Ходили слухи, будто дикари в Хинду-Индии обедают мусульманами, поклоняются оставшейся со времен войны ядерной боеголовке и украшают ее ушами убитых. Идиотские выдумки, но даже в наш информационный век на передовой всегда бродит подобный фольклор. Ничего удивительного, что в отвратительно душной стране, где за непонятной темной границей леса обретается враг, которого никто никогда не видел, в разговоры просачиваются сюжеты как будто из «Собачьего мира»[33].
Неприятеля не видели, не сталкивались с ним, не дрались. Такого врага, понятное дело, низведут до дикаря, и к тому же солдаты обожают страшилки. Корабли-призраки и даже призрачные субмарины, духи немецких солдат в литовских лесах. Здесь, в Индии, тоже водились свои мертвецы: ночью в чаще бродили толпами жертвы геноцида, среди них попадались убитые в Хинду-Индии мусульмане и буддисты. Эти истории появились уже давно и наводили ужас на набившихся на базу солдат.
Почему те, кто постоянно сражается бок о бок со смертью, боятся привидений?
Подводники постоянно рискуют напороться на мину или погибнуть под толщей воду, но травят байки о призрачных субмаринах. Солдаты, застрявшие на передовой, шушукаются про убитых, которые являются по ночам и уводят товарищей за собой. Даже когда смерть дышит человеку в затылок, он не перестает бояться гостей с того света. Перед неотвратимой реальностью поля боя за жизнь боишься из-за выдумок… хотя, пожалуй, в данном случае правильнее будет сказать – безумных фантазий.
Я уже много раз думал, не призрак ли Джон Пол. Он вроде духа, который бродит по земле и сеет смерть. Эфемерное чудовище, порожденное чьей-то непонятной и неистовой мечтой. Можно поймать человека, который представился тем самым Джоном Полом, но жуть никуда не уйдет. Ведь под пение а капелла этого похожего на ученого человека убивают друг друга толпы.
Утром мы поехали к станции на дополнительно бронированном «Страйкере». Пленники валялись без сознания от нокаутирующих накладок, и мы их погрузили как попало. Когда добрались до поезда и привели их в чувство, оказалось, что они потянули себе шеи и плечи. Пока сгружали арестантов, те пытались растирать затекшие мышцы. Один из военачальников, которые довели Индию до ядерной войны, даже пожаловался, что мы жестоко обращаемся с пленными.
– На колени! – велели ребята Леланда, выстроив Джона Пола и остальных мужчин на платформе.
Именно в такой позе мы за ними наблюдали, пока не прибыл поезд. Чтобы сбежать, им бы потребовалось для начала встать на ноги. Многовато движений, чтобы рвануть, пока отвлекся надзирающий.
Поэтому и на поезд, подкативший к платформе, пленникам тоже пришлось смотреть снизу вверх. Мы отхватили под свои нужды три первых вагона дизельного старичка. Сами расположились в первом и третьем, зажав вагон с пленниками между нами, как начинку сэндвича. В остальном составе набились, как консервы, местные, которые, видимо, направлялись в Мумбаи. Пассажиры сидели даже на крыше. Типичная картина для бедной страны.
Зачем им в Мумбаи? Они что, бегут подальше от Хинду-Индии? Или от нищеты? Мне вспомнились бараки вокруг железной дороги и берег с кастой прачек. Ну вот доберутся эти люди до вожделенной цели, и что дальше? Кто не подастся в нищие, пополнит, видимо, все те же бараки. Может, их отсюда вытащили мумбайские родственники? Если нет, то получается, что поезд – просто ящик, набитый новыми обитателями для барачного моря. В Мумбаи без всяких заборов отгорожен от жизни города целый концлагерь – он называется нищетой. Наш поезд не сильно отличается от тех, на которых нацисты увозили евреев.
Колеса скрипели о кривоватые рельсы, заметно трясло. Прямо поезд Калашникова: надежный, но грубоватый. Я слышал, часть народа валится с крыши по дороге. И даже представить страшно, что станется с задницей после нескольких часов на жестком сидении.
– Пойду взгляну на наших доходяг, – сказал я, поднялся и зашагал в следующий вагон.
Пленных охраняло двое парней, а остальные распределились по переднему и заднему вагону. Мы уже где-то час как выехали из зоны, в которой следовало опасаться нападения безумцев, надеющихся отбить у нас арестантов. Даже с учетом того, какой разброд воцарился после похищения командиров, едва ли в Хинду-Индии растеряли всякий здравый смысл и попытаются вторгаться на территорию, которую патрулируют войска Новой Индии, ВС ООН и «Юджин и Круппс».
Вожди фанатиков сидели с мрачными минами и не проронили ни слова, но при этом реагировали на ситуацию по-разному. Когда я зашел в их вагон, кто-то застыл от страха, кто-то дрожал, кто-то пылал гневом, пара человек пыталась держать изначально не присущее им достоинство, а некоторые вообще делали вид, что им плевать. Но открыто сопротивляться, как капризные дети, после нокаутирующих накладок никто уже не пытался.
Один из мужчин заговорил – видимо, догадался, что я лидер группы:
– Молитесь, чтобы ничего не произошло, когда нас запрут. Ведь охранять нас поставят трусов из армии кукольного правительства.
– Сомневаюсь, что даже самым верным подчиненным хватит сил вас отбить, – поделился с ним своими размышлением по этому поводу я. – «Паноптикон» строят крепости не хуже, чем на Алькатрасе.
– Нас что, отдадут в руки частной корпорации?
– Строго говоря, это все равно тюрьма. «Паноптикон» построили ее по заказу правительства Новой Индии для содержания и нравственного исправления заключенных. Только охраняет ее не, как вы выразились, «кукольное правительство», а элитные бойцы ЧВК. И оснащена она по последнему слову техники. Советую не рассчитывать всерьез на побег или освобождение.
Кажется, он не поверил. Я понял по насмешке в его глазах. Видимо, не в курсе, что тюрьмы по всему миру уже давно отдали в частные руки. Он из старшего поколения. Когда мы в отеле в Хинду-Индии запросили справку о личности схваченных, этого человека программа определила как полковника старой армии. Он человек той эпохи, когда государство еще сохраняло большинство своих изначальных функций.
Я не стал ни в чем убеждать полковника и направился в дальний угол. На некотором расстоянии от остальных пленников у зарешеченного окна сидел в одиночестве Джон Пол.
– Надо же, решетки. Где вы только нашли такой поезд? – спросил он, не отрывая взгляда от проплывающих мимо пейзажей, а затем указал на них связанными руками. – Вон, глянь на биллборд!
Мимо пролетел огромный плакат с энергичными на вид, крупными угловатыми знаками – кажется, такие шрифты называются восточноазиатской готикой – и старомодным изображением солдата.
– Этот слоган написал я, – объяснил Джон Пол. – Грамматика геноцида работает вне зависимости от посыла текста. Ее можно включать даже в самый будничный разговор. Но вот с пропагандой и девизами они будто созданы друг для друга. Получается резко усилить воздействие. У грамматики геноцида есть показатель плотности. Так вот, в подобного рода агитках он высокий.
– К чему ты клонишь?
– Задумался, что и ультраправые, и ультралевые политические группировки легко склонить к геноциду. И даже наоборот: необходимые детали геноцида – это ультраправые или ультралевые взгляды.
– Все вывернул шиворот-навыворот. Издеваешься.
– Гм, не без того. Но ведь и сама идея, что можно цепочкой слов подтолкнуть человека к геноциду, попахивает издевательством. – Властитель геноцида пожал плечами.
Над индийскими полями покрывалом нависли желтоватые облака. В просветы пробивались лестницы Иакова, вонзаясь в далекие леса. Те самые, в которых, возможно, до сих пор не прекратились убийства. Казалось, что сам Господь по трубочке потягивает оттуда души невинно убиенных. Наверняка он там, за облаками, примерно такой же, как в скетчах «Монти Пайтона».
Пустое время. Странное состояние сознания, которое охватывает только во время миссий. Когда напряжен днем и ночью, и из мозга как бы выпадает та деталь, что отвечает за повседневные нужды. И плюс к тому сочетание таблетки от джетлага, боевой регулировки и маскинга болевых ощущений. А от монотонного пульса, выбитого на стыках рельс, казалось, что странное, похожее на желе время будет тянуться вечно – сознание укутала иллюзия универсальности.
В реальность меня вернул еще один промелькнувший за окном агитплакат Хинду-Индии. Джон Пол заметил, что я провожаю биллборд взглядом, и сказал:
– Солдат на изображении располагает к себе зрителя приемами, взятыми из соцреализма. Правое и левое крыло похожи тем, что с определенного момента у них начинают сходиться вкусы или, вернее, отсутствие вку…
– Какая же ты мразь, – без всякой эмоции прервал его я. – Ты же сам их к этому толкнул. Смеешься над фундаменталистами, а сам их используешь.
– Значит, ты презираешь меня за то, что я гляжу на них свысока? – уточнил Джон Пол.
– Ты не просто свысока глядишь, ты их стравливаешь. У них руки хоть и по локоть в крови, но им я верю больше, чем тебе.
– Мне бы просто не хватило времени, если бы я взялся в одиночку воплощать весь тот грех, который решился взять на душу. К сожалению, физический труд – не мой конек. Но я понесу всю ответственность за свое преступление.
– Судить будут их, – возразил я. – Они предстанут перед Гаагским трибуналом. А ты – нет.
– Пентагон?
– Да. А дальше пусть они делают с тобой что хотят, – бросил я и стал ждать, как же отреагирует Джон Пол.
Никак. Он вообще не отреагировал. Ни испуга, ни смирения.
Наконец вымолвил:
– Что-то в горле пересохло. Можно воды?
– Могу дать нокаутирующую накладку, тогда жажда мучать не будет.
– Злой ты.
– Где Люция?
– Не здесь.
– Это я уже понял. Вот и спрашиваю: где?
Джон Пол пожал плечами:
– Мне кажется, этот вопрос не относится к заданию.
– Не кажется. – Я говорил тем тише и холоднее, чем больше меня обуревало волнение. – Мне нужна Люция.
– Настолько, что готов убивать детей?
Я впился в него взглядом.
Ирония. Впервые Джон Пол выразил ко мне хоть какие-то чувства или хотя бы их подобие. Да, враждебность, но я не разозлился, а, напротив, выдохнул с облегчением.