– Мы называем это “водяными знаками”. С их помощью по созданию можно определить его создателя. Мы вписываем в генетический код электронный адрес и адрес URL, так что генетики будущего сразу определят, что организм, попавший к ним в руки, был создан синтетическим образом или же является потомком синтетического организма. И они легко отыщут информацию о его создателе и даже смогут связаться с ним или посетить его веб-сайт.
– Похоже, вам нравится термин “создатель”.
Ученый пожимает плечами.
– Пожалуй, термин “создатель” действительно стал мне очень интересен в последнее время.
– А вас не смущает то, что созданные вами организмы будут не в состоянии прочитать свой собственный генетический код?
– Прошу прощения?
– Вас не смущает то, что вы создаете организм, живое существо, которое никогда не сможет прочитать свой собственный генетический код?
– Мы же говорим о вирусах. О водорослях. Вряд ли водорослям захочется прочесть свой генетический код. У них же нет выхода в интернет и электронной почты.
Ученый смеется.
– То есть вы хотите сказать, что создали жизнь, которая по своей природе неспособна на самоосмысление. Жизнь, которая никогда не узнает своего создателя и не сможет общаться с ним на равных. А что, если водоросли эволюционируют? Что, если у них разовьется сознание? И они обнаружат, что у них “паленый” ДНК?
Он снова смеется.
– Я – бог водорослей… Интересно.
Зоэ обращает внимание на прекрасную паузу между словами “водорослей” и “интересно”. Она уже достаточно хорошо знакома с методами работы Клем и сразу понимает, как замечательно прозвучит это предложение, если отрезать ироничную концовку: “Я – бог водорослей”. Она даже представляет себе, как эту фразу замиксовывает диджей. Можно будет включить ее в следующий сценарий. Сцена в ночном клубе, где все танцуют под новый мотив, который начинается с маниакального смеха и этих вот слов: “Я – бог водорослей. Я подарю тебе… слизь!” А может, как-то… Зоэ вдруг осознает, что гашиша в самокрутке было не так уж и мало.
Представьте себе, сколько времени вы тратите на сон. Теперь прибавьте к этим часам те мучительные последние десять секунд, которые нужно продержаться в асане на занятии йогой или в пятикилометровом забеге, если вы испытывали это на себе. Прибавьте все секунды, когда вы в нетерпении подгоняли время, а еще – минуты или, точнее, часы, которые провели в ожидании поезда. А потом – минуты, проведенные в поезде, если, конечно, вы не читали в это время важнейшую книгу или не разговаривали с любимым человеком. Теперь прибавьте минуты, потраченные на чтение книг, содержание которых вы напрочь забыли, или тех, которые разочаровали вас ближе к концу или просто никак не повлияли на вашу жизнь. Книг, которые, как вам кажется, автор мог бы “закончить побыстрее”. Затем прибавьте минуты, потраченные на разговоры с людьми, которых вы считали любимыми, а теперь перестали с ними разговаривать. Плюс время, проведенное в телефонных разговорах с ними, или перед зеркалом, когда вы прихорашивались специально для них, или за письменным столом, когда писали что-нибудь именно для них, или в слезах, пролитых из-за них, или когда, наоборот, плакали они, а вы обнимали их, чтобы утешить. Прибавьте все оргазмы, которые вы имитировали или которые доставили вам гораздо меньше наслаждения, чем те, которые вы испытали при мастурбации. А теперь прибавьте еще и время, потраченное на сами мастурбации. Сюда же – время, проведенное на работе. И еще – дни отпуска, который оказался совсем не таким увлекательным, как хотелось. И все минуты, проведенные в ожидании чего-нибудь такого, что не оправдало ваших ожиданий. Ну и, наверное, время, потраченное на покупку вещей, которые вы потом выбросили? Рождение детей, ваше собственное рождение, смерть, скорбь по ушедшему, траур, надежды, неописуемая эйфория от возбуждающих веществ. Всем этим минутам грош цена, можете выбросить их из своей жизни. Правда, теперь вы, конечно, задумаетесь: а что же в итоге осталось? Что осталось после того, как вы вычеркнули те моменты, когда ваше эго сначала подталкивало вас совершить действие, а потом велело отменить его? Нет, в самом деле, что?
Брионии очень нужна красивая вагина. Ей необходима вагина, как у знаменитости. Конечно, для этого понадобится интимная стрижка “Посадочная полоса”, но это, видимо, попозже. Для начала стоит позаботиться о том, чтобы кому-то этой самой посадочной полосой вообще захотелось воспользоваться, а значит, вагина Брионии должна пахнуть летними лугами или весенним дождем, ну или хотя бы чем-нибудь роскошным и невагинальным. И деньги у нее есть, это не проблема. Проблема – в другом: она погуглила “интимная гигиена”, и пока ей попались только какие-то медицинские флаконы с названиями типа “Вагисил” или “СебаМед”. Бриония знает, как Скай Тернер избавляется от мешков под глазами, но куда больше ей хотелось бы узнать, каким образом она моет свою промежность. Мылом, похоже, никто не пользуется – из-за молочницы. Но чем же тогда? Насколько Брионии известно, в “Грации” об этом ничего не пишут.
Теперь Бриония набирает “вагинальная гигиена дорого”, и “Гугл” выдает ей посты благоразумных мещанских домохозяек с заявлениями вроде: “Кому охота дорого платить за вагинальную гигиену? Мы с дочками пользуемся обыкновенным уксусом”. Господи боже мой. Уксусом. Отлично. Нет, ну кому придет в голову мыть себе промежность уксусом??? И как это вообще делается-то? Наверное, с помощью такого шприца, как для введения средств от молочницы. Но Бриония представляла себе этот процесс совсем иначе, она рисовала себе картины нежного намыливания внешних и внутренних половых губ. Она с трудом может представить себя стоящей под душем в ванной комнате, прилегающей к их спальне (честно говоря, свою настоящую ванную вместе с пятнами плесени на потолке Бриония в фантазиях заменяет на душ вроде того, что был у них в номере, когда они однажды останавливались в “Лэнгхэме”), с жутковатым пластмассовым шприцем в руках, с помощью которого она впрыскивает себе во влагалище уксус. Она-то грезила о розовом пенистом муссе наподобие своего средства для умывания от “Герлен”, причем мусс этот должен стоить не меньше пятидесяти фунтов. На секунду Бриония воображает, что ее пригласили на телепередачу, и она представляет там свой новый продукт группе экспертов, которые…
– Мама!
– Что?
– Ну когда уже дядя Чарли приедет?
Каждый раз одно и то же, ну буквально каждый раз. Олли стоит в очереди в рыбной лавке, то есть ему-то кажется, что это – очередь, но каждый раз в ней находится какой-нибудь ублюдок, которому плевать на то, кто за кем стоит, и он как будто вообще не в курсе, зачем нужны очереди, – в итоге, когда подходит черед Олли делать заказ, Спенсер (сын из названия лавки “Марш & Сын”) поворачивается к этому типу и с любезной улыбкой спрашивает: “Как вы сегодня, мистер Коллард?”, или “Как делишки, Бен?”, или просто “Чего изволите, дружище?”
Олли ходит в эту рыбную лавку, запрятанную в закоулках Херн-бэя, уже ТРЕТИЙ ГОД и до сих пор не уверен даже в том, что Спенсер хотя бы запомнил его лицо. Спенсер был с ним приветлив только однажды – в прошлый раз, вечером в пятницу, тогда еще было очень холодно. Олли вообще-то пробовал наведываться в разное время. В одиннадцать утра, прямо перед тем как Спенсер нальет себе первую чашку чая с начала рабочего дня, то есть с четырех часов (такие подробности узнаешь, постояв в очереди), – самый неудачный момент. Под вечер приходить лучше, Спенсер тогда пребывает в благостном расположении духа, ведь трудовой день почти закончен, зато, конечно, и рыбу к этому времени уже всю разбирают. Лучше всего приходить утром, пораньше. Когда приходишь за рыбой ранним утром, к тебе относятся серьезно – принимают за повара или кого-нибудь еще, кто занимается настоящей мужской работой. Ведь мужчина, который запросто называет других мужчин “дружище”, пьет напитки прямо из банки и носит наличные в заднем кармане штанов, конечно же, управляется со всеми серьезными экономическими операциями к восьми утра. Таких людей считают настоящими мужчинами, и вам никогда этого не понять, если вы работаете, скажем, в университете или книжном магазине, но с этим безоговорочно согласится любой строитель или продавец рыбы.
Эти настоящие мужчины, которых вы часто вызываете и просите прийти “с утра” – в девять часов, чтобы взглянуть на бойлер или повесить полки, неизменно являются в 7:45 и желают выпить чашку чая (с молоком, с одной или с молоком без никакой) и опорожнить кишечник. А потом, разделавшись с работой поскорее, они идут вздремнуть где-нибудь на обочине, околачиваются на задворках, болтая о ПОЛКАХ, ОТВЕРТКАХ и МУНИЦИПАЛИТЕТЕ, или отправляются в букмекерскую контору. Вот таких мужчин уважает Спенсер. Еще он благосклонен к людям в инвалидных колясках, старушкам, старикам, людям с задержкой в развитии, симпатичным девушкам, детям и собакам. У Олли же на лбу написано, что он – мудила с высшим образованием и представитель среднего класса, так что нет ничего удивительного в том, что Спенсер с ним груб. Олли находится на самом дне иерархии Спенсера. Изредка (обычно это случается по утрам в субботу, когда Олли появляется в рыбной лавке около 7:45) Спенсер бывает с ним почти мил. Однажды он даже поделился с ним рецептом приготовления щек морского черта в раскаленном масле с листьями лайма и имбирем, хотя Олли не просил никаких щек морского черта, да и вообще ничего не смыслит в приготовлении рыбы. Этим у них всегда занимается Клем, а от Олли требуется только сходить в рыбную лавку, все купить и принести. Еще как-то раз Олли растерялся, но ему было все-таки, скорее, приятно, когда Спенсер сказал: “А вам, я смотрю, дорогая рыба нравится. Сестра моя тоже такую любила. А я все больше по дешевой. По мне, так чем дешевле, тем лучше. Мне вынь да положь палтуса или окунька. Но вот сестра – та была прям как вы”.
В прошлую пятницу тоже вышел чудной разговор. Олли уже уходил с тремя полосатыми бело-розовыми пакетами, набитыми завернутой в бумагу рыбой, которая потянула приблизительно на семьдесят пять фунтов стерлингов, и Спенсер вдруг ему улыбнулся – да, улыбнулся – и спросил: