— Он справится с этим, — уверяет меня Черч, замирая, когда моя рука опускается чуть ниже, пальцы теребят края его белых льняных брюк. — Мисс Карсон… разве нам не следует подождать до нашей первой брачной ночи?
— Не-е-е-ет, — отвечаю я, перекатываясь, как ниндзя, так, что оказываюсь верхом на коленях Черча. Я обвиняюще тычу пальцем ему в лицо и притворяюсь, что от этого суперкрутого движения у меня не разболелась голова. — Такое предположение мог бы сделать только психопат, — я упрямо скрещиваю руки на груди и вздёргиваю подбородок. — Я категорически не согласна, — и делаю паузу, пытаясь удержаться от слов, которые хотят сорваться с моих губ дальше. Но, чёрт возьми, я просто ничего не могу с собой поделать. — И ещё… почему мы вернулись к мисс Карсон?
Черч одаривает меня самой сексуальной улыбкой, которую я когда-либо видела. Когда парень наклоняется вперёд, на него снова падает солнечный луч, окрашивая его волосы в золотистый цвет, а янтарные глаза на красивом лице похожи на осколки драгоценных камней. Он приближается ко мне, проводя пальцами по моим непослушным кудрям. Несмотря на то, что, клянусь, у меня обычно самая худшая причёска после сна, известная человеку, Черчу удаётся заставить локоны шелковисто скользить по его пальцам. Он замолкает, нежно проводя рукой по повязке, которая обмотана вокруг моего черепа, как головная повязка.
— Миссис Монтегю, — мурлычет он, и я вся дрожу.
— Мистер Карсон, — отвечаю я, и Черч смеётся.
— Хотя я понимаю — и от всего сердца согласен — с твоей оценкой того, что женщины, по умолчанию берущие мужские фамилии, являются причудливым пережитком давно минувших времён… — он придвигается ближе ко мне, так близко, что я на самом деле закрываю глаза в ожидании поцелуя. — Я Монтегю. Шарлотта, это имя несёт в себе вес и власть.
В комнате воцаряется тишина; Черч не двигается с места.
«Что он делает?» — удивляюсь я, испытывая раздражение.
Я приоткрываю один глаз и вижу, что он улыбается мне. Как только Черч видит, что я смотрю на него, целует меня. В этом нет ничего милого, благородного или откровенного.
Чёрт возьми, нет.
Это обжигает.
— Правь миром вместе со мной, — Черч отстраняется ровно настолько, чтобы я перестала задыхаться. — С нами.
Он снова целует меня, разрушая всякую возможность того, что я могу быть хладнокровной.
Он не ждёт, пока я скажу да — это ожидаемо. Если Черч повелевает, так и будет. Я не собираюсь сопротивляться. С чего бы мне это делать? Я должна была бы быть идиоткой, чтобы отклонить такую просьбу. Он просовывает руку под слишком большую рубашку на пуговицах, которая на мне надета (прошлой ночью я не могла натянуть что-либо через голову), и гладит мокрое пятно на моих трусиках одним пальцем.
— Ох, Шарлотта.
Жаль, что я не могу должным образом описать то, как он произносит эти два слова, как будто моё имя — проклятие, под которое он охотно пал бы, просто за привилегию прикоснуться ко мне.
Привилегия.
Черч разговаривает со мной так, словно ему повезло, что я у него есть, словно он тот, кто выигрывает от этого брака. Это невозможно: он здесь самый умный, сексуальный, богатый, хладнокровный, сильный человек. Я… просто Чак Микропенис.
— Не говори так, — бормочу я, пытаясь оттолкнуть его руку. В отместку за это пренебрежение Черч щекочет пальцами мои трусики, а затем засовывает руку под их пояс. Моё сердце бьётся так бешено, что я могу считать время по его стуку. Один удар, и он прикасается к моей обнажённой киске. Два удара, и он вонзает в меня пару пальцев. Три удара, и он сгибает эти пальцы внутри меня и обхватывает мою талию, притягивая ближе к себе со стоном.
Всё это происходит так быстро, что у меня кружится голова.
Или, ну, может быть, это просто сотрясение мозга. Не уверена.
— Чего не говорить? — требует он, обращаясь ко мне властным тоном аристократа. — Твоё красивое имя? Было ли это слишком мягко для тебя? Я что, повторял его как молитву? — он трётся пальцами о мои внутренние стенки, и я вцепляюсь в его сильные плечи трясущимися руками. — Объезди мою руку, пока я открою тебе секрет.
— Черчи, — стону я, но он засовывает пальцы глубже, и я становлюсь рабыней желания. Я ничего не могу с собой поделать. Я начинаю двигаться, врезаясь в его костяшки пальцев, пока он наблюдает.
— Или, может быть, ты была расстроена — Шарлотта Монтегю, — потому что не ценишь себя так, как я ценю тебя, — он кладёт свободную руку мне на шею сбоку, разминая мои ноющие мышцы и вызывая ещё больше смущающих звуков, срывающихся с моих губ.
Это благословение, что я переезжаю.
После всего того громкого секса, которым я здесь занималась, не уверена, что смогла бы смотреть в лица других девушек изо дня в день. Чёрт возьми, нет. Нам нужно собственное пространство, чтобы созреть как семье.
Чтобы созреть сексуально.
— Мне так повезло, что ты у меня есть, — правда вытягивается из меня с каждым движением бёдер, пока я не краснею и не смотрю на Черча, рассказывая ему все свои секреты. — Ты слишком хорош для меня.
Если я думала, что раньше выполняла приёмы ниндзя, то ошибалась.
То, что Черч делает дальше, — это ход ниндзя.
Он вынимает из меня пальцы, распахивает мою рубашку с такой силой, что пуговицы разлетаются в стороны, а затем переворачивает меня на спину, прежде чем я успеваю сделать хоть один судорожный вдох. Его язык лишает меня способности говорить, овладевает мной, показывая мне, что он может не только доминировать, но и руководить. И я доверяю ему в этом. Я доверяю ему руководить собой, мной, другими.
Правая рука Черча возвращается к теплу между моих ног, ладонь блаженно трётся о трусики. Его левое предплечье вдавливается в матрас над моей головой, его длинное, худощавое тело изгибается над моим.
— Что мне с тобой сделать? — шепчет он прерывистым, страдальческим, невероятно влюблённым голосом. Как он может так сильно любить меня? Почему он так сильно меня любит? — Ты заслуживаешь наказания за то, что говоришь глупости, но твоя голова…
Мой будущий муж замолкает, убирая руку от моей киски, чтобы убрать светлые локоны с моего лба. Я пытаюсь заставить его вернуть руку обратно, но он игнорирует меня.
— Что за глупости? Любой здравомыслящий человек посмотрел бы на нас двоих и задался вопросом, почему кто-то вроде тебя хочет быть с кем-то вроде меня.
Я чувствую, как раскраснелось моё тело, на коже блестит пот, который неизбежно впитывается Черчем, когда он прижимается своим обнажённым животом ко моему, к моей груди, которая обнажается, когда рубашка соскальзывает с моего тела.
— Это чепуха, — Черч садится и высвобождает член так, чтобы я могла его видеть, потирая большим пальцем кончик и размазывая жемчужную каплю предэякулята по себе. — У тебя невинный дух и жизнерадостность, которые пробуждают самодовольных людей. Ты вернула меня к жизни, Шарлотта. Ты ворвались в ту пыльную старую школу и пробудила скучающих, сонных, апатичных парней, которые были слишком избалованы, чтобы помнить, какой драгоценной может быть жизнь. Ты. Ты — это сокровище, и именно поэтому, несмотря ни на что, нам никогда не причинит боль делиться тобой.
Я плачу. Знаю, что это так. Это банально, глупо и неловко, но я ничего не могу с собой поделать.
Черч давит на все мои кнопки, дёргает за струны моего сердца.
Я начинаю всхлипывать, закрывая лицо руками и понимая, что это наименее сексуальная вещь на планете. Я выгляжу отвратительно, когда плачу. Становлюсь сопливой и опухшей, и моя нижняя губа определённым образом выпячивается.
Мистер Монтегю воспринимает всё это как должное, берёт мои руки в свои и мягко отводит их в стороны. Он вытирает поцелуями все слёзы, прижимается щекой к моей, вдыхает мой запах.
— Ты — бесконечный источник энергии и жизни. Ты можешь забрать у меня всё — мои деньги, моё тело, моё время — до тех пор, пока я могу продолжать брать всё у тебя.
— Вот ведёрко, — говорю я, шмыгая носом, притворяясь, что протягиваю ему воображаемое. Мне сейчас восемнадцать, и я должна быть, по крайней мере, немного взрослее, чем сейчас. Но это не так. Может быть, я никогда не стану «зрелой» в смысле скучных людей, которые носят бежевые рубашки поло и считают фиолетовые стены непристойными, которые забыли, как смеяться ни над чем, как быть глупым, как превращать каждое мгновение в приключение.
Меня это устраивает.
Черч смеётся надо мной, но мне не так смешно, потому что его твёрдый член упирается мне между ног, а мои широкие трусики мешают ему попасть туда, куда я хочу.
— Трахни меня, пожалуйста, — умоляю я, такая же бесстыдная, как всегда. — Пожалуйста, муж.
О.
Вот и всё.
— Да, моя милая жёнушка.
Как только я произношу волшебное слово, глаза Черча превращаются в полыхающие языки пламени, и он захватывает пальцами ластовицу трусиков. Отодвигает их в сторону… Подождите. Не просто в сторону. Ткань рвётся, когда Черч пытается сорвать их, перекидывая затем лоскуты через плечо, прежде чем наброситься на меня.
— Офигеть, — начинаю я, но для дальнейших слов нет ни места, ни возможности. Черч вонзается в меня, отмечая моё тело как продолжение своего, соединяя нас в этот идеальный момент единения, жара и трения. — Мм-м.
Это всё, что я могу выдавить из себя: звуки, стоны и всхлипывания.
Мы двигаемся вместе, бёдра соприкасаются, руки блуждают, губы пробуют на вкус.
В нём есть напряжение, которое говорит о том, что он хотел бы сделать больше, поиграть со мной, испытать свои силы… И в нём также есть удивительная сила сдерживаться, осознавать мою травму, прикасаться нежными пальцами к моей щеке.
— Кончи в меня, — шепчу я ему в губы, и он позволяет шелковистому смешку соскользнуть с его блестящих губ.
— О, ты не смогла бы убедить меня в обратном.
Черч проникает до упора, полностью выходит, снова погружается.
Изысканная. Чёртова. Пытка.