если бы верили, все равно пришлось бы объяснять… – Доктор покачал головой. – Раньше в самом деле считали, что сознание либо «есть», либо его «нет». На людей очень сильное впечатление производит иллюзия сна.
– Но мы же в самом деле спим и падаем в обморок.
«И еще умираем», – добавил я, мысленно. Вслух продолжил:
– Получается, есть еще какие-то состояния?
– Да, – подтвердил врач и принялся объяснять, каких успехов добились нейронауки за последние десять лет. Что удалось довольно подробно локализовать различные функции мозга. Что на основании данных о протекающих в голове процессах выделили уже пятьсот семьдесят два модуля.
Современная технология маскинга позволяет воспроизвести этот эксперимент с легкостью, а в прошлом его проводили на добровольцах с пораженным после инсульта зрительным центром. Суть такова: в подопытного бросают мяч – и он от него уклоняется. Пациенты сами считали себя слепыми, и мир для них действительно погрузился во тьму, однако они все равно каким-то образом понимали, что на них что-то летит. Просто не осознавали, что видят неким альтернативным образом.