– Вы не видите, – говорит Ина. – Иллюзия заслоняет от вас главное. Нужно смотреть сквозь нее. Этому надо как-то научиться.
– Ага.
– Вы хотели бы увидеть все это, если бы существовал способ…?
Флёр пожимает плечами.
– Не знаю.
– А я хочу увидеть, – говорит Скай.
– Просто я, наверное, не слишком сильна в сексе. Извини.
– А как же твой муж? Ну, в смысле…
– Мы как-то привыкли обходиться без этого. Это такое облегчение. И потом – о боже, я наверняка скажу сейчас ужасную вещь, но он так благодарен уже за одну только возможность увидеть меня голой, что, даже если я просто неподвижно лежу и время от времени издаю стон, этого достаточно, чтобы он считал меня восхитительной любовницей. А уж если бы я сделала ему минет, он бы потом несколько месяцев ходил абсолютно счастливый! Но с тобой? Я понимаю, что мне не хватает мастерства. Прости, мне очень неловко. Думаю, я просто слегка обленилась. Стала чересчур гетеросексуальной. Мне хочется просто лежать и позволить тебе быть парнем.
– Так не пойдет.
– Я знаю.
– Вылижи меня.
– Что?
– Вылижи меня.
– Прямо сейчас?
– Да.
– Если хотите по-настоящему классно провести время, сходите в церковь.
– Ага…
Они по-прежнему сидят за кухонным столом у Ины. Удивительным образом миновал еще один день. Дождь прекратился. В медных сковородках, висящих над плитой, отражается луна. Опять пахнет торфом, как всегда. Фотоальбомы вернулись на полку. На столе – медицинская бутылочка с прозрачной жидкостью. Это – последняя бутылка, объясняет Ина. Тот самый раствор, который пыталась воссоздать Роза. То, ради чего все они погибли.
– И вы говорите, что это – всего-навсего результат вымачивания стручка в…
– Да, в слезах просветленного человека.
– Одного из жителей Затерянного острова?
Ина мотает головой.
– Любого просветленного человека.
– То есть даже Пророк подойдет?
– Возможно, просветленности Пророка не хватит.
– А просветленные люди много плачут?
– Нет. В том-то и…
– Понятно. В этом – парадокс. Опять неудача.
– Ну, в каком-то смысле. То есть…
– И вы всегда это знали?
– Да.
– А моя мать – не знала?
– Нет.
– И вы не сказали ей, потому что…
– Послушай. В глубине души твоя мать была хорошим человеком, как и все мы. Но она попалась в ловушку прекрасного тела. Ради нее люди готовы были на все. Смерть родителей Пийали… Пророк, лишившийся руки. Она продолжала бы искать пути достижения искусственного блаженства и ни перед чем не остановилась бы. Я не хочу сказать, что ее поиски были совершенно бессмысленны, но мне кажется, это не самый лучший способ избавления от иллюзии. Во всяком случае, окончательного. Олеандра в конце жизни тоже пришла к этому выводу.
У Флёр перехватывает дыхание. Она делает медленный выдох. Ее мать умерла ради сведений, которые все время были под рукой. Однако на что была готова Роза ради того, чтобы добыть слезы просветленного человека? Где та черта, перейдя которую, она решила бы остановиться?
Скай смотрит на бутылочку. Неужели это и в самом деле чьи-то слезы? Ведь это же…
– Так почему именно в церковь? – спрашивает она у Ины.
– Там блаженство будет такое, что вы его просто не вынесете. Во всяком случае, поначалу.
– В церкви? В любой самой обыкновенной церкви?
– Да.
– Серьезно? Как-то это все, ну…
– А вы попробуйте и поймете. Вам несказанно повезло. Больше никому я не отдала бы самую последнюю бутылочку – но, конечно же, если бы не твоя мать, у меня бы ее и не было. Ведь это она привезла обратно стручки, выросшие на острове. И…
– И что же происходит в церкви?
– Это очень трудно описать, но суть в том, что всю скуку как рукой снимает. Все вещи, которые раньше казались унылыми и неинтересными, теперь вызывают совершенно противоположную реакцию. Мир будто выворачивается наизнанку. Вся мишура, которая нравится нашему эго, тускнеет. Магазины становятся серыми, холодными и бессмысленными. От мысли об успехе хочется зевать. Все, что стоит больших денег или достигается с большим трудом, представляется вдруг дешевым и легко доступным. А посидеть на скамейке в парке и понаблюдать за незнакомыми людьми – это вдруг становится так увлекательно, как будто смотришь новый фильм, а новые фильмы теперь, наоборот, кажутся бестолковой и скучной подделкой. Первое время вам будет трудно находиться на кладбище, потому что вы затеряетесь среди душ, которые пока не обрели покой и обитают там. Но со временем вы научитесь получать удовольствие от этих визитов – не меньше, чем хорошие медиумы. Вы сможете посещать празднества, которые устраивают эти души, и слушать их невероятные истории. Но описать это невозможно. Нужно испытать это на себе.
– И мы не умрем?
– Нет. Это маловероятно. До сих пор никто не умирал. Во всяком случае, не умирал от жидкости из этой бутылочки.
– Ну хорошо. Что ж…
Флёр и Скай переглядываются. Похожее чувство испытываешь, когда битые часы простоял в очереди на аттракцион и, уже поднимаясь по ступенькам, вдруг хочешь передумать. Они ведь уже здесь, так почему бы просто не…
– Есть еще один занятный побочный эффект.
– Какой?
– Я лечу!..
– И я! Ой, ой, ой… Так. Да ведь это же…
– Дышите, девочки. Дышите.
– Господи. Боже. Мой.
Когда Флёр произносит слово “боже”, она чувствует, как внутри вдруг становится щекотно и немного похоже на оргазм. Надо же, всего одно слово, а в нем столько всего, даже чересчур много! Пожалуй, лучше она не будет больше его произносить – если, конечно, не возникнет надобности. А надобность, похоже, теперь будет возникать часто, потому что…
– Куда мы летим?
– В Калланиш, посмотреть на мегалиты.
– А действие не закончится, пока мы…
– Нет, милая. Действие не закончится еще примерно год.
– Год!
– Ну, приблизительно. Можно немного его растянуть, если регулярно медитировать и не забывать практиковать прощение. Первоначальное возбуждение через день-два сменится более комфортным ощущением блаженства. Но летать вы не разучитесь. Хотя большинство людей про это забывают. Большинство вообще потом обо всем забывают.
Услышав слово “прощение”, Флёр теперь обнаруживает в нем совсем иной смысл, чем прежде. Раньше это была пустая болтовня и довольно размытое понятие – слово, похожее на далекую и неведомую ярко-рыжую гору с опасными уступами и резким обрывом на другой стороне. А теперь значение его прекрасно и похоже на мягкий подарок, обернутый в шелк и ленты – в духовном смысле слова, – который ей не терпится поскорее кому-нибудь вручить. Хотя можно, конечно, оставить его себе, смысл от этого не изменится… Вообще-то у каждого есть свое такое чувство благодарности, и люди не устают открывать сверток и заглядывать внутрь, а его содержимое никогда не пачкается, не старится и не надоедает. Все, что нужно Флёр, это лечь, закрыть глаза и довериться этой перине из чувств. Для души, которая может жить вечно, сейчас – воскресное утро. И Флёр вдруг понимает, что ей ничего не нужно, вообще ничего. Она чувствует себя мячиком чистой энергии, который скачет по этому вымышленному миру, и мир в каком-то смысле страшно мил, но в то же время невероятно смешон. Он превратился в детский рисунок, сварганенный перед обедом в космическом детском саду, такие картинки находишь в старых картонных коробках, когда твои родители умирают, разводятся или переезжают в дом поменьше. Видно, что ребенок старался, думаешь ты. Но как же смешно у него получилось! Синие люди! И зеленое солнце, даже не совсем круглое! И все держатся за руки. Блаженство… Пока Флёр вертит в голове эти мысли, на мир вдруг на секунду наползает тень, а потом вспыхивает яркий белый свет, и это такое – ай, ох, нет, не надо, еще, нет, постойте, – это так похоже на…
– Она отключилась, – произносит кто-то очень далеко отсюда.
– Флёр?
Когда Флёр просыпается, они летят над Атлантикой. Калланиш – на том же берегу, всего в нескольких милях от дома Ины. Но почему бы не облететь вокруг света, если вдруг оказалось, что ты это можешь? Флёр парит над Нью-Йорком, и башни-близнецы по-прежнему там – столпы энергии, яркие спектры из прошлого, излучающие намного больше света, чем остальные постройки, над которыми она пролетает. Флёр вдруг понимает, что, если смотреть вниз особенным образом – не только глазами, но еще и разумом, – ей откроется вся история, впечатанная в пейзаж, вся как новенькая, только что из огромного 3D-принтера, и вот она уже видит всех рыб в море, и все чешуйки на каждой рыбе, и все атомы на каждой чешуйке, и все электроны в каждом атоме, и все кварки, и – бум! – снова этот белый свет…
На этот раз, проснувшись, она обнаруживает, что летит над пустыней. Во рту пересохло. Ей хочется избавиться от собственного тела, сорвать его, как всю одежду, в которой попал под дождь. Но еще не время. Еще рано, слишком рано.
– Отвези меня в Калланиш, – наконец произносит она, и вот – раз! – она уже лежит на земле между стендом с туристической информацией и общественным туалетом. Лучшего навигатора ей еще не попадалось! Только голова немного кружится. Над ней склонились лица Скай и Ины.
– Все в порядке? – спрашивает Ина.
Похоже, Скай испытала примерно то же, что и Флёр. Когда они идут по тропинке к мегалитам, скрывшимся от них за пологим холмом (Флёр и Скай могут теперь смотреть сквозь вещи вроде холмов, но оказалось, что это довольно утомительно, и они решили дать мозгу отдых и перестали делать это постоянно), Скай спрашивает шепотом:
– Где ты была?
– Облетела вокруг всей Земли, – отвечает Флёр. – А ты?
Скай улыбается.
– Я была внутри геометрии. Я потом записала пятьдесят альбомов. И еще – симфонию! А еще я слышала космическую песнь…
И Флёр понимает ее, и все это так прекрасно. Темнота вокруг них – всего лишь занавес, который они могут отдернуть в любой момент, когда пожелают, вот только свет за занавесом слишком ослепляющий, поэтому сложно разглядеть, что тут творится. Они оставляют узенькую щель и проходят чуть дальше по тропинке, пока вдали не показываются мегалиты. Отсюда зрелище напоминает стоп-