Я хочу, чтобы кто-нибудь сказал: ты убил.
Кто-нибудь другой, не психолог. Чтобы мне сказали, что я в самом деле виновен, что я, лично я захотел живому человеку смерти. Чувства обострились в бою. Среди града пуль я беззвучно кричу о том, что жив. Пусть кто-нибудь подтвердит, что все это мне не кажется.
Видимо, психолог проглядел, что именно тревожит пациента. Еще до начала консультации мне на лоб нацепили листок и в каком-то приближении считали состояние мозга. Нейронауки продвинулись так далеко, что уже определили пятьсот семьдесят два модуля мозга, однако мысли читать пока не научились. И тем не менее можно прочитать состояние мозга и многое по нему понять.
Программа психологической поддержки считывает данные и в реальном времени составляет модель пациента, а психологу передает рекомендации по специальному кафу. Я видел, он время от времени дотрагивается до уха, чтобы поправить приемник.
И тогда специалист задает вопросы. Понятия не имею, какую роль они играют в боевой регулировке эмоций. Не знаю, какие выводы психолог делает из моих ответов. Не знаю, какое воздействие его слова оказывают на мои эмоции и рассудок.
Видимо, сознание меняется от его слов незаметно для меня самого. Пока я задумываюсь, движет ли мной собственная воля, мне никак не отследить изменений.
– Ну как? Теперь способны убить ребенка? – спокойно спросил психолог.
Я честно ответил:
– Мне кажется, да.
Психический инженер настроил нам все эмоции, скрыл под масками все лишние ощущения, мы пропили медикаменты, стимулирующие координацию движений в команде. Прогнали операцию в дополненной реальности, составили прогнозы, утвердили план. Закончили подготовку, и накануне отправки в Индию я, стоя перед зеркалом, уколол палец иглой.
Больно. Я знал, что больно.
Но боли не чувствовал.
3
В день, когда в Сараево взорвалась ядерная бомба, мир изменился.
Миф о Хиросиме уже возвестил начало конца. Вот в каком смысле: военные по всему миру в одночасье, сами того не заметив, осознали один факт – можно не таиться. Иными словами, ядерное оружие применимо.
Во времена холодной войны атом символизировал апокалипсис. Ведь если бы Штаты и Советы выстрелили друг по другу ракетами, облако радиации накрыло бы всю планету, погружая ее в вечную зиму, и человечество бы вымерло. Поэтому никто не смел развязать ядерную войну, и ничего не произошло. Все верили, что атом уничтожит жизнь.
Однако Сараево похоронило этот миф навсегда.
Умерло очень много людей. Однако военные увидели, что взрыв хорошо организован. Он унес много жизней, но в контролируемых пределах. Когда генералы и политики собрались у воронки, оставшийся от взрыва самодельной бомбы, они убедились, что использовать подобное можно.
Поэтому взрывы в Индии и Пакистане уже не привлекли такого пристального внимания мировой общественности. Хотя, конечно, люди напугались, и все считали, что произошло непоправимое.
Но конца не случилось, не случилось и какого-то начала.
Потому что все решилось уже в Сараево.
Мир привык к колоссальным жертвам.
Я почувствовал запах.
Звериную вонь, от которой хотелось закашляться. Подумалось сразу, что здесь и человек – один из зверей. В Индии пахло. Нищетой, священными коровами, бродячей псиной, экскрементами, мочой. Пряностями, которые использовали местные кухарки. Пахло мужчинами, женщинами.
И, конечно, раз пахла жизнь, то не меньше разило и смертью.
База пропиталась всей этой гремучей смесью.
Мы приземлились в Мумбаи прежде ценного груза и теперь ждали, когда прибудут наши контейнеры. В пригородах уже стояли среди палящей жары всякие вспомогательные материалы и припасы «Юджин и Круппс», только и ждали, когда их откроют.
Я уже привык к жаре и влажности. Мы пока думали в лагере над нюансами операции и молча ждали рапорта лазутчика. Как только он с нами свяжется, мы спустимся в коконах на оговоренном месте сбора, а после захвата целей вертолет перекинет нас до близлежащей базы. Там мы перегруппируемся и поездом доставим пленников в Мумбаи.
План казался вполне стройным.
Мы выходили в город, который когда-то звался Бомбеем, и любовались видами. Нью-Дели и Калькутта утонули в огненных шарах термоядерной реакции, и их остатки покоились на дне воронок. Мумбаи чудом выжил, и в него со всей Индии стеклись беженцы. «Юджин и Круппс», ООН и всевозможные НПО открыли представительства именно тут. Здесь когда-то была сосредоточена индийская компьютерная промышленность.
Во время прогулок я то и дело натыкался на стоящих столбом бойцов в жилетах «Юджин и Круппс». Тут и там попадались списанные из американской армии «Страйкеры», которые застревали на дорогах из-за вяло плетущихся священных коров. К ним прислонялись вооруженные винтовками солдаты в разгрузочных жилетах фирмы «Блэк Хоук» с вышитым логотипом «E»[25]. Некоторые из них с мрачным видом курили сигареты, припрятанные в одном из многочисленных карманов, закрепленных липучкой на разгрузочном жилете. Кто-то из этих живых столбов – видимо, в шутку – обклеил броневик стикерами с Ганешей. Розовый бог-слон смотрелся на оливковом камуфляже «Страйкера» китчевато.
В Мумбаи изображения богов продавались на каждом углу. Наклейки, фигурки, ремешки для телефонов – в общем, все что угодно. Шива, Ганеша, Хануман и так далее. Вариаций огромное количество. Думаю, если перемножить виды товаров и количество богов, получится колоссальное число.
Наемники «Юджин и Круппс» попадались очень часто.
Прямо даже казалось, что их выставили чуть ли не на каждом перекрестке. Того и гляди окажется, что они заполонили город плотнее полиции. Часовые отличались разнообразием экипировки: кто-то, как полагается, носил полноценные шлемы, кто-то обходился касками, кто-то вообще стоял с непокрытой головой. Ружья, похоже, им тоже предоставили подбирать самостоятельно: никакой системы. Я даже видел щеголя с кольтовским револьвером сильно не по эпохе. Очень нарядный Single Action Army. Владелец антикварного экземпляра, седоволосый мужик, смерил нас пристальным взглядом. Видимо, опознал коллег по выправке.
А вот парни на «Страйкере», наоборот, экипировались явно по одному образцу, притом почти на уровне государственной армии. Могу предположить, что это тот самый отдел планирования спецопераций, о котором говорила на собрании в Пентагоне миссис Эрика Сейлз.
«Юджин и Круппс» не единственные занимаются возрождением Индии. Например, тюрьмой, в которой содержатся военные преступники, распоряжается нидерландский фонд «Паноптикон». За все инженерные работы традиционно отвечает «Халлибертон».
«Юджин и Круппс» на первый взгляд могут тоже показаться европейской организацией, но где-то семьдесят процентов их акций на самом деле принадлежит американским корпорациям. И в руководстве много американцев. Вроде бы даже кто-то из наших сенаторов.
Короче говоря, поскольку Америке из-за проблем с правами человека не нравится Римский статут, на первый взгляд кажется, что она в восстановлении Индии деятельного участия не принимает. Однако в реальности все равно дергает здесь за ниточки через подсадную утку. Не вводит войска, зато засылает свои ЧВК. «Юджин и Круппс» заняли нишу полиции по заказу Комитета восстановления Индии, который возглавляла Япония, но, по сути, за дело взялись американские корпорации.
Связано ли такое обилие наемников на улицах с мерами против Хинду-Индии? Если да, то логично предположить, что противник у нас на этот раз серьезный.
Индийский национализм. Закон еще до войны запрещал дискриминацию по кастовой системе. Такие обычаи, впрочем, не изживают себя по щелчку пальцев. Дискриминация лежит в основе истории. Притом не только в Индии: люди по всему земному шару рождаются с этой идеологической предрасположенностью, можно даже сказать, что она – тайный сообщник как нашего мозга, так и исторического процесса. Пережитки Хинду-Индии – лишь его часть.
На берегу реки мы обнаружили здоровенный квартал бараков. С нашей высоты открывался вид на ряды оцинкованных крыш, обступивших воду, как стенки – кровеносный сосуд. Там жили те, кто на реке работал, – каста прачек. Внутри неприкасаемых люди делятся на касты помельче по профессиям. Тот, кто родится в семье уборщиков, всю жизнь проведет за этим делом. Почти невозможно получить другую работу.
Америка потому и не вмешивалась открыто в индийские дела, чтобы не касаться вопиющего нарушения человеческих прав. Если честно, то и Европа с Сингапуром, напрямую замешанные в мирном процессе, предпочитали закрывать на касты глаза.
Нам с Леландом поручили финальный этап миссии, так что мы пошли взглянуть на железную дорогу, по которой собирались возвращаться к правительству Новой Индии. Взобрались на холм, с которого открывался вид на рельсы из Мумбаи, и увидели, что поезда даже не думают сбрасывать скорость, когда въезжают в плотную застройку. Леланд с изумлением провожал глазами стариков, которые как ни в чем не бывало шныряли через пути. Со спокойствием отчаявшихся самоубийц они шли практически впритирку к несущимся составам. И не только старики. Дети, беременные женщины – самые разные люди спали, ели, занимались своими делами прямо под боком железной дороги.
– Поезд – чисто Моисей, раздвигающий воды в море бараков, – заметил Леланд, не спуская глаз с пейзажа. Местные строили халупы из чего ни попадя – оцинкованных листов, картонных коробок, сена, фанеры и даже газет. Выглядело это как город-крепость в Коулуне[26], только плоский.
Нищие и сироты облепили те немногие железные дороги, что пережили войну, как холестериновые бляшки. Они также блокировали поездной кровоток бесконечными авариями. А как без них, когда народ снует туда-сюда по путям и справляет нужду на рельсы? Многих давило, когда они присаживались над железнодорожным полотном. Несмотря на все потуги властей, беженцы рано или поздно все равно сбивались вокруг железнодорожной артерии.