— Уезжайте отсюда! — сказала она. — Немедленно уезжайте в Лондон!
В ответ я раззявил рот и уставился на нее, ни дать ни взять золотая рыбка, которой доктор сообщил, что у нее синдром Дауна. Испанка еще свирепей сверкнула глазами и нетерпеливо топнула ногой. При этом зубы ее щелкнули, как кастаньеты.
— Зачем же мне уезжать? — спросил я.
— Не требуйте объяснений. — Она говорила тихо, быстро и чуть-чуть картавила. — Ради бога, послушайтесь моего совета! Уезжайте, и чтобы ноги вашей больше не было на этих болотах!
— Но ведь я только что приехал!
— Боже мой, — воскликнула она, не повышая голоса, — почему вы все время спорите! Говорю вам ради вашего же блага, уезжайте! Сейчас же! Вам нельзя здесь оставаться! Тсс! Это машина моего брата… — Она сразу же приняла элегантную позу и демонстративно закурлыкала. — Еще недели две, и расцветут орхидеи, и наконец-то наши болота… ах, они проявят свою истинную суть.
Действительно неподалеку остановилась машина, и вскоре за спиной у испанки возник невысокий блондин с несколько постным лицом. Одного взгляда на эту парочку было достаточно, чтобы понять, что они были зачаты отнюдь не во время цветения орхидей. Брат был похож на деловитую моль, которая только что съела ваш галстук, ничего личного, а сестра — на шикарную вороную гусеницу, без усов, ждущую, что вы ей сами сейчас поднесете тарелку салата.
— А, это ты, Бэрил, — сказал он ей истинно по-братски, то есть вполне равнодушно. На меня он посмотрел с гораздо большим интересом.
— Как ты разгорячился, Джек!
— Я с утра слишком тепло оделся. А все твоя фланелевая фуфайка, это ты на меня ее напялила. Подумала бы, что я не такой мерзляк, как некоторые!
При этом его выпуклые голубые глазенки тревожно перемещались с меня на нее.
— Вы, кажется, успели познакомиться? — без видимого перехода спросил он.
— Да, я говорила сэру Генри, что рано любоваться красотами наших болот, орхидеи еще не зацвели.
— Что? Как ты думаешь, кто перед тобой?
— Сэр Генри Баскервиль.
— И вы абсолютно правы! — поспешно вмешался я в разговор.
— Странно, — сказал Степлтон таким тоном, как будто он что-то подозревает, — вы совсем не похожи на своего дядюшку.
— Зато вы, Джек, очень похожи на свою сестру, — остроумно парировал я. — Я уж думаю, не применил ли ваш отец копирку.
— Что ж, вопросы крови — самые сложные вопросы в мире…
— И решаются они большой кровью, — опять сострил я и сам же громко расхохотался. Почтенному семейству эту шутка явно очень не понравилась, но они ее, тем не менее, проглотили. Испанка отвернулась, а Джек, которого я про себя прозвал «Потрошителем», сделал особенно постную мину.
— Итак, познакомимся. Я Степлтон. — сказал он, протягивая мне руку сквозь решетку, как вскормленному в неволе молодому орлу. — А это, как вы уже знаете, моя сестра Бэрил. И теперь, когда мы познакомились, — он одарил меня прекрасным демонстрационным экземпляром фальшивой улыбки, — вы просто обязаны сейчас поехать с нами на праздник сепулек в Кумб-Тресси.
— А что такое сепульки? — спросил я.
— У вас дети есть? — сурово поинтересовалась мисс Степлтон, теребя батистовый платочек и выразительно поводя ноздрями.
— Нет.
— Так откуда вам это знать?
Признаюсь, такая отповедь возбудила во мне любопытство. Но сначала мне нужно было уладить свои дела. Потому что мне не хотелось бы, вернувшись в замок, застать свои чемоданы перед калиткой, а возле них — двух полисменов с наручниками и ордером на арест самозванца. Произнеся: «Хорошо, пять минут, и я ваш», я тут же ринулся в свою комнату. Разумеется, там уже находилась Элиза. В руках у нее была моя табакерка, и я с огромным наслаждением вспомнил, что в последний момент взял ее, — конечно же, не Элизу, а табакерку, — вместо прежней, украшенной монограммой. Кто бы что ни говорил о расточительстве, но оно модно. Я протянул руку, и миссис Бэрримор безмолвно отдала мне свою добычу. Вещица хранила тепло ее ладони, напиталась ее флюидами, и у меня голова пошла кругом. Я почувствовал, что в названии этого месяца — две буквы W, может быть, даже три. А ведь мы знаем еще со школы, что в месяцы, где в названии есть эта буква, джентльмены ведут интимную жизнь.
— Мисс Бэрримор… — начал я и вдруг закончил фразу таким образом: — …у вас есть сестра? — На самом деле я хотел спросить, зачем она трогала мою табакерку, но не решился упомянуть этот предмет. Как там было у Эйвонского Лебедя? Пам-пам-пам-пам нас делает раздумье, и гнется стебель нашего дерзанья, бесплодно тычась в разума тупик.
— А? Что? Зачем вам это-с? — уточнила она в некотором замешательстве.
— Или может быть, у вас еще один брат? — «Епт!» — возмутился мой внутренний голос.
— Нет… сестра-с.
— Она тоже замужем? — продолжил я, ощущая, что если мои уши — помидоры, то они вполне созрели, а если нет, то не мешало бы им понизить уровень пунцовости или наконец лопнуть.
— Ннеет… вы не должны меня об этом спрашивать-с! — сказала она с неожиданной твердостью. — Настоящие джентльмены таких вопросов не задают-с!
Ага, значит, сестра… думал я всю дорогу в Кумб-Тресси. Значит, наверно, еще не замужем… Тем временем Степлтон мне рассказывал и рассказывал о болотах, их флоре, фауне, экологии и метафизике. Рассказал он мне и о судьбе нашего общего знакомого, Пупса Рочестера. Все понимали, что он плохо кончит, но утонуть на «Мулен Руж» в луковом супе лишь потому, что местная танцовщица назвала манеры англичан изысканными… от хохота у него суп пошел носом, и он захлебнулся. Какая английская смерть!
Глава 17
Едва въехав в пределы Кумб-Тресси, я немедленно отправился на почту позвонить.
— Алло, это ты? — сказал я, услышав, что там сняли трубку.
— Разумеется-с. Кто ж еще-с?
— Или номер первый?
— Нет-с… то есть да-с… то есть я рад-с, что вы так быстро разобрались в местных особенностях Гримпена-с и столь полно овладели информацией, что задали мне этот вопрос-с.
— Впрочем, безразлично, кто именно из вас. Мне это не интересно до тех пор, пока не сказывается на моей брючной складке.
— В высшей степени разумно-с.
— Ведь ты же не собираешься меня…
— Нет-с, учитывая сложившиеся обстоятельства, это было бы, с моей стороны, крайне неосмотрительно-с.
— Где сейчас ваша сестра, которая барменша?
— Орландина? Зачем вам это-с?
— У меня к ней срочное дело.
— У такого джентльмена, как вы-с, к ней не может быть никакого дела-с.
— Ну, не тебе критиковать мои дела, дружище, пока твое собственное дело не закроют. Ладно, где твой номер два?
— Они… с вашим… другом-с выехали в вашей машине примерно полчаса назад-с. К вечеру вы их увидите-с. Хочу напомнить, что мой брат выступает под флагом вашего друга, а ваш друг — под вашим-с, — отрапортовал Селден, при упоминании о незакрытом деле сразу же став менее коммуникабельным. Суровый, немногословный беглый каторжник, невольник чести, да к тому же и дворецкий. Воплощенная строгость и респектабельность.
— Замечательно. Но эта твоя… сестра, она работает в одном из местных пабов, не так ли?
— Она моя сестра-с, поэтому я, хотя и прекрасно сознаю, что нахожусь в вашей власти и при этом пользуюсь вашим гостеприимством, не вполне заблаговременно осведомившись о том у вас-с…
— Да пожалуйста, мой дом — твой дом, мои носки — твои носки!
— … я все-таки взял бы на себя смелость и попросил бы вас не…
— У меня, может, серьезные намерения.
— Позвольте заметить-с, что у джентльмена вроде вас не может быть серьезных намерений по отношению к девушке вроде нашей Орли, если, к тому же, учесть, что вы-то ее еще и в глаза не видели-с.
— То есть я не Бахрам Гур, который влюбился в портреты семи принцесс и на всех честно женился?
— Нет-с. И не Бригам Янг.
— Уж это точно! Но, может быть…
— Нет-с.
— Ну раз так, значит, так. Значит, не вышло?
— Не вышло-с.
— Что ж, значит, пока. У меня на стене висит ятаган, ты смотри, в носу им не ковыряйся.
— И вы тоже не балуйтесь, сэр.
Вот так и поговорили. Вы спросите, как я узнал, что Орландина — барменша? Элементарно. У меня оба дяди женаты на барменшах, и ни один — на поварихе. Значит, велика вероятность, что и я, как ни жаль, тоже женюсь на барменше, а не на поварихе. Хотя это может нанести урон здоровью, как считает известный покоритель Сибири майор Барбазон-Ермак, хотя он вовсе никогда не был в браке, и даже в Сибирь прибыл без принуждения. А то, что женская ипостась Шимса — это мой единственный шанс жениться, понимает всякий, кто следил за развитием моих отношений с Шимсом и делал выводы из наблюденного. Что же касается хористок, к чарам которых уязвимы все сколько-нибудь мужественные представители аристократии, то достаточно одного взгляда на миссис Бэрримор, чтобы понять, что ни эта женщина, ни одна из ее копий, даже, допустим, блондинка, не может быть хористкой, ни даже солисткой, ни сколько-нибудь типологической официанткой. Это воплощенная богиня Юнона, она шествует, непобедимая, и чудеса творит, и плечи ее — как две мраморные колонны, и грудь ее вздымается, как море, пройдет — словно солнцем осветит, посмотрит… чем-то там одарит, надо спросить у Шимса, чем именно, но если барменша, то пивом. Но только вот как бы мне выследить ее дисклокации (не дистилляции, нет, и не дефекации).
Я вышел из здания почты. Бэрил сидела в машине одна, и мне стало жаль ее братца, который, конечно, пытался подслушать мой разговор. Наверняка ему удалось незаметно подкрасться, отыскать надежное укрытие, откуда он, незамеченный, мог бы внимать моим речам и даже, возможно, созерцать мои ботинки и то место, где отлично пошитые брюки с безукоризненной складкой едва прикрывают элегантного цвета носки. Но толку-то? — вот вопрос, который его, как я думаю, сейчас гложет.
— Прелестный денек, мисс Степлтон, — доброжелательно произнес я, взбираясь в машину. Машина, к слову сказать, была та самая, в которой нас с Генри выслеживала борода Рожи Баффета. Если бы я в этом усомнился, то сомнения бы рассеяли знакомые номерные знаки, аккуратно зафиксированные Селденом, изображавшим Шимса. Представля