И все-таки положение улучшалось. Пока от лица ООН не вмешалась организация «Миллениум», Индия билась в чистейшем хаосе. Никто даже не пытался восстанавливать разрушенные производства, а почти все ученые, которыми страна так гордилась раньше, погибли во время войны. До вмешательства «Миллениума» тут наступило что-то вроде «Безумного Макса», только в зеленых тонах.
В дополненной реальности мне прилетело письмо. В теме значилось, что груз под национальным номенклатурным номером XXXXXX прибыл. Это от глобальной системы боевого снабжения. Все как с «Федексом»[27]: в любой момент можно отследить, какую границу пересекли и по какому морю плывут наши цацки.
Я предложил Леланду возвращаться. Обмундирование ждало нас среди контейнеров.
Склад располагался сбоку от взлетно-посадочной полосы мумбайского аэропорта. Там постоянно толкалась куча народу, как в выставочных залах «Икеи». Мы верифицировались на въезде, и нам распечатали схему расположения наших контейнеров. Оставалось только найти груз, чем мы и занялись, медленно продвигаясь на грузовике по складу.
Все вокруг будто полнилось невидимыми человечками, которые звали хозяев тонкими, точно птичьими, голосками. Это пищали по мере приближения к ним промаркированные контейнеры. Я слышал, многие грузы так и остались лежать на огромном складе. Чтобы облегчить тягомотный процесс, с полгода назад ввели голосовые подсказки.
Уильямс одной рукой крутил руль, со второй на манер «Сникерса» жевал FSR.
– Если нас в ближайшее время не отправят на миссию, я на них разжирею.
FSR – это First Strike Ration[28], сухой паек, разработанный для парней, десантировавших на вражеский берег, то есть в первую очередь на морскую пехоту. Их разработали в Нейтике[29] – компактные, калорийные, богатые белками. Поэтому есть их полагается строго на заданиях. Если лопать их брикеты вместо сладостей, глазом моргнуть не успеешь, как заработаешь ожирение.
Пока мы тащились, Уильямс спросил:
– Ты ж говорил с Джоном Полом?
Вот это внезапная перемена темы. Я бросил на него настороженный взгляд:
– С чего ты решил?
– Чуйка, – честно ответил Уильямс. – Ты с того самого вечера в Праге сам не свой.
Я и рассказал. Про то, как Джон Пол и Управление перспективных исследовательских проектов изобрели голос сирены, манящий народы в бездны ненависти и хаоса.
– Верится с трудом, – прочавкал Уильямс, уплетая остатки пайка и выкидывая обертку в окно. – На убийственную шутку похоже.
– На что?
– Англичане во время Второй мировой изобрели вербальное оружие, которое держало в страхе всех немцев. Когда эту шутку перевели на немецкий, то всякий, кто ее слышал, умирал от смеха.
Я вздохнул. Уильямс гениально умеет, не моргнув глазом, свести до шутки даже самый серьезный разговор.
– Ты мне «Монти Пайтона» пересказываешь?
– Как ты догадался?
– Кто еще придумает такую идиотскую историю?
Уильямс пожал плечами и как ни в чем не бывало продолжил разговор, крутя и тыкая пальцем по сторонам:
– Короче, люди как лемминги?
– Можно и так сказать, – ответил я, не сводя глаз с леса из контейнеров. – Как я понял, эти слова заразны, и когда мозг «заражается» ими, в людях спонтанно просыпается желание убивать.
Уильямс картинно указал на меня:
– Лови интересный факт. Ты знал, что групповое самоубийство леммингов – такой же миф, как и твои названия снега у эскимосов?
– Чего?..
– Это все пошло из диснеевской документалки, насколько я знаю. Там толпа леммингов ныряет в реку, но кадры почти стопроцентно постановочные. В той местности, которую показали в фильме, лемминги вообще не водятся. Их купили у инуитов и как-то так хитро засняли – типа они в воду падают.
Вот не думал, что услышу что-то подобное от Уильямса… С другой стороны, он такие слухи обожал.
– То есть они не убиваются массово, когда еды не хватает?
– Нам хочется верить, что первый принцип эволюции – сохранение вида, но, строго говоря, это не так. Самый приспособленный к жизни выживает, распространяет свои гены, и постепенно вся популяция меняется. То есть, получается, эволюцией движет, наоборот, удачная адаптация отдельных особей. А инстинкт убивать себя во имя вида для индивидуальной особи невыгоден. Не верится, что такой признак закрепится.
Я задумался. Выходит, «грамматика геноцида» появилась вовсе не в ходе эволюции хомо сапиенс? Меня поразили безумные идеи Джона Пола, но что, если он просто натянул факты на свою теорию? Я попытался парировать Уильямсу:
– Если он скормил мне утку, то какую-то очень неправдоподобную. Мог бы состряпать что-нибудь поубедительнее.
– А может, за его бреднями скрываются какие-то еще более кошмарные махинации?
Нет, тоже глупости. Как если бы кто-нибудь убил подружку в приступе ревности и попытался всех убедить, что ему приказали так поступить инопланетяне. Сомневаюсь, что Джон Пол хочет снять с себя ответственность за содеянное, настаивая на собственном сумасшествии.
– Хотя ладно. Не знаю, как он это делает, но ведь он правда устроил по всему миру цепочку геноцидов. Пора его уже поймать и закрыть эту историю, – с чувством воскликнул Уильямс, и я невольно отвел взгляд.
Мне не то чтобы охота ловить или убивать Джона Пола. Просто если есть он – то где-то там же и Люция Шкроуп.
Я к ней привязан.
Хочу увидеться еще раз.
Хочу услышать, что она меня простила.
Бог умер. Бог умер. Ну и черт с ним.
Лишь бы только меня простила Люция.
Но, разумеется, я не мог и намекнуть на то, что мною движет столь ребяческий мотив, потому прикидывался, что поглощен поиском нужных контейнеров. Как раз и писк очень удачно раздался. Уильямс свернул на звук.
4
– Водоросль – экипажу. Скоро прибываем. Готовьтесь нырять, – передал пилот бойцам в грузовом отсеке. Мы и так готовились.
Нас несла сквозь воздух конструкция, по всем параметрам не приспособленная для плавной аэродинамики. Черная тонкая доска, которая отличалась от настоящей водоросли всего двумя деталями: длиной больше ста метров и реактивными двигателями по обеим сторонам.
С орбиты наш агрегат наверняка смотрелся как монолит, бороздящий облака. Может, он и относился к «летающим крыльям»[30], но даже для них был слишком вытянутым.
В брюхе этот извращенский бомбардировщик – хотя хрен пойми еще, где у него брюхо, – вместо бомб вез коконы вторжения. Фюзеляж обволакивала система мелких эластичных закрылков, которые регулировали плавность полета, и мы скользили над индийской землей, в которой разверзлись огромные дыры.
Мы хлопотали перед спуском в грузовом отсеке. Проверяли целую кучу мелочей. Прежде всего систему приземления капсулы. Если даст сбой она, мы разобьемся.
Когда с коконами покончили, прибежали медики. Мне в нос вставили инжектор.
– Это капли дружбы, Клевис! – рассмеялся Уильямс, потирая только что освободившиеся ноздри. – Знай, я тебя только что резко полюбил!
Смеется, видимо, потому что ясно учуял исходящий от меня запах беспокойства. Вот и включил клоуна, чтобы отвлечь от мрачных мыслей. Впрочем, меня тут же стали грызть сомнения метафизического характера: а что, если такая интерпретация поведения Уильямса – тоже результат действия гормона, отвечающего за взаимовыручку внутри команды? Что, если ощущение, будто товарищи тебя не бросят, – всего лишь сигналы зеркальных нейронов, которые искусственно настроили перед операцией? Я мотнул головой. Что за подростковые переживания на меня напали?
Медики вытащили инжектор. Следом как ответная реакция организма на вторжение потекли сопли.
Почти все медицинские сотрудники в отделении спецрасследований – боевые медики. Даже психолог, который меня настраивал перед миссией. Как и всякий крупный рынок, военная индустрия по мере роста стала разделяться на ячейки помельче. Какие-то компании заведовали обслуживанием, хранением и арендой оружия, какие-то вели спутники, кто-то специализировался на разведке. Даже в сфере логистики одни сосредотачивались на воде, другие – на продовольствии.
Война – гигантская индустрия, а собственно сражения – всего лишь ее маленькая часть. Воевать невозможно без оружия, без провизии тоже долго не протянешь. Без разведки даже не начнешь бой. Так что когда ЧВК разделились на завязанные друг на друге мелкие отрасли и встроились в будничный экономический поток, правительства «Большой девятки» перестали бояться, будто частные милитаризированные компании представляют для них угрозу. В этом государственная армия похожа на частную: без поддержки сопутствующих предприятий тоже долго не протянет.
– Держи дополненную реальность.
Уильямс протянул мне жидкость для формовки нанослоя. Линзы во время боя так и норовят вылететь, так что мы заливали в глаза особый нанодисплей. Чтобы экран не попал за пределы глаза, я предварительно намазал кожу кремом, а потом уже капнул на радужку. Молекулы нанодисплея распределялись ровным слоем по всей роговице и затвердевали на ней тонкой пленкой. Крем выступал как изолятор, поэтому та часть жидкости, что проливалась мимо, не образовывала нанослой на коже. – Экипажу – проверить дополненную реальность!
Но не успел я договорить, как парни уже сами подключились к базе и просмотрели на дисплеях тестовый паттерн.
– Проблем не выявлено, – объявил Уильямс, не стирая с лица белый крем. – Вообще, давно уже думаю, что тестовый прогон – это такой наркотрип.
С этими словами он распахнул глаза, перед которыми сеть рисовала проверочное изображение, и никто со стороны бы не определил, куда Уильямс направил взгляд: тот просто беспокойно блуждал по палубе, а мой товарищ лыбился, как будто проглотил пилюлю.
– Необязательно так таращиться, от этого картинка не изменится, – заметил я, и у меня тоже перед глазами понеслось изображение. По грузовому отсеку на фоне молчаливого возбуждения бойцов перед высадкой растекались графики и строчки теста производительности. Дополненная реальность накла