Я молча рубил ветки секачом и слушал, что же он скажет дальше.
– Мало того, что предал жену и дочь, так еще и убил женщину, которую когда-то любил…
– А что, остальных не считаешь? Какой-то очень эгоистичный подход к воздаянию, – съязвил я. – За тобой стоит целая толпа мертвецов. Не забывай об этом.
– Конечно, – кивнул Джон Пол. – Я знаю. Я не забываю ни на минуту с тех пор, как занялся этим делом.
Я знал, что не мне ему о чем-то напоминать. Сам ведь пока не решил, что делать с ношей на душе. Я убил мать – и много чего еще натворил. Бегал от ответственности за то, что убивал людей по чужой воле. Что теперь делать? Я так хотел, чтобы Люция приговорила меня к воздаянию… или простила.
Но Люция умерла. Больше не осталось человека, который меня накажет или простит.
Только ад в голове. Я заперт в аду, и имя этому аду – «я». Слышу, как Алекс говорит: «Ад у нас вот тут». Я провалился в худшую из преисподних. Я надеялся на наказание, через которое заслужу прощение, и забрался за ним в самое сердце Африки, но и воздаяние, и искупление разлетелись вдребезги у меня на глазах.
Может, в этом и есть мое наказание? Скитаться до самой смерти с грехами на душе?
– Можно вопрос? Когда Люция умерла… ты раскаялся в содеянном? Ну, что возделал почву для всех этих смертей? – спросил я у Джона Пола. Может, чувствовал, что он хоть немного понимает боль от того, что Люции больше нет.
Джон Пол покачал головой и ответил:
– Нет, об этом не жалею. Не раскаиваюсь. Я взвесил жизни. На одну чашу – людей из нашего мира. На вторую – нищих чужаков, которые затаили против нас злобу. И сделал выбор в здравом уме и твердой памяти. Я отдавал себе отчет, сколько будет жертв. Но я узнал, что мне это под силу, и уже не смел убегать.
– Что будешь делать дальше?
– Я считал, что должен нести этот груз в одиночку. Но раз Люция сказала, что надо объяснить миру, то пусть они тоже примут решение. Пусть знают, что выстроить мир без террора можно только на трупах.
– Получается, избавишься от ноши?
– Что ты! Я уже не сбегу от того, что совершил.
Мы не останавливались на привал.
Я думаю, мир становится лучше. Порой он низвергается в хаос и откатывается назад, но мне не кажется, что в далекой перспективе правы окажутся релятивисты, которые утверждают, будто цивилизацией управляют только преходящие ценности, и нет хорошей или плохой эпохи. Инстинкты велят нам убивать, насиловать, красть и предавать, но с ними борются любовь и альтруизм, и через борьбу противоположных начал цивилизация и совесть движутся вперед.
Но мы еще не достигли нужных высот морали. Нам не хватает этичности.
Мы все еще умеем закрывать глаза на многие вещи.
Джон Пол, подволакивая ногу, отчаянно пытался поспевать за мной. Запыхался, но задал вопрос и мне:
– А сам как поступишь? Когда все закончится. Опять отправишься убивать? Во имя мира?
– Во имя мира я никого еще не убивал. Мне просто приказывали, а я работал.
– А теперь?
– Не знаю, – честно признался я. – Но теперь многое стало яснее. Кажется.
Джунгли закончились. Неожиданно.
Над нами простиралось бескрайнее небо. На светлеющем горизонте брезжил рассвет.
Поодаль, через луг, стоял одинокий джип. Я не очень разглядел издалека, но, кажется, рядом ждали двое военных. Если все шло по плану, то их, по идее, наняли на время миссии из войск Танзании.
Я вздохнул, и мы с Джоном Полом отправились через травы.
Раздался сухой щелчок выстрела.
Один из военных наставил на нас дуло. Я обернулся. Джон Пол упал навзничь, во лбу у него темнело маленькое отверстие.
– Миссия завершена. Спасибо, капитан Шеперд! – поблагодарил меня чернокожий солдат, сержант отряда спецрасследований i.
– А Уильямс? – рассеянно уточнил я.
– Докладывают, что погиб. Перехватили переговоры команды АНБ.
Меня охватила страшная усталость, как будто все тело оплавилось воском. Как только забрался в джип и прилег на сидение, меня тут же вырубило. Алекс, Люция, Джон Пол. Все казалось таким далеким. Эмоции, понимание. Реальность рассыпалась, как фотографии, развешанные по стене, и все детали целого опять разлетелись порознь.
– Увезите меня отсюда.
Джип медленно стартовал. Он ехал в сторону светлеющего горизонта. На миг мне показалось, что реальны только танзанийские луга, и тянутся они до бесконечности, а Прага, Париж, Вашингтон, Джорджтаун и вся цивилизация – лишь часть дурного сна.
Где-то там, в травах, оставшихся позади бампера, спокойно сгниет Джон Пол. Сожженные тела уже не разлагаются. Мать после бальзамирования тоже. А Джон Пол вернется в землю. Думаю, ему повезло больше остальных трупов.
Эпилог
Вот моя история. Я решил, что закончу рассказ этими словами.
Я уволился из армии. Никто не отговаривал. Когда вернулся после той миссии на родину, понял, что во мне что-то опустело. Но сам спохватился поздно, настолько, что коллегам пришлось меня яростно убеждать, что надо обратиться к психологу.
Я их не слушал. Речь американцев после возвращения казалась мне плоской и какой-то тараторящей, и я не понимал, что они пытаются сказать. С трудом разбирал слова и в конце концов просто перестал разговаривать.
Долго сычевал дома, пока в один прекрасный день мне не прислали ID и пароль.
Конверт украшало тиснение и логотип инфосека, даже на вид весьма дорогого. Это с ним заключила контракт мама.
Но письмо прислали именно мне.
Писали, что согласно четвертой поправке Закона о защите персональной информации, в случае отсутствия иных распоряжений при жизни, через три года после смерти клиента, Алисии Шеперд, ее данные передаются первому контактному лицу, указанному при регистрации аккаунта, то есть мне.
В обществе, где тщательно собирают и еще долго хранят любую информацию, случаются и такие неожиданные приветы из прошлого. Это как в аварию попасть: никто такого не ждет. И я не ждал.
Вряд ли мама хотела мне что-то сказать. Первым в очереди из контактных лиц я оказался просто потому, что отец давно оставил этот мир, а я – сын.
В письме меня ждало два клинка.
Первый – собственно, мамины записи.
И второй – тот факт, что я не запросил данные, когда принимал решение о ее смерти.
Когда мать угодила в мир между бытием и небытием, в котором живой не мыслит и не переживает ничего нового, я мог на законных основаниях обратиться в инфосек и запросить ее биографию. Думаю, и закон, и правила компании предполагали такую возможность, когда клиент впал в коматозное или другое приравненное к коме состояние.
Но я ничего не сделал. Выбрал смерть, хотя даже не взглянул в ее биографию.
Почему я так испугался записей? Уже и не помню. Помню только смутный страх.
А сейчас – тоже боюсь? Наверное. Но теперь я пережил гибель Люции Шкроуп и Джона Пола и боюсь совершенно иначе.
В тот вечер, когда пришло письмо, стояла страшная тишина. Я колебался, читать или не читать, и чувствовал, как, затаив дыхание, кто-то – скорее всего, мертвецы – ждет, что же я выберу.
Через пятнадцать минут я вошел в аккаунт и заказал биографию.
В джунглях Джон Пол отдал мне записную книжку. Я пролистал, но почти ничего из его лингвистических изысканий не понял.
Но мне здорово помог оставленный там адрес.
Каким-то уму непостижимым образом в сеть утекла истинная причина отставки сенатора. Собрали исследовательскую комиссию, начались слушания. Что этот политик устроил, когда его грязное белье вытащили на свет! Он вещал, что война – это зрелище, и она необходима миру. Что где-то она обязательно должна идти. Главное – чтобы ужасные бои происходили подальше от нас. Что лишь когда мы это понимаем и смотрим издалека на ужас, то до конца осознаем себя.
Он вовсе не повторял старые догмы о том, что страна объединяется перед лицом общего врага. Скорее верил, что где-то за морем всегда должны воевать. Что это как ненавязчивая музычка в торговом центре. Нам, жителям XXI века, такой мир необходим. Так говорил сенатор. Он настаивал, что Джон Пол обеспечил нам бесконечную череду животворящих войн.
Мне же как бывшему члену отряда спецрасследований и правительственному тайному убийце тоже предоставили множество возможностей поведать свою историю с большой трибуны. То, что я рассказал, вылилось в первый скандал в Вашингтоне XXI века. Разумеется, я разгласил государственную тайну, и против капитана разведки Клевиса Шеперда возбудили уголовное дело.
Но рука правосудия меня не настигла. По всей Америке вспыхнули беспорядки, и стало не до меня. Национальная гвардия открыто схлестнулась с гражданским населением, начались налеты на склады боеприпасов.
Под безмолвными взглядами мертвецов я наконец прочитал.
Прочитал историю маминой жизни, какой ее выплюнула программа.
Историю пары глаз, что наблюдали за мной.
Но мне в ней места не нашлось.
Мне всегда казалось, что мать по-прежнему следит. Что я чувствую ее взгляд. Но как бы в насмешку над детским переживанием в биографии про меня почти ничего не говорилось.
Если вдруг мама спохватывалась и записывала хоть что-то, то не обо мне, живом и дышащем, а в основном об отце. О том, кто разнес себе голову и, казалось, исчез из ее жизни.
Мать за мной не смотрела.
Теперь я точно знал. Что мать лично отдраивала от стен то, что осталось после отца.
В жизнь каждого человека вплетены другие люди. В мою – мать, Уильямс, Люция и Джон Пол. Но в истории матери я почти не запечатлелся.
И все же… Я решил увязать концы с концами. Думаю, я в самом деле чувствовал тогда взгляд за спиной. Слишком хорошо помнил холодок, который пробежал по коже, когда однажды, совершенно случайно, под невероятным углом единственного ракурса, с которого из кухни видно прихожую и ванную, я столкнулся с матерью глазами. Как будто в решительный миг два снайпера увидели через прицел друг друга.
Я думал, биография докажет, что взгляд ее полнился любовью, но ничего такого не нашел.